Лично он не испытывал больших симпатий к евреям, желавшим покинуть Родину, которая дала им все. Вообще, что касается отбросов общества и диссидентов, Михаил Горбачев был типично русским человеком. Но он был рассержен тем, что то, что было сделано по отношению к нему, было совершено намеренно, и он знал, кто стоял за этим. Он до сих пор не мог простить злобный видеофильм о походе его жены по лондонским магазинам три года назад, показанном по московскому телевидению. Он знал также и о том, кто стоял за этим. Это были одни и те же люди. Один из них был предшественником того, кого он вызвал и сейчас ожидал.
В дверь, расположенную в дальнем конце комнаты справа от книженго шкафа, постучали. Его личный секретарь просунул голову и просто кивнул.
Горбачев поднял руку, что означало «одну минуту».
Он вернулся на свое место и сел за стол, на котором стояло три телефона и письменный прибор из светлого оникса. Затем он кивнул.
Секретарь широко раскрыл дверь.
– Председатель Комитета государственной безопасности, товарищ генеральный секретарь, – сказал секретарь и удалился.
Он был в полной военной форме, иначе и быть не могло, и Горбачев, не приветствуя, дал ему пройти через весь кабинет. Затем он встал и указал рукой на бумаги, разложенные на столе.
Генерал Владимир Крючков, председатель КГБ, был близким другом, протеже и единомышленником своего предшественника, ветерана и ультраконсерватора Виктора Чебрикова. Генеральный секретарь добился смещения Чебрикова во время большой чистки, проведенной им в октябре 1988 года, и, таким образом, избавился от последнего могущественного оппонента в Политбюро. Но у него не было иного выхода, как назначить на этот пост его первого заместителя Крючкова. Одно удаление было достаточно, два было бы массовым избиением.
Даже в Москве существуют какие‑то пределы.
Крючков взглянул на бумаги и поднял брови в немом вопросе. «Вот сволочь», – подумал Горбачев.
– Не надо было избивать их до усеру перед камерой, – как обычно, Горбачев подошел прямо к делу без всякого вступления. – Шесть западных телекомпаний, восемь радиожурналистов и двадцать щелкоперов из газет и журналов, половина из них – из американских. Да на наших Олимпийских играх в восьмидесятом году было меньше иностранных журналистов!
Крючков поднял бровь.
– Евреи проводили незаконную демонстрацию, дорогой Михаил Сергеевич. Лично я был в отпуске, но считаю, что мои работники из Второго главного управления действовали правильно. Эти люди отказались разойтись после распоряжения и мои работники действовали обычными методами.
– Это происходило на улице, так что это дело милиции.
– Это были подрывные элементы, они занимались антисоветской пропагандой, прочитайте их плакаты. Так что это дело КГБ.
– А как насчет того, что весь иностранный журналистский корпус был там в полном составе?
Председатель КГБ пожал плечами: «Они, как хорьки, проникают всюду».
Да, подумал Горбачев, особенно если им позвонят и предупредят. Он подумал, что, может быть, стоит использовать этот инцидент, чтобы снять Крючкова, но отбросил эту идею. Чтобы снять председателя КГБ нужно решение всего Политбюро, а оно не пойдет на это из‑за избиения какой‑то кучки евреев. Он все равно был сердит, и был готов показать это. Он делал это в течение пяти минут. Крючков молчал, сжав губы. Ему совершенно не нравились нотации со стороны человека младше его по возрасту, но старше по положению. Горбачев вышел из‑за стола и подошел к нему. Оба они были одного роста и телосложения. Горбачев, как обычно, смотрел на него, не отрываясь. И вот тут‑то Крючков совершил ошибку.
У него в кармане лежало сообщение резидента КГБ в Белграде, дополненное исключительно важной информацией, собранной Кирпиченко в Первом главном управлении.
И вот тут‑то Крючков совершил ошибку.
У него в кармане лежало сообщение резидента КГБ в Белграде, дополненное исключительно важной информацией, собранной Кирпиченко в Первом главном управлении. Сообщение было настолько важным, что он привез его Генеральному секретарю сам. «А ну его в жопу, – подумал с горечью глава КГБ, – Пусть подождет». И, таким образом, сообщению из Белграда не был дан ход.
Сентябрь
Ирвинг Мосс обосновался в Лондоне, но перед отлетом из Хьюстона они с Сайрусом Миллером договорились о собственном коде. Он знал, что приемники Национального агентства безопасности в Форт Мид день и ночь проверяли эфир, просеивая миллиарды слов международных телефонных разговоров, а системы компьютеров отбирали из них крупицы, представляющие интерес. Не говоря уже о британской контрразведке, о русских или о ком‑либо еще, кто мог бы создать центр прослушивания. Но объем коммерческих сообщений настолько велик, что, если в послании нет ничего слишком подозрительного, оно по всей вероятности пройдет незамеченным. Код, используемый Моссом, основывался на ценах продуктов для салата, которые передавались из солнечного Техаса и туманного Лондона. Он записывал список цен по телефону, вырезал слова, оставляя цифры, и в соответствии с днем в календаре расшифровывал их с помощью одноразового блокнота, копия которого была только у Сайруса Миллера.
В том месяце он узнал три вещи: образец советского оборудования проходил последнюю стадию подготовки и будет доставлен ему в течение двух недель; нужный ему источник в Белом доме был на месте; он был уже куплен и оплачен, и ему надлежало выполнять план «Трэвис» по намеченной программе. Он сжег листки и ухмыльнулся. Его плата зависела от планирования, действий и успеха. Сейчас он мог уже просить следующую часть гонорара.
Октябрь
Осенний семестр в Оксфордском университете состоит из восьми недель, и, поскольку ученые стараются руководствоваться логикой, они так и называются – первая неделя, вторая неделя, третья неделя и т. д. По окончании семестра проводится ряд мероприятий, в основном спортивных, театральных, а также публичные дебаты. Это называется девятая неделя. А в тот период, который называется нулевой неделей, приезжает много студентов, чтобы подготовиться к занятиям, устроиться с жильем или приступить к тренировкам перед началом следующего семестра.
2 октября, в первый день нулевой недели, в клубе Винсент, представлявшем собой бар и место сборища молодых спортсменов, было достаточно «ранних пташек». Среди них был высокий худой студент по имени Саймон, который готовился к третьему и последнему семестру в Оксфорде по годовой программе обучения за рубежом. Радостный голос окликнул его сзади:
– Хэлло, молодой Саймон, занятий еще долго не будет, а ты уже здесь?
Это был коммодор Джон де Ат, казначей колледжа Иисуса и старший казначей спортивного клуба, куда входила и команда кроссовиков.
Саймон широко улыбнулся: «Да, сэр».
– Собираешься сбросить жир, накопленный за летние каникулы, не так ли? – Отставной коммодор ВВС улыбнулся. Он похлопал студента по несуществующему животу. – Отлично. – Ты наша главная надежда на победу над Кэмбриджем в декабре в Лондоне.
Всем известно, что самым большим соперником Оксфорда в спорте является Кэмбриджский университет.
– Я собираюсь начать утренние пробежки и восстановить форму, сэр, – сказал Саймон.
Он действительно начал серию утомительных ранних утренних пробежек, начиная с пяти миль, намереваясь дойти в течение недели до двенадцати. 9 октября, в среду утром он отправился, как обычно, из своего дома на велосипеде по Вудсток‑роуд в центр города. Он объехал памятник Мучеников и церковь святой Марии Магдалины, повернул налево на Брод‑стрит, проехал мимо дверей своего колледжа Бейллиол и затем дальше по Холиуэл и Лонгуол к Хай‑стрит.