Таким орудием можно было проломить череп одним ударом, но она лишь пригрозила нерадивым работникам. Тут все принялись кричать, тыча куда-то за борт, где совсем рядом на правом траверзе Ману заметила акулу.
Хищница была средних размеров — двенадцать или тринадцать футов длиной — и неизвестного Стивену вида. Да и некогда ему было раздумывать, поскольку Ману, схватив с алтаря нож, нырнула между двумя корпусами. Что произошло дальше, он не мог понять, но вскоре услышал, как в нескольких ярдах от правого борта яростно мечется акула, увидел девушек и свою надсмотрщицу, которые от души хохотали при виде Ману, с которой текла вода. Акула с распоротым брюхом по-прежнему пыталась разнести корму ударами хвоста.
Никто, кроме Джека и Стивена, не обратил на это событие внимания; подготовка к обряду шла своим чередом, словно ничего особенного не произошло, разве что две девушки помогли Ману привести волосы в порядок. Надсмотрщица, в полосатой хламиде с какими-то висюльками, едва успела подбросить Джеку корней в ступку, мимоходом хлестнув его куском веревки, как ударили барабаны.
Церемония началась с танца: два ряда женщин, обращенных лицом к капитанше, ритмически наступали и откатывались, размахивая оружием, в то время как она что-то говорила нараспев, и в паузах ее речитатива все кричали: «Ваху!» Оружием были копья, инструмент из твердого дерева для проламывания черепа, называвшийся пату-пату (это название Стивен вспомнил, как только увидел его), а также дубинки, усеянные человеческими или акульими зубами. Все женщины, даже совсем юные девушки, разжевывавшие каву, владели ими весьма умело.
Танец продолжался так долго, что барабанный бой стал затуманивать сознание.
— Стивен, — прошептал Джек, — мне нужно в гальюн.
— Ну и хорошо, — отозвался Стивен, успокаивая поросенка. — Я видел, как женщины делают это здесь. Они, как правило, мочатся за борт.
— Но мне нужно снимать штаны, — сказал Джек.
— Тогда лучше всего спуститься в воду между двумя корпусами, придерживаясь за платформу. Хотя они, похоже, невинны, как Ева до грехопадения, кто знает, как они могут отнестись к мужским срамным частям?
— Думаю, это из-за сушеной рыбы, — сказал Джек. — Но, может, я смогу потерпеть. По правде говоря, эта злобная сучка, — продолжал он, понизив голос и кивнув в сторону «капитанши», — пугает меня. Не знаю, что у нее на уме.
— Валяй, Джек, валяй, пока есть такая возможность. Потом может быть хуже. Делай свое дело. По-моему, церемония подходит к концу.
Никогда еще Стивен не давал лучшего совета. Ритуал еще не окончился, когда через какие-то пять минут Джек снова сидел со своим пестиком и блаженным выражением на лице. Тут «злобная сучка» начала пространную речь, во время которой она то и дело, все более горячась, показывала на мужчин.
Речь закончилась, но она оказалась лишь прелюдией к главной части обряда. Огонь, замеченный Джеком на корме — раскаленные угли в чаше, которая плавала в другом сосуде, — принесли и поставили перед «алтарем». Вскоре потянуло горелым мясом и раздались ритуальные возгласы; однако, оглянувшись украдкой, Стивен заметил, что «капитанша» и ее свита в действительности пьют каву, приготовленную утром. Мясо на этом этапе их не привлекало.
— От кого-то я слыхал, что кава вовсе не опьяняет, — заметил Стивен, — что она не содержит алкоголя. Хотелось бы, чтоб так оно и было.
Однако напиток явно возбудил «капитаншу» и рослых женщин старшего возраста. Неуклюже пританцовывая, они потянулись цепочкой за своей предводительницей, которая держала в руке обсидиановый нож.
