– Почему?
– Судя по всему, это писал человек, связанный с кино, видишь, как он все обставил… Типичный видеоприемчик – “Я знаю, что вы делали прошлым летом”. А ты – не человек кино.
– Может быть, она – человек кино? – ревниво кивнул в мою сторону Кравчук.
– Может быть. – Братны нравилось сталкивать нас лбами.
– Может быть, записку написал тот, кто убил актрису, – неожиданно сказала я. Еще несколько секунд назад я даже не думала об этом. – Ведь мы до сих не знаем, кто это сделал и почему. Если бы тогда… Если бы тогда мы предали убийство огласке – этих посланий можно было бы избежать.
В комнате повисла тишина.
– Не могу сказать, чтобы эти послания как-то особенно повлияли на мой аппетит. – Братны продолжал демонстрировать абсолютное спокойствие. – Но, зачем человеку, который сделал это, обращать, на себя внимание таким экстравагантным способом? Не сумасшедший же он, в самом деле.
– У тебя в группе полно уродов, – не согласился с режиссером Кравчук, – наркоманы, пьянчуги, воришки со стажем.
– Алкогольная или наркотическая зависимость еще не повод, чтобы пригвождать к креслу ведущих актрис. Я думаю, здесь другие причины. Возможно, личного характера.
– Убийство всегда совершается по причине личного характера. – Кравчука злила беспечность Братны, но он ничего не мог с ней поделать. – У тебя есть версии?
– Да. Скажем так – да. Я думал об этом.
– Но сейчас это неважно. И неопасно, поверьте мне. Я хочу спокойно доснять кино. А насчет того, что записку написал убийца… – он широко улыбнулся мне, – что ж, тем лучше. Круг посвященных уменьшается на одного человека.
– И что мы будем делать теперь? – спросил Кравчук.
– То же, что и раньше. Каждый занимается своим делом. Ты – группой, я – кино, а Ева – актерами. Знаешь, Ева, наш уважаемый директор думал, что эти записки – твоих рук дело. – Братны сдал Кравчука с потрохами.
– А ты?
– Я сказал, что ты поступила бы по-другому. – Он критически оглядел мой затрапезный вид.
– Интересно, как же?
– Ты попросила бы денег. Ты не стала бы писать. Ты просто попросила бы денег за молчание с самого начала, вот и все. Если бы попросила…
– Кассета Ирэн, – сказала я.
– А что – кассета Ирэн? – насторожился Кравчук.
– Она в конечном итоге нашла ее там, где оставляла, – в гримерке. Кто-то взял ее, либо тот, кто совершил убийство, либо тот, кто написал записку. Я очень хорошо запомнила стол в гримерке, когда зашла и увидела тело. В экстремальных ситуациях визуальная память срабатывает, как фотоаппарат. Я помню стаканы, мятые салфетки, но никакой кассеты. А потом кто-то подбросил ее. Тот, кто увел “Пурпурную розу Каира”, был последним, видевшим старуху живой. Или первым, видевшим старуху мертвой. И это может быть именно тот человек, который писал записки…
– Слишком вычурно получается, – поморщился Кравчук.
– Это же площадка, ребята, почему нет? Это кино. – Братны даже, казалось, обрадовали мои выкладки.
– Скажите мне, что вы сделали с телом? – в который раз безнадежно спросила я. Спросила, зная, что они никогда не скажут мне этого.
– Это еще одна игра. Пусть это тебя не волнует. Мы просто обезопасили себя, а старухе уже все равно. Мертвые сраму не имут. – Братны снова широко улыбнулся.
– Тебе нужно взять псевдоним, – сказала я.
– Какой же, посоветуй. Люцифера, Брэма Стокера[3] и Стивена Кинга я отметаю сразу.
– Как насчет Хичкока?
– Я лучше, чем Хичкок. У тебя будет возможность в этом убедиться. Андрюша, ты не подбросишь меня в центр?
Все. Аудиенция закончена.
Я поднялась со стула, и уже у самой двери Братны окликнул меня:
– Ева! Советую тебе быть поосторожнее с Андреем Юрьевичем. По-моему, ты нажила себе врага.
