Станислава Леонидовича, похоже, МУРовская версия убедила. Но вот меня — нет. Потому что даже самый недотепистый грабитель едва ли станет убивать девчонку из-за пары сережек: он их просто отнимет — и дело с концом. Такая публика носит ножи не для того, чтобы ими пользоваться, а только для того, чтобы пугать. Мокрое — совсем иная статья, которая охотнику за сережками, колечками и сумочками совершенно без надобности. И еще. Только уж самый неопытный грабитель-любитель станет высматривать себе добычу в этом доме на Рублевке. Поскольку в особнячке том, как всем известно, проживают граждане не слишком большого, мягко говоря, достатка. То есть взять с них особенно нечего. Но как раз версия с убийцей-дилетантом никакой критики не выдерживает: перед тем, как отправиться в редакцию «Листка», я успел созвониться с Сережей Некрасовым. Тот уже знал про это дело и уверен был в одном: любителем здесь и не пахнет.
Убивал знаток своего дела, мясник с хорошо поставленным ударом…
Так что, вполне вероятно, ограбление — просто умелая маскировка. А это значит… Я вспомнил газетку с последним Машиным анонсом, которая лежала в моем бардачке. Как там она называлась? Ну да: «Русский атом». И вот теперь автора нет в живых, и одного из героев — тоже. И судьба тех, что на фотографии, — абсолютно не ясна… Веселенькие дела.
— Хорошо, — сказал я Боровицкому, всем своим видом показывая, что вот-вот направляюсь к выходу, — я вас понял. Нет, никто и ничего. Ну так скажите хотя бы про этот будущий цикл Машиных статей. Вы хоть что-нибудь про них знаете?
Станислав Леонидович страдальчески поглядел на упрямого гэбэшного осла, задающего вопросы то бестактные, то безмозглые.
— Да оставьте все вы меня в покое, — пробормотал он в пространство. — Что ты заладил… Машенька не любила показывать недоделанные работы, у нас это вообще не принято. Идею я одобрил, в принципе. И редколлегия была за. Бурмистрова пообещала… — На этом месте Боровицкий тяжело закашлялся и сквозь кашель произнес странную фразу, от которой мне стало не по себе. Ни с того ни с сего вспомнился Партизан со всеми его фокусами… Да нет. Чушь, бред, наваждение…
Редактор «Московского листка», несмотря на все выпитое, заметил, как я напрягся, услышав эту последнюю фразу.
— Это такое профессиональное выражение, — объяснил он. — Никакого криминала, Лубянка. — Губы Боровицкого на мгновение искривила полуулыбка-полугримаса. — Ну, гвоздь номера, сенсация… понятно?
— Понятно, — ответил я, хотя абсолютной ясности у меня все равно не было. Только слабые намеки на нее.
— Теперь уйдешь, наконец? — спросил Боровицкий. — Ты… ведь… — Взгляд его снова заскользил по кабинету, глаза за очками окончательно сделались стеклянными и бессмысленными. Кайф наконец-то пришел, а вместе с ним — и забытье.
— Ухожу, — сказал я и в самом деле вышел за дверь.
Станислав Леонидович уже никак не прореагировал на мой уход.
В приемной зареванная секретарша ворошила какие-то бумаги, раскладывая их по многочисленным яшикам стола. Когда я входил в приемную двадцать минут назад, она куда-то отлучалась и была убеждена, что редактор в кабинете один. Поэтому теперь она разглядывала меня, словно космического пришельца. Даже перестала на время хлюпать носом.
— Искренне соболезную, — проговорил я, обращаясь к секретарше.
— Вы тоже из милиции? — она все-таки догадалась, что я не призрак и не влетел в кабинет главного через окно. Ее интерес сразу уменьшился.
— Из Минбеза, — кратко ответствовал я. — Зайдите-ка к Станиславу Леонидовичу. Может, ему нужна помощь…
— А-а, Лубянка, — почти равнодушно протянула секретарша, утерла глаза и скрылась за дверью кабинета.
