Эдвард недавно убрал табличку со своим именем с ворот, спасаясь от множества охотников за диссертациями, которые шли вверх с обеих сторон: и по лестнице, и по тропинке. В ту субботу нам захотелось его навестить. Я опасался идти без звонка, но поскольку Шанталь считала, что это нормально, мы оставили детей на кузенов и пошли.
Мы обогнули залив и стали подниматься по тропинке, как много лет назад, когда шли вслед за Тиррелом и Эдокси, и подошли к парадному входу, не заглянув в сад. Дверь открыла Эдокси в одном только красном полотенце. Ее кожа оказалась темнее, чем я думал. В первый момент мы все трое изумленно смотрели друг на друга. Она удивилась, по лицу ее пробежала мгновенная тень раздражения. Однако уже через миг она была воплощенная вежливость и радушие. Шанталь она уделяла куда больше внимания, чем мне, - впрочем, как обычно. Она вела нас через дом на балкон, по пути сообщая о нашем приходе. Добравшись, мы увидели Катрин, которая в этот момент прикрывала наготу красным полотенцем, таким же, как у Эдокси. Она, очевидно, только что лежала на нем - подле Эдварда, сидевшего в шезлонге с газетой в руках. Эдвард был в шортах цвета хаки, такой же шляпе, надвинутой на глаза, и расстегнутой до пояса белой рубашке. Должно быть, женщины загорали, лежа у его ног.
Мы с Шанталь так удивились, что даже не смутились. Мы уставились на Катрин, и я залепетал, что мы не знали, что она здесь, и, поддавшись инстинкту англичанина, начал извиняться. Я чувствовал, что и моя удивительная способность констатировать очевидное, и мои извинения раздражают Шанталь, но ничего не мог с собой поделать. Ее молчаливость за чаем я отнес на свой счет. Катрин, не сказав ни слова, пошла в дом одеваться, Эдокси же, изящно задрапированная в полотенце, осталась. Она была оживлена и дружелюбна, и я, как всегда, когда она смеялась, отметил, как полон ее рот мелких белых зубов. Они казались вставленными, а не выросшими естественным путем - мне всегда хотелось их потрогать. Так или иначе, Шанталь оттаяла в лучах внимания Эдокси и, когда та взяла ее за руку и сказала, что хочет показать цветы, увивающие стену в саду, засмеялась и вскочила почти что с юношеской живостью.
Эдвард так и не опустил газеты. Он улыбнулся в качестве приветствия и безучастно позволял болтовне звучать вокруг себя, весьма напоминая скалу, о которую разбивается кипение пенных волн. Когда мы остались одни, он спросил:
- Девочки у кузенов?
Я кивнул, и он продолжал чтение. Воцарилось приветливое молчание. Говорить было не о чем.
- Капельку виски? - через некоторое время спросил он.
Я вызвался спуститься вниз за бутылкой. Проходя мимо спальни, я увидел, что там одевается Катрин. Она стояла в белых трусиках и лифчике и натягивала зеленую юбку. Наши глаза на мгновение встретились, и она опустила ресницы, застегивая юбку на талии. В ее глазах было полное безразличие, ни тени смущения; и только теперь она для меня наконец стала не младшей сестренкой Шанталь, а частью огромного полуизученного мира женщин. Разумеется, для Шанталь это стало очевидным уже давно, но тогда я не оценил этого соображения по достоинству.
Я нашел виски и уже собирался отнести бутылку наверх, когда заметил в темном кабинете Эдварда какое-то зеленое мерцание. Я не очень восприимчив возможно, по этой причине я считаю своим долгом интересоваться всем. Я любопытен - попросту говоря, повсюду сую свой нос; я не могу пройти мимо открытой двери, не заглянув в нее. Я не ожидал увидеть Катрин в Эдвардовой спальне, но не смог сопротивляться искушению посмотреть, что там. Точно так же я не смог сопротивляться искушению заглянуть в его кабинет. Шторы были опущены, а мерцание исходило от экрана компьютера. Так я узнал, что Эдвард перешел на компьютер.
