Полицейский вздохнул, улыбнулся и опять повернулся лицом вперед.
"Мужчины менее закомплексованы, чем женщины, - сказал этот полицейский, не отрывая взгляда от ветрового стекла, как будто увидел впереди какой-то ответ и теперь оставалось только за него ухватиться. - Мужчины лучше женщин".
Другой полицейский высоко вскинул брови, на минуту отпустил руль, чтобы взять протянутую ему зажигалку, - я увидел, как две его руки чуть замешкались на ладони второго полицейского, до которой он в знак благодарности дважды дотронулся мизинцем, - и потом, жадно затянувшись сигаретой, выпустил в ветровое стекло струйку дыма.
Мы остановились перед зданием в вильгельминовском стиле, которое, как ни странно, при ближайшем рассмотрении показалось мне скорее постройкой пятидесятых годов. Оно было окружено высокой стеной, по верху залитой бетоном с вделанными в него осколками разноцветного стекла.
У черной стальной двери стояли примерно тридцать по виду совершенно отчаявшихся людей и ждали, когда их пустят внутрь. Они были в пальто, некоторые - со связанными руками.
"Подождите, я подержу вам дверцу машины. Тогда вам будет легче пробиться сквозь толпу". Толстый полицейский вылез на тротуар, обогнул авто и открыл мне заднюю дверцу.
"До свидания. Мне в самом деле очень жаль, что с вашим другом случилось такое. Удачи". Он пожал мою руку.
"Да, и вам того же. Спасибо за участие, вы были ко мне очень добры".
Иранский охранник сперва посмотрел на мои сандалии, но потом быстро отдал честь, поскольку я выходил из полицейской машины. Я высоко поднял свой паспорт, и он крикнул, чтобы меня пропустили. Люди расступились, даже не выражая никакого недовольства, просто так; их поведение свидетельствовало о глубочайшей апатии, плечи были опущены, они знали, что их все равно не пропустят, никогда, - и тем не менее продолжали терпеливо ждать. Полицейская машина развернулась и уехала.
Солдат с белой повязкой на плече сказал несколько слов в переговорное устройство, стальная дверь с жужжанием отворилась, и я ступил во двор. Там росла яблоня, прямо посреди гравия. Все звуки городской жизни разом исчезли. Я подошел к парадному, немецкий солдат улыбнулся мне, полистал мой паспорт, и вот я уже внутри.
Я шел по коридору, мимо разных дверей, по полу, покрытому светло-серым линолеумом. Слева от каждой двери была прикреплена специальная пластиковая рамка, куда вставлялась карточка с именем чиновника, сидевшего в данном кабинете. Ниже помещалась табличка с указанием его должности.
В одном из таких кабинетов немецкого посольства вице-консул заглянул мне в глаза, задержав свой взгляд на пару секунд дольше, чем было необходимо. Я запомнил кольцо с печатью на его мизинце и то, что он курил, когда кончиками пальцев клал мой паспорт поверх раскрытого паспорта Кристофера.
На стене слева от него висел плакат под стеклом, изображавший вид Рейна летом; там можно было увидеть корабли: длинную и широкую темную баржу, возможно для перевозки всякого мусора, и рядом с ней другое судно, белое, выкрашенный белой краской паром или прогулочный пароход. Они проплывали мимо скал Лорелеи. Над ними - надпись, выполненная белыми буквами, красивым шрифтом: Germany1. Рядом с этим плакатом красовалась чуть меньшая по размеру фотография в рамке: портрет федерального президента Вальтера Шееля.
"Покойный был вашим... спутником жизни?" - спросил вице-консул. Ему пришлось приложить некоторое усилие, чтобы выговорить это словосочетание.
"Нет. Мы были просто друзьями".
"А с какой целью вы приехали сюда, в Иран?"
Вице-консул зажег себе новую сигарету. У него было худое лицо и усталые, почти сонные глаза. Казалось, разговор вовсе его не интересовал, но у меня возникло впечатление, что он специально создает такой имидж.
"И почему именно теперь?" - спросил он.
