— Это у них в институте практикуется?
— Выясним.
— Можно сразу?
— Если разрешите позвонить к Проскурину.
— Мне можно? — улыбнулся Петр Георгиевич. — Или он выполняет приказы лишь непосредственного руководителя?
Через десять минут Проскурин сообщил, что старшим научным сотрудникам часто дают отпуска за свой счет в том институте, где работает Винтер. Сообщил он также, что Шаргин вылетел сегодня в Одессу, но не на отдых, а по командировке объединения, чтобы на месте проверить, как идет загрузка судов, уходящих в Нагонию.
— Ну что ж, — сказал Федоров. — Давайте подводить итоги. Первое: Парамонов отпал, он — чист.
— Я бы назвал его номером «два», Петр Георгиевич. Номером «один» я все же обозначил бы Ивана Белого, этого самого Айвена Белью. Новороссийское управление опросило моряков — в декабре на Луисбург ходили чаще всего из Новороссийска, — пояснил Константинов, — двое из опрошенных были в «макдоналдсе» в декабре и помнят Белью — он пел им «Рушничок» и «Полюшко-поле». Он спрашивал, можно ли подплыть к их пароходу и влезть по штормтрапу, а там, говорил, «все трын-трава, пусть судят и сажают»…
— Сколько ему было лет во время войны?
— Восемнадцать. Ушел с немцами. Славин сообщает — «крещеный».
— Значит, агент работает в Москве — все наши надежды на провокацию, на передачи в пустоту отметаются окончательно?
— Увы.
— Шаргин или Винтер?
— Все остальные как-то не укладываются всхему подозрения.
— А сколькоостальных ?
— Все, кто связан с узлом Нагонии. Шесть человек.
— И вы хотите просить санкцию на их проверку?
— У меня нет оснований просить такого рода санкцию. Вы первый меня не поймете.
— Какое прекрасное змейство заложено в формулировке — «нас не поймут», а?
— Тем не менее, я просил бы вас санкционировать работу по Винтер и Шаргину. По поводу Зотова наш Славин должен сегодня прислать телеграмму, я буду ждать, думаю, к полуночи подойдет.
— Ждите дома.
— Я совмещу ожидание с работой, Петр Георгиевич. Мне подобрали кое-какие материалы по скандалу с Глэббом — это, мне сдается, тот кончик, который можно ухватить, а потом за него дернуть.
— Хорошо. До часу я спать не буду, звоните, если что важное.
— К Шаргину вылетит Гмыря, пусть он его поглядит на месте. А я, пожалуй, послезавтра — если согласитесь — вылечу в Пицунду, к Винтер.
— В Пицунду, говорите? — Петр Георгиевич нахмурился, мгновение сидел в неподвижности, потом взял одну из папок, аккуратно уложенных на столе, просмотрел бумаги, достал одну из них, протянул Константинову: — Хорошо, что вспомнил.
В документе сообщалось, что пресс-атташе американского посольства Лунс, установленный контрразведкой работник ЦРУ, вылетает в Пицунду — в тот же день и тем же рейсом, что и Ольга Винтер.
— Ну что ж, — сказал Константинов, возвращая документ, — по-моему, теперь все ясно. Гмыря мог бы меня поблагодарить за хороший вояж в Одессу, покупался б и загорел, делать там ему нечего.
— Нет, не согласен.
— Думаете, стоит поглядеть?
— Конечно. И с пресс-атташе пошлите кого-нибудь. Но отчего Лунс и Винтер в одном самолете? Не берегут агента — если она их агент? Или совпадение?
Билет на имя Ольги Винтер был действительно куплен на тот же рейс, которым летел Лунс. Однако в самолете ее не было, билет никто не сдавал, и в Пицунде она не появилась — ни на следующий день, ни позже. А дома телефон ее не отвечал, несмотря на то что звонили к ней через каждые два часа.
Константинов спросил Проскурина:
— На работу к ней ездили?
