– Надо почистить, – мелодично произнесла она.
– Это Луиза, – пояснил Джордж. – Она совсем свихнулась на замужестве. Уже на моих друзей кидается. А ей, между прочим, двадцать пять. – Джордж повернулся к сестре: – А ему, между прочим, тринадцать!
– Он подрастет, – так же нараспев ответила Луиза, не отрывая взгляда от Пола.
– За что я ее люблю, – заметил Джордж, – так это за способность рассуждать логично.
Луиза порывисто развернулась и увлекла ботинки Пола в неизвестность. А мальчики вошли в комнату Джорджа.
Главным, что бросалось в глаза в этой комнате, был аскетизм ее жильца. Или, возможно, вопиющая бедность. Стол без тумбы, два табурета, железная кровать с шишечками в форме желудей, самодельная книжная полка и огромный, военных еще лет, радиоприемник на тонких ножках. Позднее выяснилось, что радиоприемник сломан и стоит тут только для интерьера. Точнее, для того, чтобы казалось, будто бы в комнате больше вещей.
Рядом с приемником, прислоненная к стенке, красовалась гитара.
О, инструмент этот был совсем не таким, как у Пола. Гитара Пола потеряла невинность в объятиях своего первого и единственного хозяина и обещала быть верной ему до конца своих дней. Гитара Джорджа, прежде чем попасть к нему, познала множество разных рук. Кто знает, может быть именно поэтому была она более податлива и проста?
О ее похождениях свидетельствовала масса заклеенных трещин, и вид от этих морщин гитара имела лукавый. Опыт ее был велик и греховен. На собственной шкуре она испытала, например, что такое рок-н-ролл.
– Ты знаешь, что такое рок-н-ролл? – спросил Джордж своего гостя.
– Нет, – честно признался Пол, и не подозревая, что как раз этим бредит уже много дней.
– Сейчас покажу.
Джордж с гитарой устроился на кровати, а Пол на табурете, и урок было уже начался, как вдруг, перекрывая все прочие звуки, из недр квартиры раздался громоподобный зов:
– Джо-о-рдж!!!
У Пола по спине пробежали мурашки.
– Кто это? – спросил он товарища.
– Отец, – спокойно пожал плечами тот.
– А кто он у тебя?
– Водитель автобуса. А раньше – служил на пароходе. Я думаю – гудком.
Пол прыснул, но тут же осекся, ибо дверь комнаты распахнулась, и на ее пороге возник здоровенный громила с фамильной улыбочкой на свирепом лице. В волосатой лапе он держал огромные ножницы.
– Джордж! – вблизи голос звучал так, что предположение о морской специальности его владельца уже не казалось шуткой. – Ты собираешься, наконец, когда-нибудь стричься?!
– Да, – спокойно отозвался Джордж. – Когда у меня будут деньги на парикмахерскую.
– Зачем тебе парикмахеры, сынок?! – взревел детина, приближаясь и клацая ножницами. – Зачем тебе эти напудренные пигалицы, превратившие искусство в конвейерное производство?! У тебя есть я – Харольд Харрисон! Бывало, за один вечер я стриг целую корабельную команду!
– Но ты делал это трезвым, папа.
– Резонно, – согласился тот и уселся на табурет, не заметив, что там уже кто-то сидит. Пол отлетел в сторону и приземлился возле кровати. – Резонно, – повторил громила. – Да, я не трезв. Но ведь и ты – не корабельная команда.
– В этом-то и беда, папа, – невозмутимо пояснил Джордж. – Если бы сейчас ты взялся за команду, возможно, кому-то ты и обрезал бы голову, но кого-то ты действительно постриг бы... А я один. Боюсь, у меня нет шансов оставить свою голову при себе. Мне не хотелось бы испортить твою карму.
– Не клевещи Джордж! Я только что постриг твоих братьев Пита и Гарри!
– Дай-ка, – Джордж взял из рук отца ножницы и внимательно их осмотрел. – Следов крови нет. Они живы?
Не прочувствовав иронии, отец посерьезнел и утвердительно качнул головой.
– Ясно, – заключил Джордж. – Раз так, вероятность того, что голову ты отрежешь именно мне, возросла ровно в три раза.
