Потом решали, рассказывать ли Вере Афанасьевне всю эту историю, как есть, когда на дачу приедут без колес, своим ходом. Все-таки она — человек уже немолодой, да и не очень здоровый. Потом стали перебирать всех, кто мог бы помочь с ремонтом — побыстрее и подешевле. Потом вообще воспоминаниям предались. И только совсем под утро, когда уже зримо стало светать и даже фонари в переулке погасли, Тимофей вдруг спросил:
— А как ты думаешь, почему нам разбили машину?
Маринка посмотрела на него дико, с непонятным удивлением и даже с обидой, словно он о чем-то совсем неприличном спросил. Затем помолчала и, вздохнув, ответила:
— Не знаю. Давай все-таки спать.
— Давай, — согласился Редькин.
Запас искусственной бодрости, вызванной действием бразильского напитка, иссяк. Начала болеть голова, и думать уже ни о чем не хотелось.
Маринка вдруг поинтересовалась, ни с того ни с сего:
— Что будем есть на завтрак?
Как будто именно это было теперь самым главным.
И уже Тимофей глянул на неё свирепо, а потом вспомнил последний эпизод на улице и предложил с мрачной улыбкой:
— Яйца всмятку.
Глава вторая. Версии
Утром Редькин проснулся от неуместной эрекции. Во сне он видел Маринку, которая занималась сексом с их общим знакомым Константином Полозовым и уверяла его, Тимофея, что они все вместе вступили в клуб по обмену жен, говоря по-американски, в клуб свингеров. Тимофей из последних сил искал в этом сне жену Константина, чтобы на радостях трахнуть её — уж группешник, так группешник, все должно быть по-честному. Однако Раисы нигде не было, даже намека не ощущалось на её присутствие. Это расстраивало, но одновременно каким-то странным образом возбуждало. Поиски Раисы велись согласно абсурдным законам сна: Тимофей бродил по огромной квартире из комнаты в комнату и в каждой из них на диване, на ковре или в кресле обнаруживал совокупляющуюся пару, подходил ближе, приглядывался, и всякий раз это оказывались Маринка и Константин. При этом — мамочка родная! — чем они только не занимались! У иного сценариста порнухи фантазии не хватило бы…
Редькин взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что спал-то он всего каких-нибудь полчаса. А столько интересного успел увидеть! Но уже через секунду вспомнилось все произошедшее накануне, и от эрекции не осталось и следа. Тимофей подбежал к открытому окну, высунулся и автоматически отметил, что его свежекупленная и свежеизуродованная «Нива» стоит на прежнем месте и, похоже, никем больше не осквернена. Только после этого он обернулся на разобранную постель и осознал, что Маринки там нет. Супруга его, как выяснилось, не спала вовсе. А в настоящий момент пила растворимый кофе на кухне.
Сам Редькин растворимого терпеть не мог, даже лучших сортов и принялся заправлять кофеварку натуральным, молотым. Все проходило в мрачном безмолвии. Говорить друг другу «доброе утро» казалось чистейшей издевкой, а на более длинные высказывания сил не было. Маринка первой нарушила эту игру в молчанку.
— Позвони Полозову, — неожиданно сказала она.
Тимофей вздрогнул, спросил удивленно:
— Почему Полозову?
— Потому что он самый солидный человек из всех наших знакомых. Наверняка что-нибудь толковое посоветует.
— Нам машину надо чинить, — проворчал Редькин. — При чем здесь солидный человек Полозов?
— Нам для начала надо, чтобы кто-нибудь денег дал на этот ремонт, — жестко поправила Маринка. — А деньги ещё вышибать придется. Ведь не просто так нам машину разбили.
Печальная мысль, однако справедливая. Конечно, Маринка была права. В стратегическом плане. Но тем не менее, новая машина, которая не едет — полнейший абсурд. И Редькин считал своим главным делом реанимацию автомобиля, а всяческие формальные и неформальные разборки, розыск и наказание виновных — это все потом.
