Я же видела, что Бог не хочет посылать мне скорую смерть. Дни и ночи спутались в единый кошмар, а в редкие моменты прояснения сознания я мечтала лишь об одном: содрать ногтями эту зловонную больную кожу, которая продолжала меня пожирать. Но, к несчастью, руки мне не подчинялись.
Однажды кто-то вошел в мою палату, посреди этого кошмара. Я почувствовала чье-то присутствие, еще никого не видя. Женская рука, как тень, пробежала над моим лицом, не касаясь его. Женский голос сказал мне по-арабски со странным акцентом: «Я помогу тебе... Доверься мне, я тебе помогу, ты меня слышишь?»
Я сказала «да», не веря ни во что, мне было так плохо на этой кровати, я была покинута и презираема всеми. Я не понимала, как можно мне помочь, а главное, кто сможет это сделать.
Вернуть меня в семью? Но она больше не хочет меня. Женщина, сожженная ради чести семьи, должна быть окончательно сожжена. Помочь мне не страдать больше, помочь мне умереть – вот единственное решение.
Но я сказала «да» этому женскому голосу, хотя и не знала, кому он принадлежал.
Жаклин
Меня зовут Жаклин. В то время я находилась на Ближнем Востоке, где работала в гуманитарной организации «Земля людей». Я ходила по госпиталям в поисках детей, брошенных родственниками, искалеченных или голодающих. Я сотрудничала с Международным Красным Крестом и другими организациями, занимающимися палестинцами и израильтянами. Поэтому мне приходилось работать в обоих сообществах, иметь контакты с тем и другим населением. Я жила среди них.
Но лишь спустя семь лет после моего приезда на Ближний Восток я услышала об убийствах девушек. Их семьи обвиняли их в том, что они встречались с парнями или даже просто говорили с ними. Их часто подозревали, не имея на то ни малейшего основания, кто угодно мог плохо отозваться о девушке, и этого было достаточно. Случалось, что у девушек, в самом деле, были отношения с парнями, что совершенно недопустимо в том обществе, где только отец может принять решение о свадьбе. Я слышала об этом... Мне рассказывали... Но до сего дня я не сталкивалась с подобными случаями.
Людям на Западе, особенно в наше время, совершенно невероятной кажется сама мысль о том, что родители или братья могут убить свою дочь или сестру только из-за того, что она влюбилась. У нас женщины освободились, участвуют в выборах, никого не спрашивают, решив завести ребенка...
Но я находилась там уже семь лет, и сразу же поверила, несмотря на то, что сама этого не видела и мне впервые рассказали о подобном случае. Надо было приобрести безоговорочное доверие, чтобы говорить о предмете, представляющем табу, вроде этого. Дело семьи не касается никого, и в первую очередь иностранцев. Но одна подруга-христианка решила мне рассказать о нем. С ней я часто контактировала, потому что она занималась детьми. Ей приходилось проводить много времени с матерями, приезжавшими со всей страны, из разных деревень. Она была среди них вроде мухтара этого региона, то есть приглашала женщин на чашку чая или кофе и разговаривала с ними, обсуждая события у них в деревне. Такая форма общения здесь распространена. Они пьют каждый день чай или кофе и общаются между собой. Таков обычай, а значит, ей легче выявить случаи, когда дети оказываются в тяжелом положении.
Однажды она услышала, как в такой группе женщин было сказано: «В одной деревне девушку, которая вела себя недостойно, родственники попытались сжечь. Говорят, она где-то в госпитале».
Эта моя подруга имеет определенную харизму, ее уважают, и она демонстрирует необыкновенную силу духа, поэтому я рассчитывала узнать продолжение этой истории.
Обычно она занимается только детьми, но мать никогда не стоит далеко от ребенка! И вот к 15 сентября того же года она мне сказала:
– Послушай, Жаклин, в госпитале находится девушка, которая медленно умирает. Социальный служащий подтвердил мне, что она была сожжена кем-то из родственников. Как ты думаешь, сможешь ли ты что-нибудь сделать?