Недолго думая, я сел на ее секретарское место, пододвинул к себе городской телефон и набрал нужный номер. Пошли гудки, и я уж подумал, что сиеста в Управлении затянулась, как трубку, наконец, взял Филиков.
— Слушаю, — проговорил он недовольно и зевнул.
— Не спи, Дядя Саша, — строго сказал я, — капитализм проспишь и не заметишь.
— Замечу, замечу, Макс, не волнуйся, — обнадежил меня Филиков. — На наш век капитализма хватит. А прикажут — так будем бороться со всеми его тлетворными проявлениями. «Сникерсами», памперсами и юнкерсами.
Я, однако, не расположен был сейчас пикироваться и играть в слова.
— Вот и хорошо, — быстро ответил я. — Теперь скажи мне: есть ли из архива какая-нибудь информация для меня? — Еще днем, вернувшись от Куликова, я загнал в поисковую систему три полученных фамилии — Сокольского, Бредихина и Григоренко. За час должны уже быть готовы результаты.
— Ага, — ответил Филиков после некоторой паузы, во время которой я слышал слабое щелканье компьютерной клавиатуры. — Ты только трех заказывал?
— Трех, — подтвердил я.
— Тогда записывай адреса своих стариканов, — объявил Филиков и быстро-быстро начал мне диктовать.
— Стоп-стоп, не гони, не успеваю, — прервал я филиковский галоп. — Повтори еще Бредихина… Разогнался, понимаешь.
Филиков не стал вредничать и медленно повторил, хотя и не преминул добавить, что при таком возрасте моих клиентов мне следовало бы поторопиться. Если я уже не опоздал.
— В каком это смысле? — поинтересовался я.
Дядя Саша любезно объяснил, что информация в поисковой системе обновляется обычно раз в три месяца, что в условиях высокой смертности…
— Ты располагаешь информацией поновее? — сердито осведомился я. — У тебя свои источники? Тогда скажи.
Филиков догадался, что несколько переборщил со своими шуточками.
— Макс, может быть, тебе помощь нужна? — спросил он уже серьезно. — Я сейчас свободен, могу и…
— Справлюсь, — сообщил я. — Дедушки старые, авось не станут оказывать вооруженного сопротивления. Но за любезность — спасибо.
— Может быть, все-таки мне приехать? — проговорил Филиков озабоченным тоном. — Я слышал, что вчера на улице Толстого один такой старичок уже не стал кому-то оказывать сопротивления. И теперь не окажет никому и никогда.
— Не каркай, — сказал я мрачно. — Сказал, что справлюсь, — значит, справлюсь!
На самом деле помощь народного умельца и грамотного стрелка Дяди Саши мне бы не помешала. Но мне также не особенно нравилось, когда кто-то вмешивается в мои дела. Пусть и с благородными целями. В конце концов, я же не лезу с советами по Дяди-Сашиной операции «Тминное поле», и он как-то без меня обходится с этим чертовым «Метастазбанком». И я сам обойдусь. Каждый, знаете ли, за себя, и только Бог — за всех сразу.
— Тогда ариведерчи, — несколько обиженно произнес Филиков.
— Чао, — ответил я и отключился.
Через час я уже был на Люсиновской, где в доме номер 72, по моей информации, проживал Сокольский Борис Львович, доктор физико-математических наук, профессор и прочее. Первый в моем списке, несмотря на алфавитную очередность, на которую я плевал. Потому что бдительный склеротик Куликов назвал мне именно Сокольского первым делом. Если, конечно, он ничего не перепутал вследствие возраста и напряженной работы на циклотроне.
Дом 72 расположился неуклюжей многоэтажной розовокирпичной буквой Г на пересечении двух оживленных магистралей — в месте, очень удобном для пешеходов и совершенно некомфортабельном для автолюбителей.