Минут десять спустя по окончании брачной церемонии наши новобрачные расстались: молодая вместе со своей подругой вернулась домой к своей тетке, священник — к своим требам, а оба моряка остались на судне и, стоя на палубе, провожали глазами быстро удалявшиеся стройные женские фигуры. Когда они скрылись из виду, Боб счел нужным сказать что-нибудь.
— А славный у вас теперь фрегатик, славный! — заметил он в адрес Бриджит. — А есть ли у нее кое-какие деньжонки? Я слышал, что в этих водах нередко попадаются золотые рыбки.
— Не знаю, Боб, я думаю, что у нее столько же денег, как и у меня, то есть ровно ничего, но что за беда! Пройдут два года, я вернусь и потребую от ее отца свою жену, хотя бы у нее и двух платьишек за душой не было!
Марк не лгал. Он действительно не знал ничего о том, что у Бриджит были свои тридцать тысяч долларов; узнал он об этом лишь спустя несколько дней после свадьбы из уст самой Бриджит, умолявшей его бросить службу и остаться жить с нею в Бристоле. Но Марк успел уже полюбить море и свою службу, да к тому же, несмотря на всю свою любовь к молодой жене, ему не хотелось жить на ее хлебах. Для решения этого вопроса потребовалось немало трудной борьбы, и в результате Марк отправился в Бристоль и чистосердечно признался во всем отцу. При первых словах этого неожиданного признания доктор Вульстон даже привскочил на своем стуле; однако в этом деле было и нечто такое, что могло казаться утешительным для старика. Не говоря уже о том, что Бриджит была мила, молода и красива и для Бристоля даже богата, и что все это уже само по себе могло льстить до известной степени его родительскому самолюбию, доктор Вульстон, кроме того, испытывал в глубине души некоторую злобную радость при мысли, что теперь все состояние покойной жены его ненавистного коллеги перейдет к его сыну. В силу всего этого он поступил вполне порядочно. Он известил доктора Ярдлея о случившемся письмом, которое было написано в очень деликатном и вежливом тоне и благодаря которому при желании можно было бы уладить это дело полюбовно. Но у отца Бриджит не было ни малейшего желания к примирению; он пришел в такую ярость от полученного им известия, что его хватил паралич, который чуть было не свел его в могилу. Однако старик оправился, и едва только он успел стать на ноги, как поспешил в Филадельфию, чтобы увезти оттуда свою дочь. Марк, конечно, был вправе потребовать к себе свою жену и водворить ее в доме своего отца, но старик Вульстон воспротивился этому и повел дело гораздо разумнее и успешнее. Один из их общих друзей устроил у себя в доме свидание двум враждующим коллегам, здесь они объяснились и пришли к обоюдному соглашению почти по всем пунктам данного вопроса. Было решено, что новобрачные останутся на прежнем положении еще года два или три; вопроса о приданом доктор Вульстон даже не затрагивал, что чрезвычайно порадовало алчного до денег Ярдлея, который, благодаря этому обстоятельству, мог пользоваться процентами с капитала дочери еще в течение двух-трех лет. Марк должен был продолжать свою службу на «Ранкокусе» и, следовательно, в скором времени опять отправиться в плавание. На этот раз его судно отправилось на некоторые из островов Тихого океана, чтобы приобрести там известное количество сандалового дерева для китайских рынков.
Вернувшись из этого плавания, Марк будет уже совершеннолетним и сумеет получить командование судном, в том случае, если он не пожелает расстаться со своей карьерой моряка. Таково было решение обоих отцов, а пока Марк получил разрешение посещать время от времени свою жену и писать ей, сколько душе его будет угодно. Прежние дружеские отношения двух подруг возобновились, и Анна с Бриджит виделись чаше прежнего.
Марк посылал своей молодой супруге письмо за письмом, исполненные самых нежных и страстных выражений его чувств.
Тем временем судно Марка готовилось к отплытию, и молодому офицеру можно было отлучаться с него только раз в неделю. Зато эти воскресные поездки к жене были для него истинными праздниками: молодые супруги гуляли, катались, ездили за город в сопровождении Анны и возвращались домой совершенно довольные и счастливые, чтобы снова расстаться на целую неделю.
Не прошло и месяца со дня преждевременной свадьбы Марка Вульстона и Бриджит Ярдлей, как «Ранкокус» снялся с якоря, намереваясь плыть в Тихий океан, а оттуда далее, в Кантон. Перед самым отплытием Марк ухитрился вырваться на денек в Бристоль, а доктор Ярдлей, тронутый горем своей дочери, согласился свезти ее вместе с Анной в Филадельфию для последних проводов молодого моряка.
Когда наконец наступил момент окончательной разлуки, сердце бедного моряка болезненно сжалось, а Бриджит громко рыдала. Два года разлуки — да ведь это целая вечность!
Бриджит пришлось почти насильно увести с корабля, и пока судно не скрылось из виду, она следила за ним, сквозь слезы провожая его глазами до самой последней минуты.
Марк в свою очередь, стоя на палубе судна, не сводил глаз с возлюбленной женской фигуры на берегу, даже и тогда, когда за дальностью расстояний этот милый облик почти совершенно исчез. В своей маленькой каюте Марк нашел много следов заботливости, любви и предусмотрительности своей молодой жены: все, что только могло ему быть нужно или приятно в пути, все было приготовлено и припасено ею здесь для него.
Художники в то время были редкостью в Америке, и заказать портрет было делом нелегким; но Бриджит приказала сделать свой силуэт, который она вставила в хорошенькую рамку и повесила в каюте мужа. Этот темный профиль слегка склоненной головки, чрезвычайно живо напоминавший оригинал, был самым трогательным проявлением ее внимания, а вместе с тем и лучшей отрадой и утешением для бедного Марка.
Жизнь на судне с самой минуты отплытия пошла своим обычным порядком: и в праздники и в будни, и днем и ночью, и в бурю и во время штиля все были заняты — каждый своей работой. Согласно заведенному порядку, капитан Кретшли зашел в Рио-де-Жанейро, чтобы возобновить и пополнить свои запасы. Простояв с неделю в этом прелестнейшем и живописнейшем из городов, «Ранкокус» продолжал свой путь.
Обогнув мыс Горн, он зашел в Вальпараисо и здесь сделал новый запас воды и всяких припасов на случай цинги; затем, приблизительно через две недели, «Ранкокус» снова пустился в море.
Сто лет тому назад Тихий океан не был еще так исследован моряками, как в настоящее время. Всего лет за двадцать до того времени знаменитый Кук совершил свои путешествия и описал их в своих реляциях; но и после того оставалось еще очень много темных мест, и карты были далеко не совершенны. Ведь почти всегда так бывает, что после первого счастливца или смельчака, показавшего дорогу и упрочившего за собою славу завоевателя, покорителя или изобретателя, главную работу заканчивают другие. И если бы мы, например, знали об Америке только то, что знал о ней Христофор Колумб, то мы не знали бы и пятидесятой доли того, что знаем теперь.
Тихий океан, конечно, не может быть назван бурным морем, если принять во внимание его громадную величину и те ветры, которые там преобладают; но стоит только взглянуть на карту, чтобы тотчас же убедиться, что в нем островов, рифов, скал и отмелей всякого рода несравненно больше, чем в Атлантическом океане. Однако это нимало не смущает моряков всех стран, в том числе и американцев.