В десятом часу начали попадаться встречные машины — утренние туристы, ехавшие из Акапулько в Мехико-Сити на автобусах, грузовики, изрыгающие зловонный черный дым, какого в США не увидишь и не унюхаешь, но время от времени встречались и автолюбители, на некоторьк машинах были американские номера: Калифорния, Техас, Луизиана. Один серый “шевроле” прикатил аж из штата Мэн.
Водители грузовиков и туристы не обращали внимания на парочку, гарцевавшую в южном направлении, однако пассажиры автобусов неизменно высовывали из окон руки и головы, чтобы помахать, крикнуть что-нибудь и улыбнуться, возможно, потому, что делать им было нечего, а путешествие автобусом — довольно муторное занятие. Жалея, что у него нет усов, которые можно лихо подкручивать, Грофилд отвечал на приветствия пассажиров автобусов дружелюбными взмахами руки и чувствовал себя как офицер конфедератов, возвращающийся с войны на старую плантацию. В голове звучала музыка Стивена Фостера.
Примерно в половине одиннадцатого Элли сказала:
— Осади-ка лошадь на минутку. Я хочу поговорить с тобой до того, как мы приедем.
Они пустили лошадей рысью, и Грофилд сказал:
— Вот сейчас-то мы все и выясним, правда?
— Совершенно верно. Я до сих пор не упоминала об одном обстоятельстве.
Он повернулся и посмотрел на нее. Выражение ее лица было и глуповатым, и вызывающим. Он произнес:
— Ты хочешь сказать, что у тебя есть дружок?
— Ну, в общем, да.
— Золотко, тебе не стоит бояться, что я стану навязываться. Я с самого начала сказал тебе, что женат.
— Дело не в этом, — ответила она, улыбаясь вялой кривой улыбкой, и добавила: — Я уж и не знаю, хочется ли мне, чтобы ты не навязывался. Но ты наверняка все равно не останешься со мной. Нет, я другое хотела сказать.
— Мы никогда не спали вместе.
— Да.
— Да кто же этому поверит, милая?
— Важные люди поверят, надо только правильно повести об этом речь. Ты же сможешь изложить все, как надо. Я знаю, что сможешь, и, надеюсь, так и сделаешь.
— А кто будет зрителем на этом представлении?
— Ну, например, мой отец. Грофилд ухмыльнулся.
— У меня такое чувство, что это была всего лишь преамбула. Главное — дальше.
— Все это не очень определенно, — заявила она. — Мы не женаты, мы даже не обручены, честное слово.
— С кем?
— Это вроде как... вроде как само собой разумеется, только и всего. Уже много лет, с детства.
— Ах, — сказал Грофилд, — сын губернатора.
— Боб Харрисон, совершенно верно.
— Понял, — сказал Грофилд. — Я все сделаю изящно, можешь всецело положиться на меня.
— Надеюсь, что так. Я и сама еще толком ни в чем не уверена. Боба так долго не было, я его даже почти не знаю. Но он всегда старался соблюдать приличия, так что будет лучше...
— Ни слова больше, — сказал Грофилд. — С моей стороны твоей тайне не грозит никакая опасность. Она улыбнулась.
— Спасибо.
— Но я хочу, чтобы ты знала, — сказал он, подавшись вперед и сжав колено Элли, — что я никогда не позволю себе забыть те немногие благословенные мгновения...
Она хлопнула его по руке и крикнула:
— Не будь какашкой!
И, со смехом пришпорив лошадь, поскакала вперед. Ровно в полдень они преодолели последний поворот и увидели Акапулько. Казалось, картинка из туристского путеводителя вдруг предстала перед ними наяву. Город был спланирован в виде громадной буквы “С”, опрокинутой набок, и эта буква опоясывала спокойные воды гавани, широкие белые песчаные пляжи побережья, большие новенькие мотели слева, старые отели справа. Сам же город — тропический, белый и оранжевый — лежал посередине.
Элли протянула руку и крикнула:
— Вон его яхта, яхта генерала Позоса! Вон та большая, белая, видишь?
Грофилд видел. Пока он глядел на яхту, от нее отчалил катер и, разрезая воду, направился к берегу.
