По-моему, смотреть там было не на что: крохотная световая точка, пробивающаяся сквозь стекло, и квадратный лист карты, испещренный кривыми черными линиями, которые матрос наносил карандашом, отмечая движение этой точки. В глаза бросились три красных крестика, два из них совсем рядышком, а как раз когда Хансен изучал карту, моряк, обслуживающий ледовую машину, оказывается, доктор Бенсон был все же не настолько увлечен этой игрушкой, чтобы играть с нею посреди ночи, — громко выкрикнул:
— Отметка!
Черный карандаш тут же сменился красным, и на бумаге появился четвертый крестик.
— Похоже, вы правы, капитан, — сказал Хансен. -Только что-то уж сильно узкая, по-моему.
— По-моему, тоже, — согласился Свенсон. -Но это первая щелка в ледовом поле, которую мы встретили за этот час. А чем дальше к северу, тем меньше вероятность такой встречи. Давайте все же попробуем... Скорость?
— Один узел, — доложил Рейберн.
— Разворот на одну треть, — произнес Свенсон. Никакого крика, никакого пафоса, Свенсон бросил эту команду тихо и спокойно, словно обычную фразу, но один из сидящих в откидных креслах матросов тут же наклонился к телеграфу и передал в машинное отделение:
— Лево руля до отказа.
Свенсон пригнулся к табло, следя, как световая точка и не отрывающийся от нее карандаш двигаются назад, примерно к центру квадрата, образованного четырьмя красными крестиками.
— Стоп! — проговорил он. — Руль прямо... — и после паузы: — Вперед на одну треть. Так... Стоп!
— Скорость ноль, — доложил Рейберн.
— Сто двадцать футов, — приказал Свенсон офицеру у пульта погружения.
Только осторожнее, осторожнее.
До центрального поста докатился сильный продолжительный шум.
— Выбрасываете балласт? — спросил я у Хансена.
— Просто откачиваем его, — покачал он головой. — Так легче выдерживать нужную скорость подъема и удерживать лодку на ровном киле. Поднять субмарину на ровном киле, когда скорость нулевая, — это трюк не для новичков. Обычные субмарины даже не пытаются это делать.
Насосы замерли. Снова зашумела вода, теперь уже возвращаясь в цистерны: офицер по погружению замедлил скорость подъема. Наконец и этот звук умолк. — Поток постоянный, — доложил офицер. — Точно сто двадцать футов. — Поднять перископ, — приказал Свенсон стоящему рядом с ним матросу Тот взялся за рычаг над головой, и мы услышали, как в клапанах зашипела под высоким давлением жидкость, выдвигая перископ по правому борту. Преодолевая сопротивление забортной воды, тускло отсвечивающий цилиндр наконец освободился полностью. Свенсон откинул зажимы и прильнул к окулярам.
— Что он там собирается разглядеть на такой глубине да еще и ночью? спросил я у Хансена.
— Кто знает. Вообще-то полной темноты никогда не бывает. То ли луна светит, то ли звезды. Но даже звездный свет все же пробивается сквозь лед, если, конечно, он достаточна тонок.
— И какой толщины лед над нами в этом прямоугольнике?
— Вопросик на все шестьдесят четыре тысячи долларов, отозвался Хансен. А ответ прост: мы не знаем. Чтобы довести ледовую машину до подходящего размера, пришлось пожертвовать точностью. Так что где-то от четырех до сорока дюймов. Если четыре мы проскочим, как сквозь крем на свадебном торте. Если сорок — набьем себе шишек на макушке, — он кивнул в сторону Свенсона. — Похоже, дело табак. Видите, он регулирует фокус и крутит ручки разворота объективов кверху? Значит, пока ничего не может разглядеть.
Свенсон выпрямился.
— Темнотища, как в преисподней, — пробормотал он. Потом приказал: Включить огни на корпусе и «парусе». Он снова прильнул к окулярам. Всего на пару секунд.
— Гороховый суп. Густой, желтый и наваристый. Ни хрена не понимаешь. Попробуем камеру, а?
