«Знаешь, я не испытываю к ним ненависти, которой учил нас Овасес», — сказал я Рыси.
«Я тоже, — ответил Рысь. — Они не воины. Они даже не охотники».
Мы наложили на руку раненого лыковую повязку и пошли искать наших лошадей.
Поздним вечером мы вчетвером приехали в селение. Знаешь, кем оказался один из белых, тот, который разговаривал со мной на языке кенаев?
— Откуда я могу знать, — сказал Ян.
— Поляком из города Норман. Из Форт-Норман, который стоит между Макензи и озером Большого Медведя.
— Поляком? — воскликнул Ян. — Матка боска!
— Вот так же воскликнула моя мать, когда услышала слова этого юноши. Его звали Антачи.
— Антачи? Но это же не польское имя!
— До сих пор я не могу правильно произносить польские имена. Некоторых ваших звуков нет в нашем языке. Слушай, я произнесу по слогам, как меня учила мать: Ан-та-шший. Так?
— Анджей, наверное? — догадался Ян.
— Да, правильно. Так его звали. Ан-да-шший. А второй был француз. Его имя Захан. За-шш-ан, вот так
— Жан?
— Да.
— Это все равно что мое имя — Ян. Ян по-французски Жан.
— Понимаю. Так вот, когда моя мать узнала, что Антачи поляк, она почти не отходила от него. Они разговаривали целыми днями. Она снова училась у него своему языку, который начала забывать. Ведь с того дня, когда она стала Та-ва, женой моего отца, прошло тридцать Больших Солнц.
— Сколько же ей сейчас? — спросил Ян.
— Пятьдесят шесть.
— Она живет в Кельце?
— Она сидит в Келецкой тюрьме. Ее посадили туда rec-та-по. Я тоже сидел в этой тюрьме.
— Ты попал к ним в лапы во время облавы?
— Нет. Меня арестовали прямо на почте, где я работал.
— А меня на улице. Я вышел после десяти. А в десять начинался комендантский час. Тебя как записали в регистрационную книгу, когда привели в комендатуру?
— Они никуда меня не записывали. Они спросили, кто я такой. Я сказал имя. Они спросили национальность. Я сказал — шауни. Они долго не могли понять. Тогда я сказал, что шауни — индейцы. Они сказали, что я унтерменш, и прямо отправили в тюрьму.
— Ты знаешь, что такое унтерменш?
— Да. Мне сказали товарищи в камере. Это неполный человек. То есть… не совсем человек.
— Да, Стась. Унтерменшами они называют всех людей другого цвета кожи или метисов. Это значит — неполноценные.
— Ян, я не понимаю этого. Почему у вас, у белых, человек с другим цветом кожи считается неполноценным? Разве от цвета кожи зависит ум? Или от разреза глаз? Или от того, что он другого племени? Ведь жизнь одинаково дается всем живущим, и каждому нужно пройти ее, и каждый идет по своему пути в меру своих сил. Безразлично, белый, или красный, или черный, охотник чащи или житель степей.
— У нас, у поляков, так не считается Это швабы придумали. Но я перебил тебя. Что было дальше, после того как твоя мать разговорилась с Анджеем?
— Анджей много рассказывал. Я ничего не понимал. Я не знал тогда вашего языка. Но мать передавала мне его рассказы. Он говорил, что была большая война. Что после войны в России власть взял в руки Совет вождей, а Польша стала свободной. Многое изменилось в мире, в котором когда-то жила мать. Она мне пыталась объяснить, я не понимал. Ведь я не знал даже, что все реки впадают в океан и что есть на земле разные государства. Мне казалось, что есть только земля белых и земля Свободных и белые хотят отнять землю у свободных племен.
Когда Захан поправился и окреп, наши дали им лошадей, а я, Рысь и Танто, мой брат, проводили их почти до самого города Норман. За те полтора месяца, что они прожили у нас, я понял, что не все белые люди — враги. Мы поклялись в дружбе и назвали друг друга братьями. Антачи обещал все рассказать своему отцу — о том, как мы приняли их и лечили Захана. Он сказал, что, если нам в чем-нибудь будет нужна помощь, он и отец всегда помогут.
