Его приятель в воротах смахивал на кучу старого белья. Должно быть, четыре легкие души сообща двигались в ад, предвкушение которого только что испытали.
Фараоны в мундирах, эти – вполне живые, продолжали всех осаживать, пытаясь рассеять сборище возгласами "Проходите!", произносимыми самым различным тоном, но чаще всего нервным. Надвигался этап применения тупых орудий. Я уже намеревался им подчиниться, как сами же они мне помешали. Так всегда с ними. Их трудно удовлетворить. Неожиданно меня схватил здоровенный мужлан в темно-синем, а второй запустил руку под пиджак, и я услышал, как третий персонаж говорит:
– Осторожно. Похоже, он вооружен.
Возможно, меня подставил оправившийся от испуга шикарный господин. Тем временем удерживавший меня в объятиях легавый извлек мой ствол. Он продолжал ощупывать меня и издал ликующий вопль, когда нашарил трубку, которую принял за вторую находку. Я посмеялся над его ошибкой. Отплачивая за свою неловкость, он наградил меня внушительным ударом кулака, и в компании столь же невинных, как вместе взятые Жанна д'Арк и я, бедолаг нас затолкали в машину префектуры, которая направилась в сторону главного комиссариата полиции по Банковской улице. В ожидании лучшего. В результате я приближался к своей конторе, но не усмотрел в этом проявления любезности. В участке, предупреждая малейшее наступательное движение со стороны местных кадров, я предъявил свои бумаги. Хозяин участка, комисар Гранжан, немного меня знал. Мое агентство располагалось в трехстах метрах отсюда, по улице Пти-Шан, в том же округе, и я находился под его юрисдикцией. Это кое-что упростило, и все же он не решился сразу же меня отпустить. Тогда я попросил разрешения позвонить своему давнему другу комиссару уголовной полиции Флоримону Фару. Гранжан сказал мне, что в этом нет необходимости. Фару вскоре появится сам, потому что некоторые подробности происшедшей разборки заставляли предполагать, что она связана с делом, которым уже занимались на Набережной ювелиров. Причем непосредственно мой друг. Я подождал. Вскоре Фару вызволил меня. Бурча по обыкновению, что мне нет равных в умении занимать место в первом ряду там, где горячо. Намылив мне шею и разобравшись в причинах, из-за которых я оказался на поле брани (он их знал, поскольку сам навел меня на Ритона), он подтвердил мои гражданские достоинства перед лицом своих коллег, а после того, как все представители правопорядка, от господина Гранжана до последнего уборщика, в избытке профессионального рвения принюхались к дулу моего пистолета, будто к чашечке редкого цветка, пытаясь убедиться, что я не воспользовался им недавно, мне вернули и мое оружие. Во время покаянной церемонии два крепыша в форме мрачно поглядывали на меня. Им не понравилось, что я от них ускользаю. Уладив со мной, Фару попросил, чтобы я все же рассказал об инциденте. Ничего не было проще. Описав все, что произошло у меня на глазах, я также объяснил, зачем достал пистолет. Фару никак не отреагировал. Повернувшись к коллеге, он спросил:
– Не замешан ли Анри Перонне в этой разборке?
– Вот наши данные, – ответил господин Гранжан, протягивая листок бумаги Флоримону. – Такого имени там нет.
– Ничего не значит. Префектура заинтересовалась делом, узнав, что среди жертв фигурирует Данте Паолици.
– Действительно, среди погибших есть Данте Паолици.
Флоримон Фару прочел похоронный список, а затем протянул его мне, будто меня это интересовало. Я не преминул, впрочем, тоже прочесть.
Данте Паолици;
Наполеон Ренуччи, по прозвищу Сезар, он же Биби;
Морис Жакель, по прозвищу Морис Алжирец;
Андре Берто, по прозвищу Бебер Толстячок, он же Сварщик.
Каждое имя сопровождалось какой-нибудь кличкой.
