Через полчаса я приступил к операции. Я делал все, что было в моих силах. Операция была не из легких, однако и пациент, и ассистировавшая мне стюардесса перенесли ее гораздо лучше, чем я ожидал. Чтобы зашить затылок, я надел на больного прочный кожаный шлем, а Джосс привязал раненого, которого мы поместили в спальный мешок, к носилкам: иначе летчик стал бы метаться и разбередил рану.
– Что вы теперь думаете, доктор Мейсон? – коснувшись моей руки, спросила стюардесса.
– Пока трудно сказать наверняка. Я не знаток по части черепно‑мозговых травм, но даже специалист не смог бы сказать ничего определенного. Возможно, рана гораздо опаснее, чем это кажется. Может произойти кровоизлияние. В подобных случаях оно зачастую запаздывает.
– Но если кровоизлияния не случится? – допытывалась девушка! – Если рана не более опасна, чем это кажется на первый взгляд?
– Тогда его шансы пятьдесят на пятьдесят. Еще два часа назад я бы не сказал этого. Но у парня поразительно сильный организм. Более того, если бы можно было его поместить в теплую палату, обеспечить ему хорошее питание, квалифицированный уход в первоклассной больнице... Ну, а пока... Словом, будем надеяться.
– Да, – проронила девушка. – Благодарю вас. Посмотрев на нее, я разглядел осунувшееся лицо, синие круги под глазами и ощутил подобие жалости. Только подобие. Девушка была измучена и дрожала от холода.
– В постель, – произнес я. – Вам нужен сон и тепло, мисс... Прошу прощения, забыл спросить ваше имя.
– Росс. Маргарита Росс.
– Шотландка?
– Ирландка. Уроженка Южной Ирландии.
– Тоже хорошо, – улыбнулся я. Но ответной улыбки не увидел. – Скажите, мисс Росс, почему самолет был почти пустой?
– Это был дополнительный рейс. Ожидался большой приток пассажиров из Лондона. Происходило это позавчера. Мы остались ночевать в Айдлуайлде и утром должны были вернуться в аэропорт. Представитель авиакомпании позвонил пассажирам, имевшим билеты на вечерний рейс, и предложил полететь более ранним рейсом. Десять человек согласились.
– Понятно. Но не странно ли то, что на борту самолета, совершающего трансатлантический перелет, была всего одна стюардесса?
– Я вас понимаю. Обычно мы летаем втроем: буфетчик и две стюардессы.
Или два буфетчика и одна стюардесса. Но не тогда, когда на борту всего десять человек.
– Разумеется. Хотите сказать, что обслуживать их и вовсе ни к чему.
Наверное, – продолжал я, – во время таких ночных полетов и вздремнуть можно.
– Вы несправедливы! – Подобной реакции от нее я не ожидал. Бледные щеки девушки вспыхнули. – Такого со мной никогда прежде не случалось. Никогда!
– Прошу прощения, мисс Росс. Я вовсе не хотел вас обидеть. Мое замечание ничего не значит.
– Нет, значит! – Чудные карие глаза девушки наполнились слезами. – Если бы я не уснула, то знала бы о неизбежности катастрофы. Смогла бы предупредить пассажиров. Пересадила бы полковника Гаррисона на переднее сиденье, обращенное к хвостовой части самолета...
– Полковник Гаррисон? – оборвал я ее.
– Да, тот, что в заднем кресле. Он мертв.
– Но ведь на нем не было формы, когда он...
– Какое это имеет значение? В списке пассажиров он значился под таким именем... Знай я, что произойдет, он бы остался жив, и у мисс Флеминг не было бы перелома ключицы.
Так вот что ее беспокоило. Этим‑то и объяснялось ее странное поведение, догадался я. Но мгновение спустя осознал, что ошибаюсь: она вела себя подобным же образом и до аварии. Возникшее во мне подозрение крепло с каждой минутой: за этой особой нужен глаз да глаз.
