Адмирал погрозил на меня своей длинной зрительной трубой и сказал:
— Черт тебя возьми, сударь, если ты еще дашь когда-нибудь кусок кожи Помпею, то я прикажу высечь тебя.
Вот все, что я могу сказать об адмирале и все, что адмирал когда-либо сказал мне.
ГЛАВА VIII
С тех пор, как законы изданы одинаково для всех сословий, я удивляюсь, что на виселице в Тайбурне мы никого не видим из сословия получше.
Опера «Нищие».
В продолжение времени пребывания моего на корабле, происходила казнь двух несчастных, обвиненных в возмущении. Сцена эта показалась мне несравненно торжественнее всего, мною до того виденного, и к тому еще я в первый раз присутствовал при подобном происшествии. Когда мы слышим о казни на берегу, то ожидаем, что без сомнения какое-нибудь нетерпимое нарушение законов гражданских заставляет справедливое и милосердное правительство прибегнуть к наказанию. У нас, на море, во многих отношениях бывает иначе; и то, что закон нашей службы почитает значительным проступком, есть очень часто не что иное, как порыв чувств, произведенный местностью или временем, и который в некоторых случаях мог бы быть обуздан или совершенно прекращен во время выказанной твердостью и действием в примирительном духе.
Корабли долгое время находились в море; неприятель не появлялся, и не представлялось случая вступить с ним в бой или зайти в порт. Поистине ничего не может быть скучнее и утомительнее блокадного крейсерства, когда линейные корабли должны ходить по одному месту, наблюдая за неприятелем и быть, как мы называем, «на привязи». В этом отношении фрегаты имеют все преимущества; их всегда употребляют для борьбы с берегом; они чаще бывают в сражении, и чем больше у них убитых, тем счастливее оставшиеся в живых. Какое-то несчастное брожение умов между командой адмиральского корабля, на котором я находился, произвело открытое возмущение. Без сомнения, его скоро прекратили; но зачинщики были осуждены военным судом, и двоих из них приговорили повесить на ноках реев своего корабля, для чего отдано было приказание приготовиться к казни на послезавтра.
Наши военные суды производятся всегда важным образом, и, конечно, с тем намерением, чтобы поразить всю команду благоговением и трепетом. В 8 часов утра палит пушка с корабля, на котором должен быть произведен суд, и национальный флаг соединенных Королевств поднимается на вершине грот-мачты. Если погода хороша, то корабль приводится в наибольший порядок; палубы моются, койки укладывают с старанием, веревки разбирают и свертывают, реи выправляют, пушки выдвигают за борт, и караул морских солдат, под начальством поручика, приготовляется для принятия каждого члена военного суда с почестями, следуемыми по чину. К 9-ти часам все они собираются, одетые в полуформу; ибо полная форма употребляется только, когда суд производится над адмиралом. Большая капитанская каюта приготовляется для заседания: в ней ставится длинный стол, покрытый зеленым сукном; перья, чернила, бумага, молитвенники и воинские уставы лежат около каждого члена суда.
— Открывай заседание! — возглашает презус.
Военный суд после этого открывается, и офицеры и нижние чины становятся вокруг без различия. Арестанты приводятся туда в сопровождении экзекутора суда, солдатского капитана, имеющего обнаженную саблю, и ставятся в конце стола, по левую сторону адвоката. Члены суда клянутся исполнять долг свой беспристрастно, и в случае какого-нибудь сомнения, обратить его в пользу подсудимых, после чего садятся на свои места и надевают шляпы.
Потом адвокат произносит ту же клятву и читает повеление, назначающее военный суд.
Вслед затем приступают к допросу подсудимого; ежели он запутывает себя, суд останавливает его и ласково замечает: «Нам не надобно, чтобы ты взводил на себя обвинения; нам надобно знать только то, что другие представят в твое обвинение». Подсудимых облегчают во всем по возможности; но когда защита их кончится, все посторонние оставляют заседание; двери запираются; ответные пункты, записываемые адвокатом, читаются со вниманием и взвешивается вероятность, какую заслуживают свидетели, по окончании чего презус делает вопрос: «Согласны или не согласны?» — начиная с младших членов.
Когда все дадут ответы и если семеро согласны с решением, а шесть против него, то оно признается действительным. За тем следует вопрос — если преступление состоит в побеге, возмущении или в другом каком-нибудь важном нарушении законов: «Сечение или смерть? « Голоса отбираются таким же порядком: ежели большинство определяет смерть, адвокат пишет определение, и оно подписывается всеми членами по старшинству, начиная с презуса и оканчивая адвокатом.
Тогда суд опять открывают; подсудимых приводят туда, и водворяется торжественное и глубокое молчание. Члены, все в шляпах, сидят по-прежнему; остальные присутствующие и зрители, кроме экзекутора суда, не надевают шляп. Когда адвокат прочитает приговор, презус приказывает экзекутору суда принять арестантов на свое попечение и смотреть за ними до исполнения приговора. Около трех часов пополудни, один из арестантов просил сказать мне, что он хочет о многом поговорить со мной. Я пошел за солдатским капитаном в закрытую кругом каюту, в констапельской, где содержались подсудимые с цепями на ногах. Цепи эти состоят из длинного прута и пары скоб такой величины, чтобы свободно могли обхватить ногу повыше косточки; каждая из них раскрывается пополам на петле и имеет на обоих концах ушки, в которые продевается прут и замыкается висячим замком. Я нашел обоих бедняков, сидящих на зарядном ящике. Маленькие чемоданы их лежали перед ними нетронутые; один из них горько плакал; но другой, по имени Стрендж, обладал большим присутствием духа, хотя, очевидно, был глубоко потрясен. Человек этот получил в юности весьма хорошее образование; но, усвоив буйное поведение, попал в какую-то беду, и чтоб избавиться строгого наказания, убежал от родных своих и вступил на военное судно. Тут, в минуты свободные от службы, он уделял время на чтение и размышление; делался по временам пасмурен, отстранялся от товарищей своих, не принимал участия в их развлечениях и весьма немудрено, что эта самая наклонность характера была поводом к возмутительным поступкам, за которые он был тогда осужден.
Он извинялся в принятой им смелости и сказал, что не будет долго удерживать меня.
— Вы видите, сударь, — сказал он, — что бедный товарищ мой почти вне себя от ужаса своего положения, и я этому не удивляюсь. Он совсем не похож на грубых преступников, подвергающихся казни на берегу; ни один из нас не боится умереть; но такая смерть, как эта, г. Мильдмей — быть повешену подобно собаке и служить срамом и укоризной нашим друзьям и родственникам, — вот что терзает сердца наши! Поэтому самому, дабы не поразить чувств моей бедной матери, я послал за вами. Видя, как вы кинулись за борт для спасения утопавшего, я думал, что вы не откажетесь сделать доброе дело и для другого несчастного матроса. Я сделал завещание и избрал вас исполнителем его. Я предоставил вам получить все мое жалование и призовые деньги, которые прошу вас отдать моей матери; вы отыщете ее по этому адресу. Я делаю это для того, чтобы она никогда не могла узнать историю моей смерти. Вы можете сказать ей, что я умер для блага моего отечества, и это весьма справедливо, ибо я признаю справедливость моего приговора и необходимость строгого наказания, для примера другим.