— Мы не хотелитревожить лишними вопросами. Она ведь общительна, со всеми поддерживает хорошие отношения, может до нее дойти, что интересуются…
— А у отца?
— Там ее нет. — Проскурин хмыкнул. — Сотрудники сказали, что «физического наличия не зафиксировано».
— У нее в доме посмотрели, поспрашивали?
— Никто ничего не знает, квартира заперта.
— Словом, Винтер вы потеряли?
— Да. Можно сказать и так.
— А как скажете иначе?
— В общем-то, иначе не скажешь.
— Сориентируйте ваших людей на самый тщательный поиск Винтер. Вы правы —тревожить излишним интересом ее не стоит; а вот найти — следует непременно и очень быстро. Давайте пройдемся по всем ее связям; вы говорили, что в «сумме признаков» Винтер особо выделяется ее общительность… Кому из ее наиболее близких знакомых, старых знакомых, можно верить?
— В каком смысле?
— Хорошо спросили, — удовлетворенно заметил Константинов. — Верить мы обязаны всем. Я имел в виду одно лишь: кто никому не скажет и слова о беседе с нами?
— Доктор Раиса Исмаиловна Низяметова, это ее самая близкая приятельница, но у нее нет телефона и на работу она не выходит, бюллетенит, мы уже справлялись.
— Пусть с ней поговорят ваши люди. Аккуратно и очень тактично.
Поиск-III
…Почерк у Константинова был четкий и быстрый. Он, однако, предпочитал — особенно в последние годы — не писать, а сразу же печатать на портативной машинке, ибо слово напечатанное резко отличается от слова написанного. Более того, когда Константинов подготовил свою диссертацию к изданию (тема была открытой — «Политические маневры гитлеровской Германии накануне мятежа Франко»), он, к вящему своему удивлению, заметил, что страница, напечатанная на машинке, невероятно отличается от набранной в типографии — словно бы два совершенно разных текста. Он тогда подумал, что мера ответственности человека за мысль — а высшее выявление мысли это строка, набранная в типографии, — в значительной степени зависит от того, на какой бумаге и каким шрифтом набрано: куда ни крути, форма — это уже содержание. Он тогда вспомнил друга своего отца; шрифт и бумага — если были хороши — вызывали у того восторг, казавшийся поначалу Константинову несколько даже наигранным; потом лишь, с годами, он понял, что старик обладал, видимо, особо развитым чувством прекрасного.
…Константинов попросил секретаря ни с кем его не соединять и никого не пускать в кабинет, если, конечно, не будет чего-либо экстренного у Панова из отдела дешифровки, у Трухина (тот искал Винтер) и если принесут телеграмму от Славина (вчерашняя ничего развернутого не дала, он сообщал, что приступает к выяснению версии «Зотов», и повторно просил как можно скорее прислать материалы на Глэбба).
Работая со Славиным десять лет, Константинов понимал, что тот торопит неспроста. На его месте он, Константинов, поступил бы так же: после того как Глэбб убрал единственного свидетеля и никто теперь агента ЦРУ в Москве опознать не может, следует предпринятьглавный удар — понудить самого Глэбба открыть имя предателя. Такого рода вероятие стало варьироваться после того лишь, как Славин уцепился за фразу Пола Дика по поводу «гонконгской мафии» и как Глэбб — неестественно оживленно — постарался эту фразу засыпать десятком своих.
Константинов работал допоздна; пять папок с документами и разрозненными газетными вырезками он просмотрел особенно тщательно,вынимая из текста фамилии, клички, даты.
Картина представилась ему следующая:
«В Гонконгском авиапорту 12 декабря 1966 года офицер таможенной службы Бэнш потребовал провести повторный осмотр багажа м-ра Лао, чиновника банковской корпорации „Лим лимитед“, и мисс Кармен Фернандес, следовавших рейсом на Сан-Франциско.
Провожавший м-ра Лао и мисс Фернандес вице-президент филиала ЮСИА в Гонконге м-р Д. Г.