Возникшее во мне подозрение крепло с каждой минутой: за этой особой нужен глаз да глаз.
– Вам не в чем упрекать себя, мисс Росс. Командир корабля, очевидно, потерял ориентировку в отсутствие видимости. А лагерь наш находится на высоте восемь тысяч футов над уровнем моря. Вероятно, до самого последнего момента он не знал, что случится несчастье.
Я мысленно представил обреченный авиалайнер, круживший над нашим лагерем по крайней мере минут десять. Однако если перед глазами мисс Росс и стояла подобная же картина, то она и виду не подала, что это так. Она или не знала, что происходило в те роковые минуты, или же была превосходной актрисой.
– Возможно, – убитым голосом произнесла она. – Не знаю.
Поели мы плотно: горячий суп, картофель с мясом и овощами. Разумеется, обед был приготовлен из консервированных продуктов, но вполне съедобен. Это была последняя плотная трапеза, на которую наши гости, да и мы сами, могли рассчитывать в ближайшее время. Однако я счел неуместным сообщать людям подобную новость. Успеется. Скажу им об этом завтра, вернее сегодня попозднее, поскольку шел уже четвертый час утра.
Я предложил четырем женщинам занять верхние койки не потому, что деликатничал. Просто там было градусов на двадцать пять теплее, чем на нижнем ярусе. И разница температур увеличивалась после того, как гасился камелек. Когда гости узнали, что я намерен выключить печку, послышались робкие голоса протеста. Однако я не стал вступать ни в какие обсуждения. Как и все, кто хоть какое‑то время прожил в Арктике, я патологически боялся пожара.
Маргарита Росс отказалась занять место на койке, заявив, что будет спать рядом с раненым пилотом, чтобы оказать ему помощь в случае, если он проснется. Я сам собирался дежурить около больного, но, увидев, что намерения ее непреклонны, возражать не стал, хотя и испытывал неловкость.
В распоряжении шести мужчин было пять коек. Джекстроу, Джосс и я могли с успехом спать, не снимая меховой одежды, на полу. Естественно, возник спор относительно дележа коек, но Корадзини предложил метнуть монету. Сам он оказался в проигрыше, однако перспективу провести ночь на холодном полу встретил с добродушной улыбкой.
После того как все устроились на ночлег, я взял фонарь, журнал для записи метеоданных и, взглянув на Джосса, направился к люку. Повернувшись на бок, Зейгеро, лежавший на нарах, с удивлением посмотрел на меня.
– Что за дела, доктор Мейсон? Тем более в такую рань?
– Сводка погоды, мистер Зейгеро. Забыли, зачем мы находимся здесь? А я и так опоздал на три часа.
– Даже сегодня?
– Даже сегодня. Самое главное в метеорологических наблюдениях – это их непрерывность.
– Чур меня, – передернувшись от холода, произнес Зейгеро. – Даже если на дворе лишь наполовину холоднее, чем здесь.
С этими словами он отвернулся. Джосс поднялся вместе со мной, верно истолковав мой взгляд. Я догадывался, что он сгорает от любопытства.
– Я с вами, сэр. Взгляну на собак. Не став смотреть ни на собак, ни на метеоприборы, мы прямиком направились к трактору и укрылись под брезентом, чтобы обрести хоть какую‑то защиту от стужи. Ветер, правда, заметно поутих, но стало еще холоднее: на ледовый щит надвигалась долгая полярная ночь.
– Дело нечисто, – без обиняков заявил Джосс. – Дурно пахнет.
– Дышать невозможно, – согласился я. – Вся трудность в том, чтобы определить, где собака зарыта.
– Что это за байка насчет магнитных бурь, компасов и рации? – продолжал мой напарник. – Зачем?
– Я еще раньше сказал им, что мне известно нечто такое, чего они не знают. Так оно и было. Но потом сообразил, что лучше помалкивать об этом. Ты знаешь, как эта окаянная стужа действует на мозги.