Гость неприязненно покосился на табурет, но вслух ничего не сказал. А просто сел, поджав ноги, и взгромоздил портфельчик себе на колени. Из дома вышла на веранду Нина Петровна, поставила перед мужем дымящуюся чашку с крапинками, а перед гостем — стакан в сереньком алюминиевом подстаканнике, в каких обычно подают чай в пассажирских поездах. После чего, не проронив ни слова, гордо удалилась.
— Что это Нина твоя со мной не здоровается? — с деланным удивлением сказал гость. Голос его за прошедшие годы тоже ничуть не изменился: как был невыразительно-скрипучим, так и остался.
— Разве? — с не менее фальшивым удивлением проговорил хозяин. — Это ты просто не расслышал, Михаил Андреич. Здоровалась она с тобой. Глуховат ты стал к старости, на пенсию пора.
Хрущев с удовольствием отпил из чашки, потом, подумав, запустил чайную ложку прямо в банку с вареньем, съел, снова глотнул чая.
— Да ты пей чай-то, — словно спохватившись, добавил он. — Или у тебя свой, как обычно?
— Угадал, — скрипуче произнес гость, достал из портфельчика облезлый термос, отвинтил пластмассовую крышку, вытащил пробку. В воздухе запахло не чаем, а какой-то химической дрянью с больничным запахом. Хрущев сморщился.
— Ну и гадость! — буркнул он.
— Мочегонное, — важно объяснил человек в галошах. — Вот уже второй год пью чай с физалисом, очень хорошо помогает. — Он налил себе немного в пластмассовую крышечку, выпил, закупорил свой термос пробкой и приладил крышечку обратно.
— Мочегонное? — задумчиво переспросил Хрущев. — Кстати, а каким ветром тебя ко мне занесло? Не мочу же гнать ты ко мне приехал.
Гость скрипуче захихикал:
— Скажешь тоже! Да почему бы мне просто так к тебе не заехать, по старой памяти? Или не может Суслов к старому другу Никите в гости завернуть?
— Не может, — спокойно возразил Хрущев. — И ты мне никакой не друг, Михаил Андреич. Помнишь, что Воронов мне сказал в шестьдесят четвертом на пленуме? У вас тут нет друзей! И прав был, паскуда. Поэтому не крути мне. Нет дела — проваливай, а есть — выкладывай. Через полчаса фильм хороший по телевизору, и я по твоей милости не желаю его пропускать.
Гость испытующе взглянул на посуровевшее лицо хозяина дачи.
— Как хочешь, — сухо проскрипел он. — Хочешь о деле — значит, будет тебе и дело.
Суслов открыл свой портфелишко, засунул туда термос и, покопавшись, извлек из другого отделения толстую книгу в глянцевой суперобложке и какую-то тощую папку. Книга называлась не по-русски — «Khrushev Remembers» и была заложена где-то на середине светло-сиреневым листком бумаги, какой обычно пользуются цековские референты. Обложку книги украшала фотография лысого мужчины одутловатого вида со звездой Героя Социалистического Труда, косо висящей на лацкане черного пиджака.
— Нехорошо получается, Никита Сергеевич! — гость строго поднял костлявый палец. — Совсем скверно, не по-советски.
— Нехорошо, согласен, — печально закивал в ответ Хрущев. — Более гадской фотографии трудно было придумать. И ведь есть у меня неплохие портреты! Генри Шапиро из ЮПИ подарил мне отличную карточку. Да и приятель мой, фотограф, Кримерман по фамилии, тоже нащелкал полно хороших снимков… Так нет, эти идеологические диверсанты сделали из меня урода, ни дна им, ни покрышки.
При словах Шапиро и Кримерман чувствительный Суслов болезненно поморщился;
— Я не о фотографии толкую, — раздраженно скрипнул он, — я обо всей твоей книге! Как она оказалась на Западе?
Хрущев пожал плечами:
— Я же тебе говорю — идеологическая диверсия. Я тут диктовал кое-что на магнитофон для памяти. Потом хватился, а некоторых пленок-то и нет! Кто-нибудь залез с улицы и увел. Враги, что ты тут скажешь.
Гость бросил пристальный взгляд на высокий каменный забор, окружавший дачу, однако возражать не стал, а просто уточнил:
— Стало быть, диктовал все-таки ты, верно?