Это был "Амстрад" - не Бог весть что даже для того времени, но более чем подходящий для писателя. Рядом с ним на столе лежал манускрипт Тиррела, о котором я тогда еще ничего не знал. Но все равно мое внимание было приковано к экрану. На нем высвечивалась жуткая абракадабра из ману-скрипта, но тогда я этого не знал и подумал, что или с компьютером что-то не в порядке, или Эдвард не ведает, что творит.
Я не пробыл там и минуты, как в дверях появилась Эдокси; с напряженным вниманием она глядела на экран. Потом посмотрела на меня.
- Что ты здесь делаешь? - спросила она.
- Я ничего не трогал. Увидел свет и решил посмотреть, что это.
Она вошла в кабинет и стала так близко, что почти касалась обнаженным плечом моей руки. Я ее не интересовал, она не отрывала глаз от экрана. Казалось, она не шелохнется, даже если полотенце упадет к ее ногам.
- Похоже, полная бессмыслица, - сказал я.
Она выключила компьютер.
- Все уже наверху.
Когда мы остались одни, Шанталь не заговаривала о Катрин. Зная, разумеется, что Катрин знакома с Эдвардом и Эдокси, потому что приходила к ним с Шанталь, я почему-то не допускал мысли, что она может прийти к ним и одна. И сказал об этом.
- Она всегда на него вешалась, - ответила Шанталь.
- У них роман?
- Понятия не имею. - Она говорила так, словно речь идет о чем-то давно и хорошо известном нам обоим.
После этого случая мы - точнее, Шанталь - стали чаще видеться с Эдокси. Они стали дружить. Эдокси приезжала в Антиб, и они вместе ходили по магазинам или шли пообедать; затем Шанталь отправлялась на мыс Ферра. То и дело Эдокси забегала к нам на кофе, принося детям, которых она совершенно очаровала, маленькие подарочки. Не знаю, продолжала ли Катрин бывать на мысе Ферра - она как-то перестала фигурировать в разговорах. Потом я узнал, что у нее роман с моим коллегой по лицею, который был женат. Когда я рассказал об этом Шанталь, она кивнула, как будто опять мы говорили о вещах давно и хорошо известных.
- Да, пора ей с этим кончать. Это тянется с тех пор, как ей исполнилось семнадцать. Он гораздо старше ее и никогда не уйдет от жены. Я ей говорила, и Эдокси ей говорила, но она не слушает. Она должна сделать над собой усилие.
- Значит, она его любит?
- Ей кажется, что да.
Не буду притворяться, что разбираюсь в таких вещах, но я был рад, что Шанталь подружилась с Эдокси, ибо это ее, казалось, оживило. С некоторых пор она стала зажатой и молчаливой, особенно со мной, а если вдруг снисходила, то с замечаниями типа: "Все дело в том, что ты ничего не хочешь". Когда же я пытался выяснить, чего именно должен хотеть, она раздражалась. Жить с человеком, который постоянно недоволен, тяжело, особенно если вам ставят в вину ваше неведение относительно причины этого недовольства; неумение понять другую сторону - это обвинение, от которого невозможно защититься. В самом деле, трудно не поддаться чувству обиды, когда видишь, что тебя тоже не понимают или же жена считает, что ты должен разбираться в ней лучше, чем она сама. Физическая близость между нами практически прекратилась.
Разумеется, я не понимал, как она мучается, и, подозревая, что наши супружеские отношения не уникальны, решил, что дело в раннем климаксе; ее яростные отказы скорее укрепляли мои подозрения, нежели рассеивали. Что до меня - трудно выразить свои чувства по отношению к человеку, с которым изо дня в день прожил долгие годы. Когда двое так тесно связаны, трудно определить, где кончается один и начинается другой. Хотя меня и волновала ее подавленность, сам я не слишком грустил; я стал бегать трусцой - это она тоже ставила мне в вину.
Но когда она стала чаще видеться с Эдокси, то повеселела и чувство юмора к ней вернулось. Я решил, что в Эдокси она нашла подружку - взамен Катрин, и в чем-то был прав.