– Что ты еще знаешь?
– Только то, что она была беременна, и в деревне говорили: «Правильно, что ее наказали, теперь она умрет в больнице».
– Это чудовищно!
– Я знаю, но здесь это так. Она беременна, и потому должна умереть. Вот и все. Это нормально. Они говорят: «Бедные родители!» Они жалеют их, а не девушку. Впрочем, она, в самом деле, скоро умрет, насколько я слышала.
Подобные истории меня всегда тревожат и волнуют. В то время я работала под руководством необыкновенного человека Эдмонда Кайзера. В своей первой командировке я занималась детьми. И хотя я никогда не встречалась с подобными случаями, но сказала себе: «Жаклин, дорогая, ты должна пойти и посмотреть своими глазами, что там происходит!»
Я поехала в этот госпиталь, который знала довольно плохо, потому что бывала там очень редко. Вообще у меня нет проблем, потому что я знаю страну, обычаи, могу объясниться на языке, да и в госпиталях я провела немало времени. Я просто спросила, кто покажет мне, где лежит сожженная девушка. Меня провели без проблем в большую палату. У меня сразу возникло впечатление, что это помещение для ссыльных.
Довольно темная комната с решетками на окнах, две кровати и больше ничего.
Поскольку девушек было две, я спросила медсестру:
– Я ищу ту, которая только что родила.
– Ах, эту! Да вот она!
И все. Медсестра ушла. Она не задержалась даже в коридоре. Не спросила, кто я такая, ничего! Только указала в направлении одной из кроватей: «Да вот она!»
У одной из девушек были очень короткие вьющиеся волосы, у другой – прямые и чуть длиннее. У обеих черные лица, покрытые сажей. Тела спрятаны под простыней. Я знала, что они здесь довольно давно, недели две, как мне сказали. Было очевидно, что они не могли говорить. Обе агонизировали. Та, что с прямыми волосами, была в коме. Другая, которая родила ребенка, временами приподнимала веки.
Никто не заходил в эту палату, ни сестры, ни врач. Я не смела, заговорить с девушками, тем более прикоснуться к ним, а запах стоял невыносимый. Я пришла, чтобы увидеть одну, а обнаружила двух, страшно обожженных и, совершенно очевидно, лишенных малейшей помощи. Я вышла из палаты и отправилась искать медсестру. Наконец нашла одну и сказала: «Я хочу видеть главного врача госпиталя».
Я была хорошо знакома с подобными медицинскими учреждениями. Симпатичный главврач меня принял приветливо.
– У вас лежат две обожженные девушки. Вы знаете, что я работаю с гуманитарными организациями. Можем ли мы им помочь?
– Послушайте... я бы вам не советовал. Одна из них упала в огонь, а другая – это семейное дело. В самом деле, я не советую вам вмешиваться в эту историю.
– Доктор, но моя работа – это как раз помогать, и особенно тем людям, которым нет помощи ниоткуда. Можете ли вы рассказать мне немного подробнее?
– Нет, нет, нет. Будьте осторожны. Не влезайте в подобные истории.
Когда разговор идет так, не надо давить на людей. Я оставила все, как есть, но опять вернулась в комнату для умирающих и присела на минутку. Я хотела подождать, надеясь, что та, которая приоткрывала глаза, сможет со мной пообщаться. Состояние другой было более тревожным.
По коридору проходила медсестра, и я попыталась задать вопрос:
– Та девушка, у которой волосы и которая без сознания, что с ней произошло?
– А, эта? Она упала в огонь, она очень плоха, скоро умрет.
В этом диагнозе не было ни капли сострадания. Только констатация. Но меня не обманули слова «она упала в огонь».
Другая девушка слегка шевельнулась. Я подошла к ней и стала рядом, не говоря ни слова.