— Я, — легко согласился Хрущев. — Пока еще память есть, хотел внукам своим оставить воспоминания. Это ведь не запрещено, товарищ Суслов? А, Михаил Андреич?
— Не запрещено, — со вздохом проскрипел Суслов. — Да только вот память тебя, Никита Сергеич, подводит иногда. — Он раскрыл книжку и заглянул в сиреневую бумажку. — Ты вот, допустим, написал…
— Рассказал, — немедленно поправил гостя Хрущев. — Рассказал на магнитофон. К выходу книжки я ведь отношения не имею?
— Пусть так, рассказал, — с непонятной покладистостью продолжил Суслов. — У тебя вышло, будто врага народа Берию расстреляли сразу же в день ареста.
— А как же иначе? — поднял брови Хрущев.
— Да вот так же иначе, — ехидно скрипнул гость, — когда перед расстрелом враг народа Берия успел сутки отсидеть на гауптвахте МВО, в особом карцере.
— Не знаю, — развел руками Хрущев. — Ну, может, генералы что напутали. Или, допустим, поторопились. Нам доложили заранее, а приговор привели в исполнение на другой день. Спешка, обычное дело…
Суслов раздвинул тонкие губы в язвительной улыбке.
— У тебя, оказывается, не только с памятью нелады, но и со зрением, и со слухом, — промолвил он. — Ты ведь лично беседовал с Берией в тот самый день, когда, если верить твоим мемуарам, подлеца уже шлепнули. Или ты с покойником общался? И насчет бомбы атомной тебе рассказывал тоже покойник?
Хрущев отодвинул от себя чашку с недопитым чаем так резко, что ложечка пронзительно задребезжала о стекло.
— Правильно я, значит, Москаленке маршала не дал! — с сердцем сказал он. — Трепло армейское, стукач паршивый, сволочь. Летчик, называется. Тьфу! Обещал ведь…
Суслов радостно захихикал. Смех его был еще более неприятен на слух, чем взвизги резиновых галошных подошв о пол или дребезжание ложечки.
— Зря ты генерала сволочишь, — заявил он, отхихикав свое. — На допросах бы Москаленко тебя не продал, не такой он человек. Но вот Юрий наш Владимирович такого друга фронтового ему подсуропил! Ресторан «Арагви», шашлычок, водочка, воспоминания пошли, слово за слово… С кем не бывает, Никита Сергеич, ты уж на Москаленко особого зла не держи.
— Не буду, — согласился Хрущев. — Ладно, говорил я в тот день с Берией. Дальше что?
Суслов проворно убрал книгу в свой портфельчик, но папку оставил.
— Дальше? — повторил он. — Вроде ничего. Скажи мне только, зачем к тебе позавчера физики из Дубны приезжали? Что это им от тебя, пенсионера, понадобилось? Или это тебе что-то от них понадобилось?
Никита Сергеевич прищурился.
— Вот вы чего заволновались, — с интересом проговорил он. — Боитесь, значит, что я отыщу бомбу, которую Иосиф спрятал, а Лаврентий не нашел…
— Мы ничего не боимся, — скрипнул в ответ Суслов. — Но если ты что-то узнал, ты должен нам сказать. Для твоего же собственного блага. Ты вот про дачу и пенсию говорил. Государство наше доброе, пока ты с ним по-хорошему. Если хочешь по-плохому, то ведь и дачу, и машину, и охрану с обслугой, и пенсию твою союзного значения — все запросто могут и отобрать. С врагами у нас не церемонятся, сам знаешь. Будь моя воля, я бы за одни мемуары тебе полпенсии вжжжик! — и срезал.
Хрущев задумчиво побарабанил пальцами по крышке стола. Ложечка в кружке с крапинками тихонько звякнула.
— А что, если ты прав, Михаил Андреич? — неожиданно спросил он. — Вдруг ту бомбу я и вправду нашел? Нашел и к себе на дачу сюда перенес? Смешно было бы, да? — Хрущев пошарил рукой под столом и внезапно выложил на столешницу два скрученных проводка, аккуратно подсоединенных к большой коричневой кнопке. Оба проводка уходили куда-то вниз.