— Кто-то к нам едет, — сказал он.
— Быстрее!
Они были еще довольно далеко, им предстояло спуститься по извилистой дороге с южного склона ближайшей к городу горы. Только через пять минут они добрались до окраины Акапулько, а впереди был лабиринт городских трущоб. Туземцы с коричневыми физиономиями задирали головы и изумленно пялились на гринго, гарцевавших мимо.
Они и не пытались перейти на галоп. И потому, что уже четыре часа погоняли лошадей, и потому, что теперь под копытами была твердь городской мостовой.
Грофилд не ожидал, что тряска и возбуждение, которые он испытал в пути, так отразятся на его состоянии. Рана в спине все настырнее давала о себе знать. Наконец он сделал открытие: ему становилось легче, когда левая рука была под сорочкой, вроде как на перевязи. Так он и ехал, придерживая поводья правой рукой, приподнимаясь на стременах в такт аллюру. Чемодан был крепко-накрепко привязан позади седла.
Еще через пять минут они очутились у подножия склона, до океана осталось кварталов десять — двенадцать. Машин на улицах прибавилось, всадники въехали в оживленный район и поскакали посреди мостовой, Грофилд — впереди, Элли — за ним.
— Я видела, где причалил катер! — крикнула Элли. — Нам надо свернуть направо!
Грофилд кивнул и махнул правой рукой, давая понять, что слышал ее. Улица вела к широкой авениде, тянувшейся в обе стороны и разделенной газоном. Благодаря ее планировке город и имел форму буквы “С”. Тут Грофилд свернул направо, и они с Элли поскакали сквозь самую гущу транспортного потока среди легковушек, грузовиков и ярких пляжных багги, приближаясь к причалу, возле которого отшвартовался катер.
И вдруг откуда-то слева послышались крики. Грофилд посмотрел туда и увидел голубой “крайслер”, из которого вываливалась целая шайка. Все они орали и указывали пальцами на Грофилда и Элли. А потом вдруг перестали указывать и начали целиться из пистолетов, крича:
— Стой! Стой!
— Уходим! — завопил Грофилд.
И вонзил пятки в ребра лошади. Та рванулась вперед. Элли пристроилась сбоку, и они поскакали посреди авениды, сопровождаемые криками и гиканьем. Грофилд оглянулся через раненое плечо и увидел бегущих преследователей и лихо разворачивающийся “крайслер”, который помчался прямо по разделительному газону, нагоняя беглецов.
— Ноооо! Ноооо! — заорал Грофилд в ухо своей лошади, так наклонившись вперед, что его голова оказалась на одном уровне с головой лошади, и он увидел ее неподвижный глаз и услышал храп. — Ноооо! Ноооо!
Слева по ходу стояла вереница черных безвкусно-роскошных лимузинов, и Грофилд понял, что главные события разворачиваются именно здесь. Он направил лошадь прямо в поток машин, и какой-то пляжный багги едва успел затормозить.
Народ уже собирался рассаживаться по лимузинам. Вся эта толпа людей в мундирах и строгих костюмах повернула головы и с разинутыми ртами глазела на Грофилда, за которым гнались бегуны и мчался “крайслер”. В воздухе свистели пули.
Грофилд осадил лошадь, только когда поравнялся с первым лимузином, да так резко, что она даже попятилась назад. Лошадь не успела остановиться, а Грофилд уже спрыгнул на землю. Приземлился он неудачно, не успев вытащить левую руку из-за пазухи сорочки, и не мог опереться на нее; Грофилд тяжело рухнул, покатился кубарем и остановился у ног всех этих людей. Шатаясь, он кое-как встал, позвал: “Элли! Элли!” — и увидел, что она летит к нему по воздуху, раскрыв рот и размахивая руками. Они столкнулись, он снова упал и тотчас очутился в лесу, где росли ноги в черных ботинках. Нигде не было ни единой прогалины. Элли лежала на нем, как мешок с зерном.
Он все же сумел выговорить:
— Вставай. Вставай.
Но она не пошевелилась, а он был бессилен ей помочь. Грофилд лежал пластом, все тело страшно болело, воздуха не хватало.
Свара кончилась через две-три секунды.