— Ах, — воскликнула она, — я знала, что ты будешь просить об этом, как только я ее увидела. Пожалей меня, я не могу этого сделать, Я не могу к ней притронуться. Только редкие женщины, и даже редкие мужчины, могут благодаря силе своих духов иметь дело с медвежьей шкурой. Если это пытаются сделать остальные, то их постигает большое несчастье — болезнь, даже смерть. Никто из женщин здесь не осмелится выделывать эту шкуру. Есть женщина из клана Кут-ай-им-икс (Никогда Не Смеются), которая могла бы это сделать для тебя, еще одна такая есть в клане Бизоний Навоз, их несколько таких, но все они далеко.
Я не стал больше говорить на эту тему и, выйдя спустя немного из палатки, растянул шкуру на земле и приколол ее колышками. Нэтаки беспокоилась, несколько раз выходила глянуть, что я делаю, затем поспешно возвращалась в палатку. Я продолжал работать; на шкуре оставалась еще уйма сала. Как я ни старался, я не мог снять все. К вечеру я был весь в сале и устал от этой работы.
Я проснулся вскоре после рассвета. Нэтаки уже встала; ее не было в палатке. Я слышал, как она молилась около палатки и говорила Солнцу, что собирается взять медвежью шкуру, снять мездру и выдубить кожу. Нэтаки молила своего бога быть к ней милостивым; она ведь не хотела выделывать эту нечистую шкуру и даже боится притронуться к ней, но муж хочет, чтобы ее превратили в мягкую выделанную шкуру.
— О Солнце, — закончила она, — помоги мне, защити меня от злых сил тени (духа или души) этого медведя. Я принесу тебе жертву. Дай мне и дальше здоровья, дай нам всем, моему мужу, моей матери, моим родным, мне — дай нам всем долгую жизнь, счастье; пусть мы доживем до старости.
Сперва я думал окликнуть ее и сказать, что не нужно дубить эту шкуру, что в конце концов мне не так уж нужна выделанная медвежья шкура. Но потом я решил, что будет хорошо, если Нэтаки выполнит эту работу. Если она и не убедится в том, что зловредного влияния дух медведя не оказывает, то по крайней мере приобретет уверенность в себе и в силе своих духов. Поэтому я некоторое время пролежал не двигаясь, прислушиваясь к частому жвик-жвик скребка, которым она срезала мясо и сало со шкуры. Спустя немного она вошла и, увидев, что я не сплю, развела огонь, чтобы готовить завтрак. Как только огонь разгорелся, она вымылась, переменив раз десять воду; затем, положив сухой травы глицерии на несколько раскаленных углей, она склонилась над душистым дымом, потирая в нем руки.
— Что это ты делаешь? — спросил я, — почему так рано жжешь глицерию?
— Для очищения, — ответила она, — я снимаю мездру с медвежьей шкуры и буду дубить ее для тебя.
— Вот это мило с твоей стороны, — сказал я ей, — когда мы поедем в Форт-Бентон, я подарю тебе самую красивую шаль, какую только удастся найти. Нужно ли тебе будет принести жертву? Скажи мне, и я достану, что нужно.
Моя маленькая жена была довольна. Она радостно улыбнулась, потом стала очень серьезной. Сев рядом со мной, Нэтаки наклонилась ко мне и прошептала.
— Я помолилась. Я обещала принести жертву от твоего своего имени. Мы должны дать что-нибудь хорошее. У тебя два коротких ружья (револьверы). Можешь ты отдать одно? А я дам свое синее шерстяное платье.
Синее шерстяное платье! Ее самая любимая вещь, платье которое она редко надевает, но часто вынимает из сыромятного кожаного чехла, разглаживает, складывает, разворачивает, рассматривает, любуясь им, а затем снова прячет. Разумеется, если она может расстаться с этим платьем, то я могу решиться на утрату одного из своих шестизарядных револьверов. У одного из них — это были старые кольты, заряжаемые пистонами и пулей, — была привычка выпускать все заряды разом. Вот этот я и пожертвую.