Я не хотел обращаться к белому с просьбами, даже к тому, которого назвал своим братом. Мне казалось, что если я попрошу что-нибудь у белого человека, то унижу себя в собственных глазах. Но мать сказала, что я не прав. Отец Антачи, сказала она, строитель, он уехал из Польши в Канаду для того, чтобы его не арестовала по-ли-ция. Он тоже революционер, а дружба людей, которые называются революционерами, тверда как камень. И ее слова не были ложью. Отец Антачи помог ей связаться с польским консульством, когда она к нему обратилась.
Мать сильно изменилась с тех пор, как нас покинули юноши. Раньше она любила петь, ее смех звенел в типи, как весенний ручей. Теперь она стала молчаливой и задумчивой. Когда ее окликали, она отзывалась не сразу, она как будто возвращалась из Страны Снов.
Отец первым понял, в чем дело.
Однажды вечером, когда я, Танто и Тинагет сидели в типи у его огня, он сказал:
«Жена моя Та-ва, я хочу рассказать тебе историю о человеке в черной одежде, который в давние времена пришел в наш лагерь у озера и назвал себя посланцем Великого Духа. Он сказал, что его Великий Дух — самый главный на небе, что его зовут Крис-тус, и что у этого Крис-туса много воинов, и у каждого воина на спине растут белые крылья, как у гуся вавы. Он очень долго говорил о небе, и по его словам выходило, что на небе жить гораздо лучше и интереснее, чем на земле. Каждый человек, говорил он, должен стремиться хорошими делами на земле получить хорошее место на небе. И еще он говорил, что достаточно поверить в его Крис-туса, и дорога на небо будет открыта нашим воинам. Он совсем неплохо знал наш язык, этот черный.
Когда он кончил, один из стариков нашего племени, Большой Филин, сказал: «Отец мой, ты говорил нам о красоте неба. Но неужели небо более прекрасно, чем моя страна мускусных быков в летнее время, когда прозрачная дымка обволакивает холмы, вода так голуба и лишь крик сов нарушает великую тишину земли? Прости меня, отец мой, но я не верю ни одному твоему слову. Не думаю, чтобы и люди моего племени поверили тебе. Ибо самое красивое место на земле только то, в котором родился, прожил жизнь и собираешься умереть».
Так сказал Большой Филин, и это слова великой правды.
Ты встретила человека своего племени, и вы вместе вспомнили землю, на которой рождены ваши отцы. Она — самая прекрасная для вас. В твоем сердце поселилась сильная боль, и ты не можешь от нее уйти. Скажи, правильны мои слова?»
Мать отвернулась и ничего не ответила, но я успел заметить, что в ее глазах вспыхнули слезы.
«Тебе нужно погреться у огня родного очага. Боль сердца утихнет от его тепла».
«Не знаю», — чуть слышно ответила мать.
Отец улыбнулся и начал рассказывать веселые охотничьи истории, и мать отошла от своей тоски и тоже начала улыбаться.
А через неделю она сообщила мне, что говорила с отцом и отец разрешил ей поехать на родину на целое Большое Солнце. Она сказала, что в Кельце живет ее младшая сестра Зофия и она хотела бы увидеть ее и свою свободную Польшу.
«Я ставлю, Та-ва, только одно условие, — сказал отец. — Ты возьмешь с собою Сат-Ока. Он молодой, сильный, выносливый. Он прошел Посвящение. У себя на родине ты научишь его говорящим знакам бумаг и законам белых людей. Пусть в племени будет грамотный мужчина — он сможет защищать наши права перед белыми».
И настал день, когда у входа в типи встали три оседланные лошади: черный мустанг отца, моя каурая и серая с подпалинами — матери. В тот день я в последний раз видел наш поселок.
Так начался мой путь сюда.
РАЗВЕДКА
Наладить контакты с другими отрядами сопротивления все не удавалось. Где-то в районе Яслиц действовали партизаны, но у местных жителей о них ничего не удалось узнать.
Продукты рождественского обоза растянули на месяц.