– Ах так! – взревел рассерженный отец, подавшись вперед. – Непокорный! Ходи же тогда мохнатым!
– У Иисуса Христа тоже были длинные волосы, – спокойно заметил Джордж. – И у Будды. Хотя, у Будды, возможно, вообще волос не было. И головы, может быть, тоже не было. И даже тела. У Будды, наверное, один сплошной дух был... Кстати, папа, у тебя изо рта такой дух... Ты не мог бы немного отодвинуться?
Сидя на давно не чищенном паркете, Пол с открытым ртом слушал удивительный диалог отца и сына. Они оба положительно нравились ему.
Однако последняя фраза Джорджа всерьез обозлила папашу Харольда, и не известно, во что бы вылилось его раздражение, если бы из коридора не раздался зычный женский голос:
– Кексы! Кексики! Свежие кексики!
Харольд встрепенулся и нетвердой сомнамбулической походкой покинул комнату.
– Кексы мама печет, пальчики оближешь, – подмигнул Джордж. – Давай, поспешим, а то их сейчас расхватают.
Мальчики выскочили в коридор. Посередине с подносом в руках стояла дородная белокожая рыжеволосая женщина в переднике и чепчике. «Кексы! Кексики!» – продолжала выкрикивать она. Народные массы, вытекая из комнат подкатывали к ней, а затем, смачно чавкая, возвращались восвояси.
У порога Пол заметил свои, начищенные до неестественного сияния туфли и уже не мог отвести от них глаз.
«Это хорошо, что ботинки на месте, – думал он как раз в тот момент, когда Джордж запихивал ему в рот кекс. – Надо делать отсюда ноги. Конечно, здесь чертовски весело. Но привыкать к этому нужно маленькими порциями». – И он даже припомнил выражение из профессионального лексикона мамы Мэри: «Гомеопатическими дозами».
3
В 1952 году Джон вместе с Питом Шоттоном перешел из начальной школы в среднюю – «Куорри Бенк Скул». Понадобилось совсем немного времени, чтобы они приобрели репутацию самых классных шутов.
Друзья прятали в ранцы одноклассников будильники, заведенные на середину урока, натирали доску парафином, а однажды Пит дошел до того, что, зарядив велосипедный насос чернилами, выстрелил в спину учителя химии.
За такое можно было и вылететь из школы, но когда учитель обернулся, оружие уже было надежно спрятано. А за мелкие провинности ученики карались часом принудительных работ после уроков.
За три года учебы в «Куорри бенк» Джон и Пит перемыли столько полов и перебросали столько листьев с дорожек школьного двора, сколько нормальному человеку и не снилось.
Вот и сегодня у них было «рабочее настроение». Урок истории вел новый учитель Чарльз Паткинс.
– Леннон, в каком году родился Наполеон?
Джон встал и, в надежде на подсказку, огляделся по сторонам.
– В тысяча-а... Он родился в тысяча-а...
– Смелее, смелее, Леннон, – заложив руки за спину, подбадривал мистер Паткинс.
– Он родился... Наполеон родился...
– То, что он родился, мистер Леннон, мы знаем и без вас.
На первой парте, где сидят более-менее приличные ученики, кто-то хихикнул.
– Наполеон родился в тысяча...
Лучший друг Пит не мог не прийти на помощь товарищу и тихонько шепнул дату.
Джон с облегчением выпалил:
– В тысяча девятьсот двенадцатом году!
Зная Джона, класс уже давно ожидал повода для смеха и вот, наконец, надежды оправдались. Ребята дружно заржали.
– Садитесь, Леннон, я убедился в том, что у вас нет ни малейшего желания изучать историю.
– Есть! – с готовностью возразил Леннон. – Вот, например, я давно уже хотел спросить у вас...
– Спрашивайте, – опрометчиво разрешил мистер Паткинс. Если бы он работал в этом классе давно, он бы просто-напросто не позволил Джону лишний раз открыть рот.
– В каком году родился Иисус Христос?
– Он родился... Перестаньте паясничать!
– Нет, правда, все всегда говорят, «от Рождества Христова», значит, он родился под Рождество.