Ты мне помог — и я тебе помогу. Скоро сюда приедет милиция. Если ты хочешь, чтобы твой кинжал остался с тобой, спрячь его подальше…
— Подумаешь, милиция, — пренебрежительно сказал пацан. — Разве они чего могут? Оливер сказал, что вся здешняя милиция у него в кармане.
— Ну, смотри… — Я, как мог, отряхнулся от песка и заковылял по направлению из опасного дворика. Нет, с ногой, кажется, было все в порядке. Просто отсидел. Сейчас ее разомну — и все пройдет.
Прежде чем покинуть дворик, я все-таки обернулся. Зеленоглазый пацан, потеряв интерес к поваленному забору и машине в котловане, играл на песке сам с собой в ножички. Вернее сказать, в кинжальчики. Острие не хотело держаться в рыхлом песке, но ребенок был настойчив.
— Эй! — окликнул я его напоследок. — А? кто такой, кстати, Оливер?
Пацан оторвался от своего занятия и взглянул в мою сторону с упреком. Даже странно было, что такой взрослый дяденька задает такие ерундовые вопросы. Словно бы я его вдруг спросил, в какую сторону идет дождь — сверху вниз или снизу вверх.
— Оливер — это который в нашем дворе строит, — сказал он.
— Что строит? — уточнил я, про себя удивившись. По моим расчетам, Оливер должен был быть, как минимум, местным крестным отцом.
— Ресторан, — коротко ответил мальчик и больше уже не обращал на меня никакого внимания. Из-за своей глупости я сразу и быстро ему надоел.
Растет в народе авторитет московских строителей, думал я, отыскивая в ряду декоративных телефонов-автоматов хотя бы один работающий. А может быть, все прочие авторитеты так здорово падают, что строительский укрепляется сам собой? Во всяком случае надо поздравить нашего дорогого мэра. Все его предшественники предпочитали только строить рожи. А в самом лучшем случае — строить планы. А наш-то, энергичный…
Тут я обнаружил нормальный телефон-автомат и сразу выкинул мэра из головы. Сперва я позвонил в мавзолей, наслушался длинных гудков и бросил трубку. Если через полчаса никто не подойдет, я поеду туда сам. Не может быть, чтобы мавзолейный профессор Селиверстов так долго обедал. Или вдруг у них консилиум? Обсуждают, может статься, состояние здоровья мумии…
Следующий звонок я сделал в МУР. Не майору Окуню, ясное дело, а моему приятелю Сереже Некрасову.
У Некрасова новостей не было. Он подтвердил мне то, о чем я и так знал или догадывался. Диверсант, взорвавший памятник Первопечатнику, так и не найден (да-да, безоболочное взрывное устройство). В деле об убийстве журналистки Бурмистровой — никаких подвижек, висяк чистейшей воды. А мой напарник капитан Маковкин, говорят, уехал в Казахстан.
— Я знаю, — сказал я Некрасову. — Это была моя идея…
— Есть какие-то результаты? — поинтересовался мой друг, как мне показалось, несколько ревниво.
— Главный результат в том, что мне удалось его отправить в Казахстан, — успокоил я Некрасова. — В остальном ваш дорогой МУР топчется на месте. А наша контора и вовсе дело это закрывает… Потому, собственно, я и звоню тебе, а не на Лубянку.
— Радость моя не поддается описанию, — сообщил мне Некрасов. — Так что там у тебя? Покойники?
— Двое, — сказал я и выложил Сереже правду-матку. Ту, что можно по телефону.
Сережа записал координаты дворика, пообещал проследить лично и деловито осведомился, что нужно узнать мне.
— То, что и всегда, — я не стал уточнять, поскольку Некрасов уже давно знал значение этой моей просьбы. Простой набор: личности покойников плюс их место работы. Плюс… а вот об этом придется сказать дополнительно. — И еще, возможно, у обоих будет такая татуировка в виде стрелочки. Ты должен…
— Стекляшка? — с удивлением перебил Некрасов.
— …Вот именно, — я снова перехватил инициативу. — Пошли тогда запрос на Рязанский — их кадры или нет.
