На счету была каждая минута – душераздирающий треск снизу говорил, что груз по-прежнему разбухает и давит на переборки. Среди французов началась паника, они с громкими криками бросились в шлюпку. Французский капитан взглянул на Хорнблауэра и последовал за ними; два британских моряка уже были внизу, удерживая лодку.
– Вперед, – сказал Хорнблауэр ожидавшим его Мэтьюзу и Карсону. Он – капитан, его долг – последним оставлять корабль.
Бриг погрузился уже так глубоко, что не составило никакого труда шагнуть в лодку с палубы; британские моряки сидели на корме и подвинулись, освобождая Хорнблауэру место.
– Берите руль, Мэтьюз, – сказал Хорнблауэр. Он сомневался, что сможет управлять перегруженной лодкой. – Отваливай!
Лодка и бриг разошлись; «Мари Галант» с принайтовленным рулем встала носом по ветру и на секунду замерла. Потом резко накренилась, едва не черпнув воду шпигатом правого борта. Следующая волна прокатилась по палубе, заливая открытый люк. Потом судно выпрямилось – палуба почти вровень с морем – и ровно-ровно погрузилось под воду. Волны сомкнулись над ним, медленно исчезли мачты. Еще несколько мгновений паруса виднелись сквозь зеленую воду.
– Затонула, – сказал Мэтьюз.
Хорнблауэр смотрел, как тонет его первое судно. Ему доверили «Мари Галант», поручили отвести ее в порт, а он не справился, не справился со своим первым самостоятельным заданием. Он пристально смотрел на заходящее солнце, надеясь, что никто не заметит его слез.
Расплата за ошибку
Встающее над неспокойными водами Бискайского залива солнце осветило маленькую шлюпку на его бескрайних просторах. Шлюпка была набита битком: на носу сгрудилась команда затонувшего брига «Мари Галант», в середине сидели капитан и его помощник, на корме – мичман Горацио Хорнблауэр и четверо английских моряков, составлявшие некогда призовую команду брига. Хорнблауэр мучился морской болезнью – его нежный желудок кое-как привык к движениям «Неустанного», но не вынес фокусов маленькой, резво плясавшей на волнах шлюпки. Кроме того, он замерз и бесконечно устал после второй бессонной ночи – его рвало до самого утра – и в подавленном состоянии, вызванном морской болезнью, он снова и снова возвращался к гибели «Мари Галант». Если б только он раньше догадался заделать пробоину! Любые оправдания он отметал с порога. Да, матросов было так мало, а дел так много: стеречь французскую команду, устранять повреждение такелажа, прокладывать курс. Да, то что «Мари Галант» везла рис, способный впитывать влагу, сбило его с толку, когда он вспомнил-таки замерить высоту воды в льяле. Да, все так, но факт остается фактом: он потерял судно, свое первое судно. В собственных глазах он оправдаться не мог.
Французы проснулись на заре и теперь болтали, как стая сорок, Мэтьюз и Карсон рядом с Хорнблауэром зашевелились, разминая затекшие ноги.
– Завтрак, сэр? – спросил Мэтьюз.
Все это напоминало игры, в которые одинокий мальчик Горацио Хорнблауэр играл в детстве. Он садился в пустое свиное корыто и воображал себя потерпевшим кораблекрушение. Тогда он делил раздобытый на кухне кусок хлеба или какую-нибудь другую еду на двенадцать частей и тщательно их пересчитывал. Каждой порции должно было хватить на день. Но из-за здорового мальчишеского аппетита эти дни получались очень короткими, минут по пять каждый – достаточно было постоять в корыте, посмотреть из-под руки, не идет ли помощь, потом, не обнаружив ее, сесть обратно, посетовать на тяжелую жизнь потерпевшего кораблекрушение, и решить, что прошла еще одна ночь и пора съесть кусочек быстро тающего запаса.
