– Если бы я приоткрыл дверь, меня бы заметили.
– Итак, эти двое вас не заметили и ушли. Что было потом?
– Оказалось, они очистили всю сковороду, – с огорчением отозвался Сесил.
– Ваше счастье.
– Счастье?
– Это были Моксен и Скотт, стюарды. Не так ли?
– Как вы догадались?
– Они спасли вам жизнь, Герцог.
– Как это?
– Съев вместо вас жаркое. И вот результат: вы живы, они оба мертвы.
Аллену и маленькой Мэри, видно, надоело бодрствовать; салон был пуст.
До встречи с Хэггерти у меня оставалось пять минут. Надо успеть собраться с мыслями. Но тут я понял, что у меня нет и пяти минут: я услышал, как кто‑то спускается по трапу. Делая неимоверные усилия, чтобы не упасть, Мэри Стюарт села, вернее, плюхнулась в кресло напротив меня. Миловидное лицо ее было изможденным, серого оттенка. У меня не было досады на нее за то, что своим появлением она нарушила ход моих мыслей: по отношению к этой латышской девушке я не мог испытывать даже отдаленно враждебного чувства. Кроме того, она наверняка хотела поговорить со мной; она пришла за помощью, поддержкой, пониманием – шаг непростой для такой гордой, независимой особы.
– Нездоровится? – спросил я невпопад, но докторам невоспитанность сходит с рук. Мэри кивнула, сжав кулаки так, что побелели суставы. – А я думал, вы хорошо переносите качку, – произнес я, слегка коснувшись ее рукава.
– Дело не в качке.
– Мэри, почему бы вам не прилечь и не попытаться уснуть?
– Вот как! Отравлены еще два человека, а вы предлагаете идти спать и видеть приятные сны? – Я ничего не ответил, и девушка продолжила довольно неприязненным тоном:
– Ведь вы не из тех, кто умеет сообщать дурные вести как подобает.
– Профессиональная черствость. Но вы пришли не за тем, чтобы упрекнуть меня в бесцеремонности. Что случилось, дорогая Мэри?
– Почему вы называете меня «дорогая»?
– Вас это обижает?
– Вовсе нет. Когда это произносите вы. – В устах любой другой женщины слова эти прозвучали бы кокетством, тут же была констатация факта, не больше.
– Так в чем же дело? – спросил я с умным видом. – Рассказывайте.
– Мне страшно, – призналась она.
Ей и в самом деле было страшно. Девушка была измучена, издергана: ей довелось ухаживать за четырьмя почти безнадежными больными, и еще трое из тех, кого она знала, погибли. В довершение всего – этот арктический шторм.
Тут и самое бесстрашное сердце дрогнет.
– На судне творится что‑то неладное и очень жуткое, доктор Марлоу.
– Неладное и жуткое? – отозвался я, делая вид, что не понимаю ее.
– Не надо считать меня такой наивной, доктор, – произнесла она озабоченно. – Зачем смеяться над глупой женщиной?
– Я не хотел вас обидеть, – сказал я дипломатично. – Я слишком вас люблю.
– Неужели? – слабо улыбнулась она не то иронично, не то польщенная комплиментом. – Разве вы не находите странной атмосферу, которая нас окружает?
Понимая, что ничем не рискую, я признался:
– Лучше родиться глухим и слепым, лишь бы не видеть всего этого...
Мелкая зависть, ложь под маской искренности, улыбки с ножом за пазухой... И эта очаровательная грызня между людьми первой и второй категории...
Разумеется, все это я разглядел. Надо быть бесчувственным истуканом, чтобы не видеть происходящего. Но на девяносто процентов я объясняю это сволочными отношениями, существующими в мире кино. Кого тут только нет – пустозвоны, мошенники, лгуны, шарлатаны, подхалимы и лицемеры, съехавшиеся со всего света.
Кого тут только нет – пустозвоны, мошенники, лгуны, шарлатаны, подхалимы и лицемеры, съехавшиеся со всего света. Мир кино напоминает мне лупу, под которой увеличиваются все нежелательные свойства и уменьшаются положительные черты людей, каковыми, полагаю, они все же обладают.
– Вы о нас не слишком высокого мнения. Неужели мы все такие уж плохие?
– произнесла Мэри, нимало не обидевшись на мои слова.
– Не все. Вы – нет. То же самое скажу о маленькой Мэри и Аллене. Но, возможно, только потому, что вы слишком молоды и новички в кинематографе, вы не успели воспринять его традиции. Я уверен, что Чарльз Конрад тоже относится к числу положительных героев.
– Хотите сказать, он разделяет вашу точку зрения? – едва заметно улыбнулась Мэри.
– Да. Вы с ним знакомы?
– Мы здороваемся.
– Вам следовало бы узнать его покороче. Он хочет с вами поближе познакомиться. Вы ему нравитесь, он так и сказал. Нет‑нет, мы вам косточки не перемывали. Просто в числе прочих я упомянул и ваше имя.
– Льстец, – произнесла она нейтральным тоном. Я так и не понял, к кому относилось это замечание – к Конраду или ко мне. – Так вы согласны со мной?
Очень странная у нас атмосфера.
– Да, если судить по нормальным меркам.
– По любым меркам, – с убежденностью сказала Мэри. – Недоверие, подозрительность, зависть... Нигде это не заметно в такой степени, как здесь. Уж я‑то в этом разбираюсь. Родилась и воспитывалась в коммунистической стране. Вы понимаете?
– Да. Когда вы оттуда уехали?
– Всего два года назад.
– Каким образом?
– Не надо спрашивать, а то и другие желающие захотят воспользоваться этим способом.
– Ясно. Я не платный агент Кремля. Как хотите.
– Вы обиделись? – В ответ я покачал головой. – Недоверие, подозрительность, зависть, доктор Марлоу. Но здесь обстановка много хуже.
Тут царят ненависть и страх. Я их чувствую кожей. Если люди ненавидят и боятся друг друга, может произойти нечто ужасное. – Мысль была не нова, и я промолчал, поэтому Мэри продолжала:
– По‑вашему, эти отравления... произошли случайно? Доктор Марлоу?
– Полагаете, что налицо чья‑то злая воля? – спросил я, пытаясь внушить Мэри, будто мысль эта впервые пришла мне в голову.
– Именно так.
– И кто же преступник?
– Кто? – с искренним изумлением посмотрела на меня Мэри. – Откуда я знаю? Да кто угодно.
– В качестве обвинителя вы были бы находкой. Если не можете ответить кто, скажите, почему он это делает. Помолчав, Мэри отвернулась.
– Почему, я не знаю.
– Изучите факты и убедитесь, насколько смехотворна ваша гипотеза.
Отравились семь человек, не имеющих между собой ничего общего. Объясните мне причину, по которой стали жертвами режиссер, гример, ассистент кинооператора, штурман, боцман и два стюарда. Почему одни остались живы, а другие погибли? Почему двое получили отравления во время ужина в столовой, двое – съев пищу, оставленную на камбузе, а один, Герцог, мог получить пищевое отравление не то в столовой, не то на камбузе? Вы можете это объяснить, Мэри?
Девушка покачала головой, и соломенные волосы упали ей на глаза. Но она не стала их убирать, по‑видимому не желая, чтобы я видел ее лицо.
– Сегодня мне стало ясно, – продолжал я, – клянусь своей пошатнувшейся репутацией или чем угодно, – эти отравления абсолютно случайны, никто из находившихся на борту судна не имел намерений отравить этих семерых. – Мысль была понятна: это не означает, что никто не несет ответственности за случившееся.