Затем едва заметная волна — это все, что осталось от могучего водяного вала, опавшего на сотнях милях мелей и баров, — набежала на песок и со слабым всплеском затихла где-то в темноте, как бьющаяся на крючке барракуда. У каждого есть то, без чего невозможно прожить. Для него это море в тропиках. Даже за тысячу жизней оно не надоест ему.
У его ног лежала бутылка с водой. Он поднял ее и увидел, что она еще наполовину полна. Ингрем попытался сосчитать, сколько у него осталось сигар, сожалея, что не подумал о том, чтобы взять побольше из своего чемодана на яхте. Но, перебрав пальцами в портсигаре, обнаружил, что там целых три штуки. Этого должно хватить. Он закурил одну и сел на песок, прислонившись к ящикам.
Может, стоит взобраться на борт ночью, когда они заснут? Плавать он умел хорошо, но вот подняться на палубу — это совсем другое дело. Они не дураки, чтобы оставить плот на воде и предоставить ему такую возможность. А как насчет ватерштага? До нижнего конца дотянуться можно, а потом, перебирая руками, уцепиться за бушприт. Но шансов проделать все это, не перебудив всех, мало: во всяком случае, следует подождать до полуночи.
До него донесся хохот, а потом и звуки музыки. На “Драконе” включили радио. Ингрем лег на песок, разглядывая в небе слабые очертания созвездий и прислушиваясь к шумному веселью. На миг он представил себе, как оно перерастает в столь же шумную ссору, но с раздражением отбросил от себя эту мысль. Какое ему до этого дело. Его размышления прервало шлепанье весел по воде. Ингрем услышал, как плот проскрипел по песку и остановился. При свете звезд капитан различил силуэт худощавого человека. Это мог быть только Руис. Он выбрался на берег и вытащил за собой плот.
Латиноамериканец что-то держал в руке.
— Я здесь, — спокойно сказал Ингрем.
— Не вздумай подходить ко мне сзади, амиго.
— Не буду, — ответил капитан и щелкнул зажигалкой. — Что, вечеринка показалась тебе чересчур веселой?
Руис вошел в круг света, его мрачное оливковое лицо было таким же невозмутимым, как всегда.
— Я тут привез кое-что для спанья, — сказал он, бросив на песок одеяло и подушку. — К утру здесь становится прохладно.
— Премного благодарен. Садись, поговорим. Сигары куришь?
— Спасибо, у меня есть сигареты. Карлос вытащил одну и закурил, присев на корточки с привычной предосторожностью профессионала на таком расстоянии от собеседника, чтобы до него нельзя было дотянуться. Над водой разносилась дробь кубинских барабанов и треск маракасов.
— Слишком шумят, — неохотно признался латиноамериканец, как будто считал, что должен что-то сказать о вечеринке; но не желая делиться информацией. Так, если парочка сейчас танцует, скандал все еще впереди. Впрочем, что это меняет? — подумал Ингрем.
— Слушай, что за парень этот Моррисон?
— Он тверд, как кремень, и себе на уме.
— Ты давно его знаешь?
— Встречались то здесь, то там, еще со времен войны. Мы были вместе в Новой Гвинее, а потом нас отправили с отрядом наемников на Филиппины. О партизанской жизни он книгу мог бы написать.
— Испанский он выучил именно там?
— Да, но не во время войны. Он родился на Филиппинах, его отец владел копями. У этого малого способности к языкам, знает тагальский, немецкий и еще пару никому не нужных индейских наречий. А еще он может говорить, как битник. Кстати, а ты где научился испанскому?
— В Мексике, Пуэрто-Рико. Но у меня не такое хорошее произношение, как у него.
— Это точно, — подтвердил Руис.
— А ты сам откуда?
— И оттуда, и отсюда. В школу ходил в Штатах.
— Американский подданный?
— Да, со времени войны.
Карлос замолчал. Ингрем ждал. Не для того ведь этот парень притащился на остров, чтобы обменяться биографическими данными. Наверное, он просто сбежал с вечеринки из-за присущей испанцам неприязни к пьянству, но, возможно, дело не только в этом.
— Слушай, Куба отсюда далеко? — спросил Руис.
— В сотне миль или немного меньше, а что?