Так я узнал, как звали слишком вежливого убийцу, который неожиданно возник передо мной. Сезаром Биби оказался корсиканец из подворотни. Двое последних были покойниками, столь мило украсившими бистро. На все это мне в общем-то наплевать. Однако, читая, я заметил, что Флоримон Фару следит за мной уголком глаза.
– Прекрасно, произнес я, стуча по листку. – А теперь чего вы от меня дожидаетесь? Что я стану оплакивать эти скорбные утраты?
Фару пожал плечами, вырвал листок у меня из рук и швырнул его на стол.
– Война банд, – заметил он, покусывая усы, – все равно, что просто война. Лишь немногие генералы теряют там свое оперение.
Господин Гранжан воззрился на своего коллегу округлившимися глазами. Если уж столпы Островерхой башни начинают произносить анархиствующие речи!
– Берто и Жакель, – продолжал мой друг, – люди Перонне... Анри Перонне... При случае он также зовет себя Стивиль или Ламуре...
– Ясно, – произнес господин Гранжан.
– А вам, Бурма?
– Что еще?
– А вам не ясно? Не знаете этого Перонне?
– Что за черт! – взорвался я, возмущенный этими гнусными подозрениями. – Только его я и знаю. Не уверен, что знаю, кто он такой – мошенник международного класса, осквернитель могил, магазинный вор, злостный неплательщик налогов или же просто замаскировавшаяся берцовая кость, но мы с ним не разлей вода. Если встречают одного, значит поблизости и второй. И я вам признаюсь. Именно с ним у меня намечалась встреча в том бистро. Но я не люблю томиться в ожидании и, чтобы скрасить досуг, ухлопал четырех бандитов из вашего списка. И разве примерно в то же время не изнасиловали привратницу в том же районе? Если вам угодно, я и это могу взять на себя. Это составит мне рекламу у моей женской клиентуры.
– Будем благоразумны, – сказал Фару.
Он понимающе улыбнулся господину Гранжану, чтобы тот не принялся слишком всерьез размышлять о специальном медучастке комиссариата.
– У Нестора Бурма репутация шутника, которую ему надо поддерживать, – пояснил он.
– Знаю, знаю, – не слишком убежденно согласился тот.
Он не очень-то высоко ценил мой юмор, конечно если это можно было назвать юмором.
– Возьмем себя в руки, – сказал Фару. – Перонне – прохвост высокого полета, и вы могли о нем слышать...
– Не имел такой чести, – сказал я.
– Господин Гранжан знает, что это за особа.
– Да, теперь, после того, как вы мне напомнили, – произнес тот. – Тип из Шампиньи.
– Из Шампиньи и Мезон-Лафитта. Два особняка, где мы проводили обыски, и каждый раз напрасно. Узнавая о наших планах, этот Перонне, которого мы уличили в многочисленных налетах и нападениях, в различных мошенничествах, не говоря уж о его более или менее доказанной причастности к гестапо во время оккупации и вероятном участии в деле с фальшивой валютой, исчезал у нас из-под носа. Задержанный однажды, он умудрился бежать из здания уголовной полиции. Благодаря некой заблудшей овечке. У него должно быть хорошие малины, потому что схватить его невозможно. О, это не заурядный гангстер. Начинал он еще в 30-е годы в окружении такого афериста, как Стависки.
– Теперь представляю, о ком речь, – сказал я. – Но не более того.
– Очень жаль, – сказал Фару.
– Так, значит, – осенило Гранжана, – эти Берто и Жакель из шайки? Ну что же, за этими двумя уже не надо будет гоняться. А если я правильно понял ваше замечание о генералах, комиссар, вы считаете, что Перонне в том кафе был вместе со своими ребятами, и за ним-то и охотился прежде всего Данте... конечно, если бы он успел?
– Именно... – Фару повернулся ко мне... – Сорок лет. Седые, почти совсем белые волосы. Рост метр семьдесят. Полное, чуть оплывшее лицо. Близорук и постоянно носит очки. Даже спит в очках, чтобы всегда быть начеку.