— Так они нам и ответят, — хмыкнул Сережа. — Что, я не знаю Стекляшку? Наведут тень на плетень… В этом, между прочим, ваша контора с этой похожи…
Я проглотил некрасовскую шпильку, которую в иные времена расценил бы как прямой выпад. Но сейчас некогда. Потом, Сережечка.
— И все-таки, — настаивал я. — Попробуй. К МУРу они ведь получше относятся, чем к нам. Составь слезный запрос. Намекни, что на Петровке, мол, и так знают, что эти кадры у них уже не работают…
— Дикие? — повторно изумился Некрасов. — И сразу парочка? Что-то мне все это очень не нравится, Макс…
«А уж мне-то как не нравится!» — подумал я, вешая трубку. В этой истории вообще столько тумана, что ни черта не разглядеть даже в двух шагах. Ну зачем, спрашивается, я мучаюсь? Мне ведь ясно приказали: дело закрыть и расслабиться. И не нагнетать. Вот сейчас я поеду на Лубянку, соберу все свои бумажки в папочку…
Вместо того чтобы по прямой ветке доехать до Лубянки и начать целеустремленно исполнять приказ генерала Голубева, я с пересадкой добрался до ВДНХ, пропутешествовал к южному входу и обнаружил на стоянке свой «жигуль» в целости и сохранности. Все было на месте, даже мой «Макаров» вместе с запасной обоймой в бардачке. Ну, теперь-то я тебя, голубчик, из рук не выпущу! Теперь-то я буду во всеоружии. И если на моем пути встретятся хоть Джек-Потрошитель, хоть Партизан или даже дам Оливер — мы еще посмотрим кто кого…
Я захлопнул дверцу своего «жигуленка» и отправился звонить. Если и сейчас в хранилище В.И. Ленина никто не поднимет трубку, то я уж точно явлюсь туда и наведу шмон. «Где профессор Селиверстов? А?» — спрошу я у мумии.
Мумию, однако, допрашивать не пришлось. Всего через каких-то семь длинных гудков трубку, наконец, сняли. Не веря своей удаче, я немедленно протараторил свой вопрос.
— Константин Петрович в больнице, — сообщил мне ворчливый голос какой-то старушенции. — Гипертония у него. Звоните через неделю… — И с этими словами старушенция вознамерилась положить трубку.
— Постойте! — крикнул я. — А в какой он больнице? Я бы хотел его навестить, я его друг детства…
— Сплошные друзья детства, — хмыкнула в трубку проницательная бабуля, — и у всех молодые голоса… Ладно, записывайте. Клингородок, это возле метро «Сокол»… Четвертый корпус, где сердечники. Палата тринадцать…
Все-таки число тринадцать — к несчастью. Судьба бедняги Потанина — яркое тому подтверждение. Да и тут — все наперекосяк. Друзья детства с молодыми голосами — это худшее, что я мог ожидать.
— А давно звонили эти… ну, другие друзья? — обеспокоенно спросил я. Если она скажет вчера, то пиши пропало.
— Минут тридцать назад, — объяснила старушенция. — Аккурат когда я на дежурство заступила… Даже нет, минут двадцать назад.
— И вы им сказали, где его искать? — допытывался я.
— А почему бы не сказать, — сухо ответила старушка из мавзолея. — Не государственная, чай, тайна. Да и человек повежливее вас… Спасибо да извините…
— Спасибо, — сказал я быстро. — Извините.
И, повесив трубку, кинулся к «жигуленку». Где располагался Клингородок, я хорошо знал, да и корпус сердечников был мне известен. Моя родная тетушка довольно часто здесь леживала и уверяла, будто обслуживание здесь — лучшее в Москве. Лучше даже, чем в Кремлевке.
Правда, в Кремлевке тетушке моей никогда лежать не доводилось.
Я повернул ключ зажигания. Вхолостую. Второй раз — то же самое. И третий. И десятый. Я не мог сказать, что для меня все это было неожиданностью. Аккумулятор меня предупреждал по-хорошему, а я плевал на предупреждение. Вот и доплевался. И именно тогда, когда каждая минута на счету. Пррроклятье! Да заводись ты!
Вхолостую. Вхолостую. Вхоло… Неужели схватился? Нет, показалось.