Итак, после завтрака мы вышли и недалеко от лагеря повесили свои приношения на дереве. Пока Нэтаки молилась, я влез на дерево и крепко привязал наши вещи к толстому суку. Весь день женщины из лагеря приходили глядеть на дубильшицу медвежьей шкуры; некоторые женщины уговаривали ее немедленно бросить работу; все пророчили ей, что с ней приключится какое-нибудь несчастье. Но она не обращала на них внимания, и через четыре или пять дней у меня был большой мягкий ковер из медвежьей шкуры, которым я немедленно накрыл наше ложе, Но, по-видимому, нельзя было оставлять ее там, если я хотел, чтобы ко мне ходили гости, так как никто из моих друзей не желал входить в палатку, пока в ней находится шкура. Мне пришлось спрятать медвежью шкуру под сырыми бизоньими шкурами позади нашей палатки.
Наш клан Короткие Шкуры пробыл на реке Кат-Банк приблизительно до первого июня. Мухи начинали надоедать нам и пришлось перекочевать в прерию, где их было гораздо меньше. Переправившись через гребень водораздела, мы спустились по течению реки Милк на несколько дней пути и наконец временно расположились лагерем как раз у северной стороны восточного холма из цепи Суитграсс-Хиллс, где находились остальные пикуни. Из одного лагеря в другой все время ходило множество гостей. От посетителей мы узнали, что в клане Никогда Не Смеются вскоре после ухода с реки Марайас разыгрался большой скандал. Желтая Птица — молодая хорошенькая жена старого Он Оглядывается, сбежала с юношей по имени Две Звезды. Думали, что они отправились на север к бладам или черноногим, и муж отправился в погоню за ними. Об этом происшествии было много толков, делались всякие предположения о том, чем все кончится. Скоро мы узнали развязку.
Однажды вечером Нэтаки сообщила мне, что виновная пара прибыла с севера и находится в палатке их молодого друга. Они избежали встречи с мужем, когда он прибыл в лагерь бладов, и вернулись обратно на юг. Муж, вероятно, продолжает свой путь в лагерь черноногих в поисках беглецов, а они тем временем собираются посетить племя гро-вантров. Они надеются, что через некоторое время муж прекратит погоню и тогда, уплатив ему основательное отступное, они получат возможность мирно жить вместе. Но уже на следующее утро вскоре после восхода солнца, наш лагерь был разбужен пронзительными, исполненными ужаса женскими воплями. Все выскочили из постелей и повыбегали из палаток. Мужчины хватали оружие, думая, что на нас, может быть, напали паги. Но нет — это кричала Желтая Птица: муж отыскал ее и схватил, когда она пошла к реке по воду. Он держал ее за руку и тащил в палатку нашего вождя. Женщина упиралась, кричала и вырывалась от него. В палатках готовили завтрак, но в лагере в это утро было очень тихо. Не слышно было ни пения, ни смеха, ни разговоров, даже дети вели себя тихо. Я что-то сказал по этому поводу жене.
— Тише, — ответила она, — как мне ее жалко. Я думаю, что случится что-нибудь ужасное.
Вскоре мы услышали, как лагерный глашатай громко объявляет, что в палатке Большого Озера — нашего вождя — состоится совет, и перечисляет имена тех, кто должен присутствовать: владельцы магических трубок, зрелые охотники и воины, мудрые старики. По одному они стали собираться в палатке вождя. В лагере установилась глубокая тишина.
Мы уже позавтракали, и я успел выкурить две трубки, когда снова раздался голос глашатая: «Всем женщинам, всем женщинам, — кричал он. — Вы должны немедленно собраться в палатке нашего вождя, где будет подвергнута публичной казни женщина, виновная в неверности. Вы должны быть свидетельницами того, что постигает женщину, опозорившую своего мужа, своих родных и самое себя».