— Просто спросил. А как ты думаешь, можно ли добраться до нее на плоту?
— Если на нем будет несколько человек?
— Нет, один.
— Очень мало шансов, даже в одиночку, уж больно плот мал.
— Мне тоже так кажется. Но если мы снимемся с мели, то пройдем неподалеку, правда?
— Это точно. Путь в Карибское море отсюда лежит через пролив между Кубой и Гаити. Мы пройдем в виду мыса Мейси.
— Мейси?
— Punta Maisi, это восточная оконечность Кубы.
— Уже понял.
Парень собирается улепетнуть, подумал Ингрем. Но почему? Ведь до сих пор они с приятелем были заодно. Какое-то смутное воспоминание мелькнуло и тут же пропало.
— У тебя неприятности? — спросил он. Конечно, правды услышать не удастся, но кое-что по ответу понять будет можно.
— Ненадежная это операция, — признался Руис, — и становится все ненадежнее. Мы не сможем ее завершить.
— Похоже на то. Очень даже похоже. Но, должен заметить, операции типа “режь и беги” на Филиппинах не делали вас почетными клиентами страховых компаний.
— Наверное, я тогда был моложе. Когда тебе девятнадцать, всегда кажется, что умрет кто-то другой.
В чем дело? — подумал Ингрем, а вслух предположил:
— Ты беспокоишься из-за этой попойки?
— Конечно, а ты разве нет? Значит, дело не в ней.
— Как насчет одного предложения? — осторожно спросил капитан.
— Никаких предложений, — тихо, но решительно ответил Руис.
— Послушай, кража яхты не такое уж страшное преступление, если владелец не жаждет крови.
— Нет, — повторил Руис. — Я уже говорил, что мы с Элом давние друзья.
— Но ты ищешь способ сбежать.
— Это совсем другое дело. Если человеку не нравится операция, он всегда имеет право выйти из игры, не предавая товарища.
— Ладно, делай как знаешь, — махнул рукой Ингрем и прислонился к ящикам. — А что представлял собой Айве?
— Не самый плохой малый, которого я знал, если не верить тому, что плел. Трепач.
— Так я и предполагал, — кивнул головой Ингрем и, помолчав, спросил:
— Кстати, где карта девиаций для компаса, не знаешь?
— А что это такое? — удивился Руис.
— Ну, такая карта с поправками на ошибки компаса. Ведь вы сделали новую, когда собрались в плавание?
— А зачем? Что-то я не понимаю, приятель.
— Чтобы поправлять показания компаса, — объяснил Ингрем. — Послушай, вы ее сделали или нет?
— Ничего такого не знаю.
— Хочешь мне внушить, что вы загрузили в каюты три или четыре тонны стали, не желая учесть ее влияния на показания компаса?
— А, ты об этом. Конечно учли, тут не надо быть моряком, любой бойскаут знает. Во всяком случае, Айве об этом позаботился.
— Как? — полюбопытствовал Ингрем.
— Он взял азимут на берегу до погрузки и после нее, а разницу показаний где-то записал. Эл должен знать где.
— Понял, я его спрошу.
Руис затушил сигарету о песок и поднялся.
— Отправлюсь назад и посмотрю, удастся ли соснуть. Очень бы хотелось.
— До завтра, — попрощался Ингрем и привстал.
— Не стоит этого делать, — предостерег Руис насмешливым тоном. — Не провожай меня до дверей.
— Как знаешь. Кстати, насчет Айвса, он когда-нибудь называл тебе свое имя?
— Нет, конечно, я догадывался, что Холлистер — фальшивое, но только под таким именем я его и знал. Холлистер и еще Фред.
— А как его называл Моррисон?
— Герман, а как же иначе?
— Прости за глупый вопрос, — пробормотал Ингрем, — и спасибо за постель.
— Не стоит благодарности, — ответил Руис и растаял во тьме.
* * *
Ингрем откинулся на ящики и снова раскурил сигару. В чем-то тут кроется ложь, это наверняка. Но в чем? Все настолько перемешано и не стыкуется между собой, что определить, где таится ложь, не удастся. Почему Руис хочет дать деру? Вся эта болтовня об опасностях путешествия почти наверняка дымовая завеса.