Я взглянул на Хансена, а тот мотнул головой на переборку напротив, где как раз расчехляли белый экран.
— Все новейшие удобства, док. Собственное ТВ.
Камера установлена на палубе и защищена толстым стеклом, дистанционное управление позволяет очень даже легко поворачивать ее вверх и вокруг, да куда хочешь.
— Новейшая модель, наверно? На экране появилось что-то серое, размытое, неопределенное.
— Самая лучшая, какую можно купить, — ответил Хансен. — Это просто такая вода. При такой температуре и солености она становится совершенно непрозрачной. Как густой туман для зажженных фар.
— Выключить огни, — приказал Свенсон. Экран совсем потемнел. Включить огни... — Та же серая муть на экране. Свенсон вздохнул и повернулся к Хансену. — Ну что, Джон?
— Если бы мне платили за воображение, — тщательно подбирая слова, произнес Хансен, — я бы сумел вообразить, что вижу топ «паруса» вон там, в левом уголке. Слишком уж сумрачно там, капитан. Придется играть в жмурки, ничего другого не придумаешь.
— Я предпочитаю называть это русской рулеткой, — у Свенсона было безмятежное лицо человека, покуривающего воскресным днем на свежем воздухе.
— Мы удерживаем прежнюю позицию?
— Не знаю, — Рейберн оторвался от табло. — Трудно сказать что-то наверняка.
— Сандерс? — вопрос человеку у ледовой машины.
— Тонкий лед, сэр. По-прежнему тонкий лед.
— Продолжайте наблюдение. Опустить перископ... — Свенсон убрал рукоятки и повернулся к офицеру по погружению. — Давайте подъем, но считайте, что у нас на «парусе» корзина с яйцами, и надо сделать так, чтобы ни одно не разбилось.
Снова заработали насосы. Я обвел взглядом центральный пост. Все были спокойны, собранны и полны внутреннего напряжения. На лбу у Рейберна проступили капельки пота, а голос Сандерса, монотонно повторяющего «тонкий лед, тонкий лед», стал преувеличенно ровным и невозмутимым. Тревога сгустилась настолько, что, казалось, ее можно пощупать пальцами. Я тихо обратился к Хансену:
— Что-то не вижу радости на лицах. А ведь еще сотня футов над головой.
— Осталось всего сорок, — коротко ответил Хансен. — Измерение ведется от киля, а между килем и топом «паруса» как раз шестьдесят футов. Сорок футов минус толщина самого льда... А тут может подвернуться какой-нибудь выступ, острый, как бритва или игла. И запросто проткнет наш "Дельфин” посередке. Вы понимаете, что это значит?
— Стало быть, пора и мне начинать волноваться? Хансен усмехнулся, но улыбка получилась безрадостной. Мне тоже было не до смеха.
— Девяносто футов, — доложил офицер по погружению.
— Тонкий лед, тонкий лед... — пел свою арию Сандерс.
— Выключить палубные огни, огни на «парусе» оставить включенными, произнес Свенсон. — Камера пусть вращается. Сонар?
— Все чисто, — доложил оператор сонара. — Кругом все чисто... пауза, потом: — Нет, отставить, отставить! Преграда прямо по корме!
— Как близко? — быстро уточнил Свенсон.
— Трудно сказать. Слишком близко.
— Лодка скачет! — резко выкрикнул офицер по погружению. -Восемьдесят, семьдесят пять...
Видимо, «Дельфин» вошел в слой очень холодной или очень соленой воды. — Толстый лед, толстый лед! — тут же отозвался Сандерс.
— Срочное погружение! — приказал Свенсон — и теперь это уже звучало именно как приказ.
Я почувствовал скачок воздушного давления, когда офицер по погружению открутил нужный вентиль и тонны забортной воды ринулись в цистерну аварийного погружения. Но было уже поздно. Сопровождаемый оглушительным грохотом толчок чуть не свалил нас с ног: это «Дельфин» с размаху врезался в толщу льда. Зазвенели стекла, мигнув, выключились все огни, и субмарина камнем пошла ко дну.
Продуть цистерну! — скомандовал офицер по погружению.