Напрасный труд, детка, я не тот, кто может защитить тебя. Лучше бы тебе обратиться за этим к Август или к мужикам, которых снимает Август, любой из них набросил бы тебе на плечи свою куртку. Вот если бы на твоем месте сейчас была Тинатин…
Я прикрываю глаза.
Но представить Тинатин не получается, то есть я могу вызвать ее образ в любой момент, я помню все, до мельчайших подробностей, каждый волосок, каждую ресницу, я помню вырез ее платья, вырез ее ноздрей, я могу представить Тинатин где угодно, даже в объятиях Лоры (проклятье!), но только не в своих. Это сводит меня сума, хотя и не настолько, чтобы я потерял контроль над происходящим: Лора по-прежнему меня целует, теперь она добралась до плеча, которое так меня беспокоит. Она добралась до плеча и сконцентрировалась на нем.
– Откуда этот шрам? – спрашивает Лора.
– Упал в детстве с велосипеда.
– Он совсем свежий…
– Напоролся на гвоздь неделю назад.
– Он странный.
– Ты находишь?
– Мне кажется, он движется. Дышит.
– Тебе кажется.
– Нет, правда. Странный шрам, странное чувство.
– Поделись. – Не слишком ли я груб с Лорой? С беспомощной, ищущей защиты Лорой?
– Мне хочется заглянуть в него.
– Загляни.
Мне и самому хотелось бы, но это невозможно. У Лоры гораздо больше шансов увидеть, что же сделала с моим плечом Марго. Не так уж много времени прошло с тех пор, как мы расстались, а образ Марго уже потускнел, почти стерся, это открытие удивляет меня. Если так будет продолжаться и дальше, от него, кроме имени, ничего не останется.
– …Я испытывала нечто подобное только раз в жизни. – Губы Лоры кружат над моим плечом. – Когда была ребенком. Комната, в которой спали родители… Если они занимались любовью, то всегда запирали дверь на ключ, они были очень осмотрительны. А мне очень хотелось заглянуть туда. Когда они занимались любовью. У меня просто крыша от любопытства ехала. Вот и сейчас…
– Чего там точно нет, так это твоих родителей, – мне нужно как-то отвлечь Лору. – Кстати, ты можешь еще изучить родимое пятно у меня под лопаткой. Все, кто видел, говорят, что оно похоже на всадника на коне. И тоже движется.
Лору не интересует моя спина.
– Ты не думал о том, чтобы уволиться из нашего гребаного журнала? – спрашивает она.
Лора, Лора, ты как в воду смотришь: в «Полный дзэн» я больше не вернусь.
– Нет, а что?
– Нам всем пора оттуда линять.
Лора рассуждает вполне здраво, никто из нас уже давно не живет своей жизнью: ни я, ни Пи, ни Великий Гатри, ни сама Лора. Все мы – в одной упряжке, или скорее – в одной клетке, опущенной на глубину; давление в несколько атмосфер исказило наши лица, наши тела. Но кому интересны наши лица, наши тела? Тамагочи, акульей стаей кружащим вокруг нас, важно совсем другое: чтобы им вовремя кидали куски, побольше, пожирнее, посвежее, двойные CD с ланжем и трансом приветствуются с тем же энтузиазмом, что и фронтовые сводки из кегельбана. Дайте свежатинки! – вот главный лозунг тамагочи, Лора рассуждает вполне здраво. Так почему я не могу отделаться от ощущения, что она заговаривает мне зубы, подбирая отмычку к двери, за которой уж точно никто не занимается любовью.
– Трахни меня, – шепчет Лора. – Трахни меня!..
Пока я делаю это (без всякого удовольствия), рот у Лоры не закрывается,а ты знаешь, что Пи пишет порнорассказы, большей дряни я в жизни не читала, как же я его ненавижу – Пи, и остальных тоже, и тебя, милый, и тебя, и всех, кто моложе двадцати, и азиатов, Хайяо – японский дурачок, и Брэндон был дураком, только американским, американцы – еще один повод для ненависти, я ненавижу американцев, банджо ничуть не лучше балалайки, мои родители вовсе не были так осмотрительны, как я наплела тебе, трах был единственным их развлечением, так стали бы они обращать внимание на меня? машина сыплется, а денег на новую нет, я могла бы попросить денег у Август, она дала бы, но просить – последнее дело, иногда я жалею, что не подвернулась под руку Хайяо с его дыроколом, но тогда бы мне пришлось родиться японцем и мужиком, разве могла бы я жить с этим? мужики – подонки, и бабы не лучше, мне никогда не дарили цветов, кофе без кофеина такая же гадость, как и безалкогольное пиво, ты когда-нибудь пробовал выучить язык глухонемых? неделю назад я познакомилась с одним немцем, старый хрыч, торгует фильтрами для воды, так вот, я оказалась для него недостаточно молодой, знаешь, как называются такие хрычи? – юнгэгеблибенемэн, «юношески выглядящие мужчины 70 лет», из пасти у него воняло, а я при этом оказалась недостаточно молодой, он спросил, нет ли у меня младшей сестры, он готов жениться на ней, а я для него слишком стара, и платье у меня слишком ханжеское, потому что, когда я сижу, не видно трусиков; ненавижу немцев и никак не могу добраться до сберкассы, чтобы заплатить за коммуналку, ненавижу джаз, весь этот джаз, только не говори мне, что так называется фильм, у меня бессонница, и уже давно, но стоит мне заснуть, как я вижу себя старой среди рисовых полей, причем здесь рисовые поля – непонятно, старость – худшее, что может случиться, я так устала, милый, я так устала, в прошлом году сперла у Август одну вещицу, Август клялась мне, что она приносит счастье, ее подарил Август какой-то бутанец-экзот, кстати, Бутан – это где?.