Так и сейчас под наблюдением Хорнблауэра французский капитан и его помощник раздали всем по жесткому сухарю, потом каждому по очереди налили кружку воды из небольшого бочонка под банкой. Но, сидя в свином корыте, маленький Хорнблауэр, несмотря на живое воображение, даже не подозревал ни о мучительной морской болезни, ни о холоде, ни о тесноте. Не знал он, как больно без движения сидеть тощим задом на жестких досках кормовой банки; никогда в своей детской самоуверенности не думал, как тяжело лежит бремя ответственности на плечах старшего морского офицера в возрасте семнадцати лет.
Хорнблауэр стряхнул с себя воспоминания недавнего детства, чтобы заняться более насущными проблемами. Серое небо, насколько мог судить его неопытный глаз, не предвещало перемены погоды. Он послюнявил палец и поднял его, глядя на компас, чтобы определить направление ветра.
– Ветер отходит чуток позападнее, сэр, – сказал Мэтьюз, повторявший его движения.
– Именно, – согласился Хорнблауэр, поспешно вспоминая недавние уроки обращения с компасом. Курс, чтобы пройти Уэссан на ветре был норд-ост-тень-норд, это он помнил. Как бы круто они ни положили шлюпку, круче чем восемь румбов к ветру она не пойдет. Всю ночь они дрейфовали на плавучем якоре, потому что слишком северный ветер не позволял ему взять курс на Англию. Восемь румбов от норд-ост-тень-норд будет норд-вест-тень-вест, а сейчас ветер был даже чуть западнее. В крутой бейдевинд они пройдут Уэссан на ветре, даже с некоторым запасом на случай непредвиденных обстоятельств, держась подальше от подветренного берега, как и подсказывали Хорнблауэру книги по навигации и собственный здравый смысл.
– Мы поставим парус, Мэтьюз, – сказал Хорнблауэр. Рука его по-прежнему сжимала сухарь, который отказывался принимать непокорный желудок.
– Есть, сэр.
Хорнблауэр окликнул французов, сгрудившихся на носу. Им и без его ломанного французского было ясно, что надо поднимать плавучий якорь. Но это оказалось не так просто сделать в перегруженной шлюпке, где не было и фута свободного места. Мачта была уже установлена и люггерный парус готов к подъему. Два француза, осторожно балансируя, выбрали фал, и парус поднялся на мачту.
– Хантер, берите шкот, – скомандовал Хорнблауэр. – Мэтьюз, берите руль. Положите ее в крутой бейдевинд на левый галс.
– Есть в крутой бейдевинд на левый галс, сэр.
Французский капитан со своего места на середине судна внимательно наблюдал за происходящим. Он не понял последнего, решающего приказа, но смысл его дошел до него достаточно быстро, когда шлюпка развернулась и установилась на левом галсе, направляясь в сторону Англии. Он вскочил, громко протестуя.
– Ветер дует в сторону Бордо, – произнес он, размахивая руками. – Мы добрались бы туда завтра же. Почему мы идем на север?
– Мы идем в Англию, – сказал Хорнблауэр.
– Но… но это займет неделю! Неделю, если ветер останется попутным. Шлюпка… она слишком перегружена. Мы не выдержим шторма. Это безумие.
Хорнблауэр знал, что капитан скажет, уже когда тот вскочил, и потому не трудился вникать в его доводы. Он слишком устал и слишком страдал от морской болезни, чтобы вступать в споры на чужом языке. Он попросту не обращал на капитана внимания. Ни за что на свете он не повернет шлюпку к Франции. Его морская карьера только началась, и пускай она подпорчена уже гибелью «Мари Галант», Хорнблауэр не собирался долгие Годы гнить во французской тюрьме.
– Сэр! – сказал капитан. Сидевший рядом помощник присоединился к его протестам, потом они обернулись к команде и объяснили, что происходит. Матросы сердито зашевелились.
– Сэр! – начал капитан снова. – Я настаиваю, чтобы вы взяли курс на Бордо.
Он двинулся было в сторону Хорнблауэра, кто-то из французов начал вытаскивать отпорный крюк – оружие достаточно опасное.