– Я этого не хотела.
– Ты здесь ни при чем. Мы поспорили с ним. Я сказал, что ты никогда не написала бы подобных записок. Ты никогда не стала бы шантажировать нас.
Я слишком хорошо чувствую людей, которые со мной работают. Кто угодно, только не ты… Он проиграл мне перстень Давида Строителя, а это девятый век. Фантастическая ценность.
– Я остаюсь при своем мнении. Никому нельзя доверять, – вклинился Кравчук. – Возможно, эта милая дама и ни при чем. И вообще, нет у меня никакого перстня. Это я так, прихвастнул.
– Очень некрасиво с твоей стороны, – поморщился Братны.
– Извини, – впервые за время разговора Кравчук улыбнулся, – если хочешь ехать, то поехали сейчас, у меня еще уйма дел… Почему не купишь себе машину, Братны? С тех бабок, которые у тебя крутятся, давно можно было бы.
– Не могу. В целях национальной безопасности. Слишком большое искушение наехать на зазевавшегося пешехода. И только для того, чтобы потом отследить мизансцену. Смерть интересует меня во всех проявлениях.
– Пусти себе пулю в лоб, – вяло посоветовал Кравчук.
– Я не хочу быть участником, только сопровождающим. До дверей и обратно. Я вас покину на несколько минут, друзья мои…
Подтянув штаны, Братны вышел из комнаты. Мы с Кравчуком остались вдвоем.
– Я больше не представляю опасности, Андрей Юрьевич? – спросила я.
– Представляете, – ему явно не хотелось говорить со мной, – все представляют опасность, так или иначе. А вы особенно. Ничем не примечательная ассистентка со знанием восточных единоборств…
– Вы же занимаетесь оригами в свободное от работы время? Тоже, между прочим, искусство, пришедшее с Востока.
– ..и не просто восточных единоборств. Это экстракт из лучшего в них, специальная методика. Откуда вы ее знаете?
Не рассказывать же ему историю своей жизни, в самом деле!
– Я неопасна. Поверьте. Я гораздо менее опасна для вас, чем тот, кто пишет эти записки. Вы хотели ударить меня – я защитилась. Вот и все.
– Вы ведь не имеете никакого отношения к кино.
– Почему же? Я пока справляюсь со своими обязанностями.
– Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю.
Пожалуй, только теперь мы попытались раскрыть карты.
– Я не работаю на спецслужбы, если это вас интересует.
– Меня это интересует, но я знаю, что вы не работаете на спецслужбы.
– Вот как?
– Если бы даже вы и работали, предположим на минуту, что это так… Они бы снабдили вас куда более убедительной легендой. И документами – тоже гораздо более убедительными, чем любые настоящие. Вас всегда можно было бы проверить. Но я ничего не узнал о вас, как ни старался. А я профессиональный человек.
– Интересно, Андрей Юрьевич, что могут отслеживать гипотетические агенты спецслужб в такой богадельне, как “Мосфильм”?
Я сказала это просто так, не вкладывая в слова никакого смысла, и лицо Кравчука неожиданно закаменело:
– В любом случае я не верю вам.
– Тогда почему вы решили убрать своего мальчика? Он мне очень понравился. – Я не узнавала себя, сейчас я разговаривала с Кравчуком, как разговаривала бы с ним несостоявшийся агент по спецпоручениям Анна Александрова: та же вялая ирония, то же ощущение собственной силы, та же готовность к рискованным играм, тот же цинизм – и никаких моральных принципов. Месяцы подготовки в закрытой конторе Кости Лапицкого не прошли бесследно, давно забытое ощущение веселой ненависти к миру – в котором можно полагаться только на себя, но не верить даже себе, – накрыло меня с головой. По тонкому льду идешь, девочка, так недолго и сорваться. “Девочка”, я уже давно так к себе не обращалась. “Девочка” относилось к совершенно другому времени, в котором я была ослепительной красоткой, роскошной сукой без принципов и моральных обязательств, дорогой шлюхой с парой лишних козырей в кармане. Черт возьми, я действительно не узнавала себя.
А знала ли я себя когда-нибудь по-настоящему?
– В вашем случае он бесполезен.