— Я пришла в девять вечера, звоню — никто не отвечает, толкнула дверь, а она открыта! Ну, думаю, ты
выскочил на пару минут за хлебом или еще за чем. Сижу, сижу, а тебя все нет! И уснула. А утром уйти не могу: у меня же нет ключа дверь закрыть.
А вдруг воры?..
Майкл обвел взглядом квартиру. Полина, как всегда, навела у него идеальный порядок. То, что перед отлетом в Брюссель он оставил в квартире
полный бардак, это он хорошо помнил: он наспех одевался, менял рубашки и галстуки, мучительно думая, в каком костюме и в каком галстуке
предстать перед Президентом. И все, что он браковал, он отбрасывал на кровать, на кресло и просто на пол. Кроме того, за последние дни на кухне
собралась гора немытой посуды — ему было не до уборки. Еще в 1986 году в ответ на высылку из Вашингтона пятидесяти советских дипломатов-шпионов
Советское правительство запретило своим гражданам обслуживать американский дипломатический корпус в Москве, и с тех пор все сотрудники
посольства лишились прислуги и постоянно жаловались на трудности ведения домашнего хозяйства в Москве, хотя и выписали из США посудомоечные и
стиральные машины, "майкроовэны" и даже кухонные роботы. Но Майкла эта проблема не волновала. Он был холостяк и со студенческих пор привык
обходиться один в своем нехитром домашнем быту. А кроме того, последние полтора года у него была Полина. Никто не вешал на нее обязанности
домработницы, это она сама взяла их на себя, а Майклу было бы достаточно и того, что она была нежной, пикантной и веселой любовницей, прекрасной
учительницей русского языка и заводной компаньонкой в походах по ресторанам и концертам. Конечно, за эти полтора года он постепенно сменил ее
гардероб. Ничего дорогого, поскольку она не смогла бы объяснить своим родителям, откуда у нее дорогие вещи. Но нижнее белье, туфельки, сапожки,
джинсики, пару платьицев — короче, она стала его полудочкой-полулюбовницей, а заодно, по собственной инициативе, и домработницей — приходя к
нему, она под песни битлов или под собственные арии мыла пол, пылесосила коврики, перемывала посуду. Все было прекрасно, и лишь одна черта ее
характера или, если хотите, привычка раздражала Майкла — каждый раз, наведя порядок в квартире и приняв душ, Полина, совершенно голенькая,
усаживалась на подоконник и с высоты восьмого этажа взирала на многолюдный Ленинский проспект. Солнечным ли днем или зимним вечером — неважно.
Голая на подоконнике, на виду у всей Москвы — точно так, как она сидела сейчас...
— Где ты был всю ночь? — она отложила ноты, спрыгнула с подоконника на пол и подошла к Майклу, глядя на него снизу вверх своими
требовательными зелеными глазами. Вся ее нагая фигурка выражала сдержанное негодование ревнующей женщины — эти глаза, эти пушисто-колючие
ресницы и даже торчащие сосочки ее груди.
Майклу стало смешно, и он протянул руку:
— Они сейчас лопнут от гнева...
Но она не дала дотронуться до себя, уклонила тело от его руки и одновременно вытянула к Майклу голову с острым, нюхающим воздух носиком.
— От тебя пахнет "Obsession". Ты стал знаменитым и завел себе другую, да?
— Глупая, никого я себе не завел... — он потянулся обнять ее, но она опять отстранилась.
— Где же ты был?
Никогда прежде она не задавала ему таких вопросов, но, правда, никогда прежде он и не давал ей повода для этого.
Теперь это бешенство
ревности в горящих зеленым огнем глазах и в худенькой, с торчащими сосочками фигурке даже возбудило Майкла.
— Я был у нашего посла. Он заболел, и пришлось просидеть возле него всю ночь... — пытаясь обнять Полину, Майкл плел первое, что приходило
в голову.
— А при чем здесь "Obsession"?
— Не знаю. Может быть, мой пиджак висел рядом с плащом его жены...
Но в глазах Полины не было полного доверия даже тогда, когда через несколько минут он уложил ее в постель.
— Ты правда не был с другой женщиной? — спрашивала она, сжимая свои ноги замком.
— Правда...
Он взял ее почти силой — с такой неохотой она разжала ноги. И тут же слезы брызнули из Полиных глаз.
— В чем дело? — остановился он. Никогда до этого он не видел, чтобы она плакала.
— Я умру... — сказала она сквозь слезы. — Ты был с другой женщиной. И если у нее СПИД — я умру...
Майкл был потрясен. Русские называют СПИДом AIDS. Эта девочка, зеленоглазая русская белоснежка, любит его так, что отдается ему, даже
полагая, что рискует при этом жизнью?
И как не устал он за эту длинную, с челночным полетом в Вашингтон и обратно ночь, следующие двадцать минут прошли так бурно и нежно, что
он почти забыл о той красотке-брюнетке, с которой еще два часа назад целовался в Брюссельском аэропорту. А спустя двадцать минут он упал на
кровать лицом в подушку и заснул мертвецким сном.
Полина лежала возле него еще минуть пять — с открытыми глазами и совершенно неподвижно. Затем встала, вышла на кухню, выпила полстакана
воды из крана, надорвала пакетик с парой новеньких резиновых кухонных перчаток и надела их на руки. Но вместо того чтобы мыть посуду, открыла
"дипломат" Майкла, с которым он прилетел из Брюсселя, порылась в бумагах. Однако того, что она искала, здесь не было. Она вернулась в спальню,
мельком глянула на спящего Майкла, сунула руки в оба внутренних кармана его пиджака. В одном из карманов был бумажник с американским паспортом
Майкла, его автомобильными правами и кредитными карточками. Во втором — белый, длинный, плотный, импортный, запечатанный конверт без всякой
надписи. Она понюхала конверт — от него не пахло. Похоже, это то, что нужно, но на всякий случай она подняла с пола брюки Майкла и ощупала
карманы. В карманах были только деньги — рубли и доллары. Это ее не интересовало, она сунула деньги обратно. Набросила на себя рубашку Майкла, с
конвертом в руках она вышла из спальни, тихо открыла входную дверь и протянула конверт женщине и мужчине, которые стояли за этой дверью на
лестничной площадке.
— Две минуты... — беззвучно, только губами сказала ей женщина, принимая конверт руками, одетыми в тонкие перчатки. А мужчина тут же
наклонился к небольшому чемоданчику, похожему на "кейс", в котором профессиональные фотографы носят дорогие
фотокамеры.
Полина кивнула и, не интересуясь, что они делают с конвертом, но и не закрыв дверь, отошла к подоконнику, собрала ноты в большую черную
папку и стала одеваться уже в свою одежду — трусики, джинсы, босоножки. У нее было совершенно бесстрастное лицо, словно у робота или манекена.