После кофе он встал.
– Я пошел, а то Мина, наверно, беспокоится.
И уже в дверях, надевая шляпу, воскликнул:
– Не дом, а печка!
– Я же говорила тебе, – отозвалась Нора Хакоб.
Она проводила его взглядом до последнего окна, где он, словно благословляя ее, поднял в знак прощания руку. Тогда она отнесла вентилятор в спальню, закрыла дверь и разделась догола. Потом, как она делала каждый день после обеда, прошла в ванную комнату тут же за стенкой и, погруженная в свои мысли, села на унитаз.
Четыре раза в день видела она, как Нестор Хакоб проходит мимо ее дома. Все знали, что он живет с другой женщиной, что та родила ему четырех детей и что его считают безупречным отцом. Несколько раз за последние годы он проходил перед окнами ее дома с детьми, но ни разу с той женщиной. Она видела, как он худеет, становится бледным и старым и превращается в незнакомца, и теперь ей казалось невероятным, что когда-то она была с ним близка. Временами, коротая в одиночестве после обеденные часы, Нора снова начинала с невыносимой остротой желать его – не такого, каким он проходил теперь мимо ее окон, а такого, каким он был перед рождением Моники, когда его быстрая и скучная любовь стала для нее переносимой.
Судья Аркадио спал до самого полудня и узнал о приказе только в суде. Секретарь, однако, не находил себе места уже с восьми утра, когда алькальд велел ему подготовить текст приказа.
– Во всяком случае, – задумчиво сказал судья Аркадио, узнав подробности, – сформулировано слишком резко. Никакой необходимости в этом не было.
– Текст такой же, как всегда – обычный.
– Верно, – признал судья, – но времена изменились, и соответственно должны измениться формулировки. Люди, наверно, перепугались.
Однако, как он убедился позже в бильярдной за игрой в карты, господствовал не страх, скорее преобладало чувство торжества оттого, что подтвердилась тайная мысль всех: времена не изменились.
Выходя из бильярдной, судья Аркадио не сумел избежать встречи с алькальдом.
– Те, кто пишет листки, ничего не добились, – сказал судья. – Все равно люди довольны жизнью.
Алькальд взял его за локоть.
– Ничего против людей и не делается, – сказал он. – Обычная мера в таких случаях.
Эти разговоры на ходу приводили судью Аркадио в отчаянье. Алькальд шагал быстро, словно шел куда-то по срочному делу, и, только поколесив по городку, вспоминал, что спешить ему некуда.
– Надолго это не затянется, – продолжал он. – Не позднее воскресенья писатель будет у нас за решеткой. Не знаю почему, но мне кажется, что это женщина.
Судья Аркадио был другого мнения. Несмотря на пренебрежение, с каким он выслушивал информацию своего секретаря, судья пришел к заключению общего порядка: листки не может писать один человек. Непохоже было, чтобы их вывешивали по какому-то продуманному плану. А некоторые из наклеенных в последние дни представляли собой новую разновидность – рисунки.
– Возможно, что это не один мужчина и не одна женщина, – закончил судья Аркадио. – Возможно, это разные мужчины и разные женщины, и они действуют независимо друг от друга.
– Не усложняйте мне все, судья, – сказал алькальд. – Вы же знаете, что даже если приложили руку многие, виноват всегда один.
– Да, лейтенант, так говорил Аристотель, – подтвердил судья и убежденно добавил: – Во всяком случае, эта мера кажется мне несколько непродуманной. Те, кто наклеивает листки, просто подождут, пока отменят комендантский час.
– Не играет роли, – сказал алькальд. – Важно напомнить, что существует власть.
В полицейском участке уже собирались резервисты.
Маленький дворик с высокими бетонными стенами в разводах запекшейся крови, в щербинках от пуль помнил времена, когда в камерах не хватало места и заключенные лежали прямо под открытым небом. Сейчас по коридорам бродили в одних трусах невооруженные полицейские.
– Ровира! – с порога крикнул алькальд. – Принеси ребятам выпить.
Полицейский начал одеваться.
– Рома? – спросил он.
– Не будь идиотом, – отозвался алькальд, проходя в бронированный кабинет. – Чего-нибудь прохладительного.
Резервисты курили, сидя под стенами дворика. Судья Аркадио перегнулся через перила второго этажа и поглядел на них.
– Добровольцы?
– Как же! – огрызнулся алькальд. – Пришлось из-под кроватей выволакивать, словно их тащили в участок за что-то.
Судья не видел ни одного лица, которое было бы ему незнакомо.
– Да, можно подумать, будто их мобилизовала оппозиция.
Когда они открыли тяжелые стальные двери кабинета, оттуда потянуло холодом.
– Значит, будут хорошо драться, – улыбнулся алькальд, включая свет в своей персональной цитадели.
В углу стояла походная кровать, на стуле – графин со стаканом, а под кроватью – ночной горшок. К голым стенам были прислонены винтовки и автоматы. Свежий воздух поступал сюда только через две узкие и высокие бойницы, откуда просматривались набережная и две главные улицы. В противоположном конце комнаты стоял письменный стол, а рядом – сейф. Алькальд набрал комбинацию цифр.
– Все это пустяки, – сказал он. – Я даже выдам им винтовки.
Полицейский вошел в кабинет и остановился у них за спиной. Алькальд дал ему денег и сказал:
– И еще возьми по две пачки сигарет на каждого.
Когда они остались одни, алькальд опять повернулся к судье Аркадио:
– Ну, что скажете?
Судья ответил задумчиво:
– Ненужный риск.
– Люди рот разинут от удивления, – сказал алькальд. – А эти несчастные мальчишки, по-моему, не догадаются, что им делать с винтовками.
– Возможно, какое-то время они будут растеряны, – допустил судья, – но продлится это недолго.
Он попытался подавить ощущение пустоты в желудке.
– Будьте осторожны, лейтенант, – словно размышляя вслух, сказал он. – Смотрите, чтобы не погубить все.
Алькальд с таинственным видом потянул его за собой к двери.
– Не трусьте, судья, – выдохнул он ему в ухо. – Патроны у них будут только холостые.
Когда они спустились во двор, там уже горел свет. Под грязными электрическими лампочками, о которые бились ночные мотыльки, резервисты пили фруктовую воду. Прохаживаясь по дворику, где после дождя еще стояли лужи, алькальд отеческим тоном рассказал им, в чем этой ночью будет состоять их миссия. Они станут по двое на углах главных улиц и должны будут стрелять в каждого, будь то мужчина или женщина, кто не остановится после трех громких предупреждений. Он призвал их быть выдержанными и смелыми. После полуночи им принесут поесть. Алькальд выразил надежду, что, с божьей помощью, все пройдет благополучно, а городок оценит это доказательство доверия со стороны властей.
Падре Анхель поднялся из-за стола, когда на башне как раз начало бить восемь. Он погасил в патио свет, запер дверь на засов и осенил требник крестным знамением:
– Во имя отца и сына и святого духа.
Вдалеке, в чьем-то патио, прокричала выпь.
Подремывая в прохладе галереи, где она лежала возле птичьих клеток, которые все были покрыты темными тряпками, вдова Асис услыхала второй удар и, не открывая глаз, спросила:
– Роберто дома?
Прикорнувшая у двери служанка ответила, что он лег еще в семь.
Незадолго до этого Нора Хакоб убавила звук приемника и наслаждалась теперь нежной музыкой, доносившейся, казалось, из какого-то чистого и уютного места. Чей-то голос, очень далекий и будто ненастоящий, выкрикнул какое-то имя, и тогда залаяли собаки.