Вот почему первый утренний звонок ровно в девять он сделал все-таки Виталику Нестеренко. Тот ещё ночью обещал подумать, кого же подключить к восстановлению редькинской «Тайги». Сам же маэстро за такое дело браться не собирался. Во-первых, весьма прохладно относился к «Жигулям» вообще, во-вторых, не считал себя жестянщиком. А это важно. Кузов чинить — дело специфическое.
Но, конечно, Виталик не подвел. Нашел доброго знакомого — некоего Вальку Бурцева, и сервис оказался относительно недалеко от Редькина — на Семеновской. Удачный вариант.
— Полозову позвони, — продолжала зудеть Маринка.
— Рано еще, — упрямился Тимофей.
— Значит, оставишь информацию секретарше.
— Зачем? Смысл какой?
— Большой смысл. Позвони, говорю, ведь потом забудешь.
И Редькин сломался. Позвонил. В контору, конечно. Константин появлялся там обычно часам к одиннадцати, а то и позже, но в этот раз уже в десять оказался на рабочем месте. Как по Маринкиному заказу.
Разговор получился забавный. Не меньше двадцати минут пришлось излагать крутому бизнесмену-риэлтору трагическую суть происшедшего, после чего Тимофей услыхал:
— Тяжелый случай, Тим. Либо это дурацкое совпадение, либо на тебя серьезные ребята наехали. Трудно сказать, не зная всех подробностей. Но в любом из вариантов, лично я тебе не помогу. У меня же «красная крыша». Понимаешь?
Тимофей в подобной терминологии разбирался не слишком здорово, но все-таки припомнил, что «красной крышей» называют опеку со стороны МВД или КГБ, а эти могучие ведомства всякой шелупонью, иначе говоря «серьезными ребятами» заниматься не станут.
— Ну, и что же мне делать? — потерянно вопросил Редькин. — Умыться и про все забыть?
— Нет, — сказал Константин. — Я тебе дам сейчас телефон. Один мой хороший приятель занимается как раз мелкими бандюгами. Вербицкий его фамилия. Михаил Моисеевич. Пишешь номер?
Тимофей записал.
— Скажи, что от меня, передай привет, и будь осторожен. Не разрешай брать себя под крыло. Ты понял?
— Не совсем, — признался Редькин. — Твой Моисеич — сам, что ли, бандит?
— Нет, Вербицкий не бандит. Просто юрист от Бога. Однако какие структуры непосредственно будут трясти твоих придурков, догадываешься. Вот поэтому плата за выбитые деньги и должна идти только в виде процента от самой суммы. Как правило, просят половину. И никаких разговоров о взаимных услугах, о защите твоей фирмы или твоей семьи — тебе это не надо. Запомни. Бывают и более хитрые предложения: например, пострадавшему возвращают полную сумму, дескать, сейчас она нужнее, ремонт, то, се… А потом, говорят, браток, все что положено, вернешь нам частями из своей прибыли. Это и значит — взять под крыло. Или ещё хлеще: тебе вообще помогают бесплатно и рассказывают, что весь навар получат с твоего обидчика. На такое ни в коем случае соглашаться нельзя. Где бывает бесплатный сыр, объяснять не надо?
— Не надо, — буркнул Редькин. — А вообще, Костя, ты сам-то как считаешь, реально бабки вернуть за все это безобразие?
— Реально, если не глупить и не жадничать.
«Ишь, ввернул! — обиженно подумал Редькин. — Когда квартиру покупали через фирму Константина, подколки по поводу жадности были дежурными. И не справедливыми. Очень многие люди своего родного языка не знают. Жадность — это стремление нахапать, а стремление сберечь свое — это скупость. Второе в гораздо большей степени свойственно Тимофею, и скупость он за порок никогда не считал. Впрочем, знавал за собою другой недостаток — неистребимую любовь к дармовщинке. Халявщиком его со школьных лет звали. Но так ведь это тоже не жадность…
А сейчас платить пятьдесят процентов Бог знает кому — обидно до соплей. Денежки, извините, приличные набегают.