Картина была бы уморительной, если бы человеческие челюсти, которые украшали их шеи, не были в большинстве совсем свежими, и пьяные или нет, но со своим оружием они обращались весьма умело.
Настроение «капитанши» и прежде было весьма недоброжелательным, теперь же оно стало просто свирепым. Она стояла перед мужчинами, согнув колени, и, набычившись, изрыгала слова, полные не то что неприязни, а настоящей ненависти. Однако не все были за нее; сторону «капитанши» явно приняли лишь те женщины, что постарше: они хором повторяли ее последние слова, когда она делала паузу, чтобы набрать в легкие воздуха. Но несколько женщин помоложе ее не поддерживали. Они казались озадаченными, недовольными; и Ману, и девушка-копейщица явно выступали за спасенных, они не только возражали во время пауз, но и осмеливались даже прерывать речь «капитанши», в результате чего подчас одновременно говорили все трое. Чаще всего «капитаншу» прерывала Ману, и Стивен все больше убеждался, что между ними обеими были какие-то особые отношения, которые придавали действиям девушки уверенность. Она то и дело указывала на белое неподвижное облако, видное по правой скуле, но всякий раз «капитанша» возражала, негодующе взмахивая обсидиановым ножом. Однако, несмотря на свирепость «капитанши», которая становилась все более яростной, Стивен понял, что роковое для них решение ускользает из ее рук. Он стал опасаться, что «капитанша» решится на какой-то чрезвычайный поступок, чтобы восстановить свою власть. И действительно, она отдала какие-то распоряжения, и самые рослые из женщин придвинулись к ним ближе; одни держали веревки, другие — дубинки. Но Ману снова оборвала «капитаншу», и, прежде чем та успела ответить, Стивен шагнул вперед и, указывая на чресла Джека Обри, произнес:
— Ба, ба, ба. Табу! — Это было третье слово на полинезийском языке, которое он знал.
Оно произвело немедленный эффект. «Табу?» — переспрашивали женщины. «Табу!» — повторяли другие. В их голосах звучали утверждение, удивление и озабоченность, но только не недоверие. Обстановка тотчас разрядилась: женщины, державшие дубинки, ушли прочь, и Стивен вновь сел к своему поросенку, который начал повизгивать. Доктор почти не обращал внимания на продолжение спора, который шел уже в более спокойных тонах, хотя отметил в общем хоре интонации обвинений, оправданий и упреков.
Джек и Стивен сочли разумным вести себя сдержанно и не разговаривать, хотя Джек прошептал:
— Они изменили курс. — И Стивен заметил, что судно направляется в сторону белого облака.
Вскоре спор стих. «Капитанша» и ее помощницы удалились в жилую рубку. У Стивена забрали его поросенка, а у Джека — ступку. Их посадили в правый корпус, где были сложены кокосовые орехи, пригодные для питья; там, где-то во второй половине дня, каждому из них выдали корзиночки с сырой рыбой, кашицей из хлебного дерева и корешками таро. Но ни жизнерадостности, ни веселья, ни любопытства не было. Еще недавно такую оживленную команду пахи охватили тоска и уныние; несмотря на заметную перемену в их положении, такая смена настроения повлияла даже на Стивена и Джека, наблюдавших с палубы за тем, как к ним приближаются облака и расположенный под ними островок. Когда Ману подплыла к ним на легком каноэ, чтобы отвезти их на берег, они заметили, что она перед этим плакала.
Островок, заброшенный среди бескрайнего океана, оказался очаровательным, но крохотным — не более десяти акров площадью. В центре рощица пальмовых деревьев, вдоль берега полоса ослепительно белого песка. Не далее чем в двухстах метрах от острова — широкий коралловый риф, окружающий его. Очевидно, Ману хорошо изучила остров: она провела каноэ через такой узкий проход в рифе, что расположенный с краю противовес задел водоросли. В нескольких ярдах от берега девушка развернула каноэ и отдала Джеку два перламутровых крючка с куском тонкой лески.