Вторым был начальник Свердловского областного управления КГБ майор Федор Вагай — сорокалетний, по-офицерски
подтянутый малыш с крепким и сухим, словно вырезанным из ореха, лицом. Федор был шурином Стрижа или, как говорят на Западе, "брат в законе". Он
молча протянул Стрижу пачку "Дуката". Стриж отмахнулся и сказал:
— Доброе утро...
— Н-да уж... — врастяжку ответил Турьяк, одним этим и выразив свое настроение. И тут же отвернулся к двери, поставил встречному ветру свое
широкое лицо и рыжую волосатую грудь.
— Ты видал? — сказал Стрижу Федор Вагай. — Никто не спал! Всю ночь! Только ты железный...
— Я тоже не спал, — признался Стриж и вздохнул. Если про кого и можно сказать "братья в законе", то именно про них двоих — Стрижа и Вагая.
Семь лет назад, когда рядового инструктора райкома Романа Стрижа вдруг внесли в список кандидатов на должность секретаря Свердловского райкома
партии и он сам изумился такому высокому прыжку, Федя Вагай сказал ему как бы шутя: "Ты, Роман, теперь произведен из рядовых "патриотов" в
"патриот-лейтенанты!" И тогда Стрижа, как молнией, пронзила догадка — так вот что такое братство "Патриотов!" Исподволь, без шума заполнить все
партийные должности и мирно овладеть ЦК партии, подчинить его русско-патриотическому авангарду... Этот Батурин был из "новогорячевцев" самого
последнего выдвижения, и, следовательно, не мог попасть на должность секретаря горкома без утверждения Административного отдела ЦК. И в этом
была вся загвоздка! Засветить "патриотов" в Административном отделе ЦК — это выдать всю идею братства, это подставить под арест всех партийных
выдвиженцев последних лет! Стрижа, Турьяка, Вагая и, кажется, всех пассажиров в пяти вагонах "СВ" только в этом поезде. И когда! В самое
решительное лето, когда все в стране висит на волоске: или — или...
Дальний звон церковного колокола вмешался в частый ритм вагонных колес. Все трое повернули головы на этот медово-тягучий звук. И только
тут, кажется, впервые увидели, что уже утро, что огромное теплое солнце выкатывается навстречу поезду и корона его лучей пронизывает белые
гребни тумана, слежавшегося за ночь в прогалинах меж лесами. Волгу миновали ночью, Стриж слышал, как прогрохотал поезд через навесной
трехкилометровый мост, и теперь европейская, индустриальная Россия все больше уступала место России исконной — с бегущим вдоль полей окоемом
полевых ромашек, с березами и ивами над плавными речушками, с избами небольших вятских деревень, где в последние годы стала появляться жизнь.
Эта новая жизнь была видна даже отсюда, издали — стада частного скота на пойменных лугах Вятки-реки, аккуратные квадраты полей арендаторов,
строительство нескольких новых изб и даже колокольня новой церкви на взгорке.
Да, жизнь кое-где возвращается в деревени, никто этого не отрицает. Но какой ценой? Русские люди превратились в израильских мошавников.
Живут, как хотят! Даже церкви строят, никого не спрашивая! А партия, вышло, — сама по себе, никому не нужный на жопе бантик!..
И вдруг, словно потверждая мысли Стрижа — за распахнутой дверью вагона, на откосе железнодорожной насыпи промелькнул гигантский,
выложенный из побеленных камней призыв:
"ДОЛОЙ КПСС! ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!"
— Тьфу! С-с-суки!.
. — выругался Федор Вагай.
— Выпить надо, — сказал Стриж.
— Ресторан закрыт еще, — вяло бросил Турьяк.
— Да и там водки не получишь, — сказал Федор.
— Получу! Пошли! — Стриж повернулся и решительно направился в соседний вагон. Вагай и Турьяк без охоты двинулись за ним. Соседний вагон
был не купейный, а просто плацкартный — с открытыми двухэтажными спальными полками, на которых еще спали пассажиры. По случаю августовской жары
многие были лишь едва прикрыты простынями, обнажая плечи, спины... Вдоль всего коридора торчали голые ноги с плохо остриженными ногтями, пахло
потом, лежалой одеждой, чесночной колбасой. Где-то хныкал ребенок, кто-то сонно потягивался, проснувшись, еще дальше кто-то пьяно храпел во сне,
чемоданы раскачивались в такт вагонной качке... Стриж, Вагай и Турьяк прошли через весь этот вагон вперед, в тамбур, к вагону-ресторану. Но
дверь ресторана, конечно, оказалась запертой, а табличка за стеклом извещала, что:
"Дорожный ресторан "Мадонна" работает с 7 утра до 2-х ночи.
Перерыв: с 10 до 11 утра и с 5 до 6 дня.
Вино и пиво продаются с 11 утра.
Водка и др. крепкие спиртные напитки — с 4-х дня".
— Я ж сказал: еще час до открытия, — сказал Федор Вагай. Стриж, не слушая его, заколотил в дверь открытой ладонью сильно, громко,
настойчиво.
Никто не открывал.
— Бесполезно... — снова начал Вагай.
— Откроют! — упрямо бросил Стриж. — Мы пока еще власть етти их мать!... — и застучал уже не ладонью, а кулаком.
Но на лицах Вагая и Турьяка был скепсис. Хотя железные дороги по-прежнему оставались государственной собственностью, последние пару лет
вагоны-рестораны стали отдавать в аренду частникам. Конечно, это разом изменило и внешний облик этих ресторанов, и уровень обслуживания. Какая-
нибудь семья из трех-четырех человек, взяв в аренду такой вагон-ресторан, тут же превращала его из стандартно-безвкусной "общепитовской точки" в
модерновое кафе типа "Мадонны" или в древний трактир а-ля "Русский теремок". В поездах дальнего следования даже меню менялось в соответствии с
тем, какую зону Союза пересекал поезд — на Украине подавали наваристый украинский борщ, галушки, заливного поросенка с хреном, гречневую кашу со
шкварками; на Кавказе — шашлыки, цыплят-табака, сациви, бастурму и несколько видов плова; в средней полосе России — окрошку, пироги с грибами,
ленивые вареники, картофельные деруны, карпа в сметане; а в Сибири — пельмени с медвежатиной, пироги с голубикой, шанежки с осетром, блины с
икрой, с лососиной, с медом... Но сколько зарабатывают за один, скажем, рейс сами хозяева этих ресторанов? На каких процентах работают на них
проводники, целыми днями разнося по вагонам корзины и тележки с вкуснейшей едой, от которой просто немыслимо отказаться при дорожном бездельи?
Кэш, наличные купюры летят в карманы частников, как шпалы под рельсами, и никто, даже налоговые инспекторы, не могут ничего контролировать, и
никто теперь не вправе ничего приказать владельцам этой "Мадонны..." Однако Стриж все-таки достучался — за стеклянной дверью открылась вторая,
внутренняя дверь и показался не то хозяин ресторана, не то официант — высокий голоплечий парень лет 26-ти с петушиной прической панка и в
кухонном фартуке с надписью "REMBO-7".