"Как туристы. Это указано в наших визах. Было указано в наших визах".
"Вы добирались через Турцию, по железной дороге?"
"Да, конечно. Почему вы спрашиваете? Вы ведь видите это по моему паспорту".
"Хм. В последнее время мы видим в Иране мало туристов".
"Хотите начать все с начала?"
"А что, кто-то еще сомневался в ваших словах?"
"До вас - местная полиция; они требовали, чтобы я подписал какие-то бумаги. И говорили, что мы с Кристофером работаем на американскую разведку".
"Надеюсь, вы не стали ничего подписывать?"
"К сожалению, пришлось. Это было очень глупо с моей стороны? Прочесть документы я не мог".
"О да. Вы накликали на себя неприятности, - быстро сказал вице-консул и уставился на свой ноготь. - Ну хорошо, а что в действительности привело вас в Иран? Со мной вы можете быть откровенны".
"Кристофер очень интересовался архитектурой мамлюков. Барочность... э... сафавидской архитектуры он считал непосредственной реакцией на рационализм мамлюков. Он собирался написать об этом книгу. Поэтому мы и ехали через Турцию. Он говорил, что хочет проследить архитектурные влияния".
"И вы его сопровождали?"
"Да".
Я посмотрел в окно. Наш разговор почему-то никак не мог сдвинуться с мертвой точки. Сквозь прутья решетки я видел залитый лучами зимнего солнца бульвар и мужчину в гавайской рубашке, который только что вылез из американского автомобиля и теперь яростно жестикулировал, с покрасневшим от натуги лицом. Военный полицейский в белых перчатках, вооруженный автоматом, махнул рукой, чтобы американец вернулся в кабину и ехал дальше.
"Послушайте, в ближайшие дни здесь будет очень несладко. Никто толком не знает, что может произойти. Шах и его семья скорее всего уже покинули страну, и мы с минуты на минуту ждем..."
"Чего вы ждете?"
"Ждем... полной катастрофы, государственного переворота, исламской революции, возможно, прихода к власти коммунистов - называйте это как хотите".
"Н-даа..."
"Все будет очень скверно. Демократический порядок лопнул. Еще одна ночь, и партнеры по переговорам попадут за решетку. Чем, собственно, оправдывается наше существование? Думаете, это легко? Ах, для чего я рассказываю вам все это..."
"Не знаю".
"Мой отец во время Второй мировой войны, в Белграде, расстрелял четырех евреев. Он расстреливал евреев, слышите? Мне стыдно, я стыжусь за каждый день, прожитый мною на земле. Вас это не удивляет? Вас не удивляет Германия? Или тот факт, что человек, родившийся в подобной семье, смеет сидеть здесь, под взглядом вот этого?"
Он мотнул головой, показав на фото Вальтера Шееля, висевшее на стене. Я откинулся на спинку стула и выпустил из легких воздух. Вице-консул встал, подошел к окну, одной рукой пошире раздвинул шторы, посмотрел на улицу и потом вернулся на свое место. Я попытался сконцентрироваться на стоявшем в углу фикусе.
"Кто будет заниматься транспортировкой тела?"
"Определенно не я".
"Значит, родственники?"
"Может быть. Я, с вашего разрешения, хотел бы сейчас уйти".
"Не буду вам в этом препятствовать. Однако позвольте задать вам еще один вопрос".
"Да?"
"Вы верите в зло?"
"Нет".
"Откуда приходит зло?"
"Я не знаю".
"Оно всегда было здесь? Всегда было в нас?"
"Нет".
"Мы исправимся", - сказал он.
"Да".
"Мы исправим себя".
Он подвинул ко мне через письменный стол листок бумаги. Вверху на листке был изображен западногерманский гербовый орел. Вице-консул отвинтил колпачок своей авторучки, надел его сзади, удлинив корпус, и протянул ручку мне. Я взял ее и поставил на листке свою подпись, в том месте, где он мне показал.
"Уезжайте из Ирана. Советую вам сделать это еще сегодня, и как можно скорее".
----------------------------------------------------------------------
1 Германия (англ.).