Швиль поспешно оделся, стремясь как можно скорее разрешить загадку. Окончив туалет, он взглянул на себя в зеркало и не мог удержаться от довольной улыбки. Он опять был прежним Куртом Швилем, красивым мужчиной, любимцем женщин. За стол он сел почти без аппетита, потому что перед тем опустошил вазу с фруктами, но предложенные ему блюда были такими вкусными, что он все-таки попробовал их. Быстро покончив с завтраком, Швиль закурил хорошую сигару, лежавшую в фарфоровой пепельнице. От нетерпения он не спускал взгляда с двери, буквально гипнотизировал ее, и временами ему казалось, что ручка поворачивается. Тогда его сердце начинало биться сильнее. Он не сомневался, что сейчас тайна его спасения будет раскрыта. Его не переставал мучить вопрос, почему его спасли. Но это было так же непонятно, как и то, что он нашел здесь свои собственные вещи. Он пытался вспомнить, когда и где был на нем в последний раз этот костюм, но тщетно. Да и как он мог вспомнить, когда у него раньше было столько костюмов? Швиль ждал таким образом, сидя в кресле, четверть часа. Потом он больше не мог выдержать и начал ходить взад и вперед по комнате. Открыв дверь, он посмотрел в холл, где было мрачно и тихо, как и раньше. Неужели о нем совершенно забыли? Это было невероятно. Он хотел было уже нажать звонок, чтобы напомнить о себе, как где-то раздался стук захлопнувшейся двери. Вскоре вошел слуга и пригласил его следовать за ним. Они прошли через холл в расположенную за ним комнату, где ему надо было подождать.
Эта комната своей роскошью превосходила все, что он видел до сих пор. Красные шелковые портьеры придавали алый оттенок всей комнате. Ярко красный ковер с ярко-желтыми цветами покрывал пол. Мебель цвета слоновой кости была обтянута красным шелком; огромная люстра, увешанная неополитанскими кораллами, производила сказочное впечатление; картины на стенах и плафон изображали амуров и ангелов, прекрасная мраморная статуя – копия Венеры Милосской, смотрела на вошедшего.
Швиль был погружен в созерцание комнаты, когда позади его открылась дверь.
Он обернулся и вскрикнул.
В гостиной, на расстоянии десяти шагов от него, стояла женщина в красном кимоно, затканном золотыми цветами. Она была высокого роста, стройная, с продолговатым бледным лицом, на котором выделялись сильно накрашенный рот и черные глаза, окруженные легкими тенями.
Иссиня-черные волосы, собранные сзади в тяжелый узел и сдерживаемые золотым обручем, разделялись посередине прямым, как белая нитка, пробором. В маленьких ушах висели тяжелые старинные серьги из золота и кораллов. От этой женщины исходила необычайная сила; каждое ее движение указывало на властолюбие. Глаза, почти не менявшие своего выражения, были неподвижными. Только с большим усилием воли можно было выдержать их взгляд и то короткое время. Казалось, что она пришла сюда из сказки. О таких женщинах мечтают в тропиках, когда мозг измучен полуденным зноем, или под влиянием наркотиков.
– Марлен, – вырвалось у Швиля, когда он наконец пришел в себя.
– Да, ты не подозревал, кто спасает тебя?
Ее голос был очень низким, странного тембра, вызывавшего невольную дрожь.
– Если бы я это знал! – мог он только сказать и, прислонившись к стене, закрыл глаза. Она подошла к нему.
– Ты совсем не хочешь поздороваться со мной? – спросила она, и алые губы сложились в непринужденную улыбку. Не подавая ей руки, он с испуганным выражением отступил на несколько шагов назад. Он готов был завыть от отчаяния, закричать, ударить ее. Но она снова подошла к нему, смотря на него своими неподвижными, бездонными глазами. Ее голова держалась тоже совершенно неподвижно, только чуть шевелились серьги. Только они были чем-то живым в этой женщине.
Сильный, экзотический аромат, исходивший от нее, утомлял его.
– Для чего ты привезла меня сюда? – с трудом выговорил он.
– Чтобы спасти твою голову.
– Для кого?
– Для меня.
– Для чего она тебе нужна?
Ее губы искривились в улыбке, но она продолжала оставаться совершенно неподвижной.
– Глупый мальчик, ты на самом деле все такой же: пережитое не изменило тебя нисколько, – сказала она.
– Марлен, отпусти меня, – взмолился он.
– Куда?
Это короткое слово как свинец тяжело упало в тишину комнаты.
Он не нашел ответа и опустил голову. Со вчерашнего дня его жизнь висела на волоске этого слова. Марлена спокойно наблюдала за ним, потом провела по его волосам тонкой, бледной рукой с ярко-красными ногтями. Это прикосновение огнем пробежало по его телу.
– Марлен, отпусти меня.Яблагодарю тебя за спасение, но ты знаешь, что я не могу здесь оставаться. Я пришел к тебе несколько лет тому назад молодым, цветущим юношей, чтобы уйти от тебя сломанным, постаревшим человеком. Ты овладела мной, как паук мухой, ты сделала меня своей игрушкой. Ты почти погубила меня, и поверь, когда я вспоминал тебя в своей камере, то радовался, что толстые стены защищают меня от тебя. Я бежал от тебя; тысячи километров разделили нас, и я верил, что наконец избавился от тебя, но все-таки не мог освободиться от сознания, что ты со мной. Ты разбила всю мою жизнь и не только мою. Я ненавижу тебя со всей силой своего сердца: для чего я тебе еще нужен?
– Хорошо, иди, – спокойно ответила она и позвонила.
– Принесите господину шляпу и перчатки, а кроме того, тысячу лир, – приказала она вошедшему слуге.
Швиль не верил своим ушам. Его охватила безграничная радость. Он вскочил, схватил ее руки и поцеловал их. Но она не ответила на это ничем, продолжая стоять прямо и отчужденно. Слуга принес приказанное. Швиль протянул ей на прощанье руку.
– Благодарю. Я этого никогда не забуду, – взволнованно сказал он.
– Хорошо, иди – ответила она.
Он оставил дом вне себя от радости. Свободен! Наконец-то свободен!
Старый город был залит солнцем. Дворцы были истомлены зноем и бросали резкие тени на мостовую. От гелиотропов исходил одуряющий запах. Воздух был неподвижен и мягок. Швиль довольно хорошо знал город и уверенными шагами шел по улице. Он чувствовал себя молодым и гибким, голова была ясной, совсем ясной, как давно уже не бывало. Он посмотрел на часы, стрелки которых блестели на высокой башне: было незадолго до полудня. Нужно действовать, это он знал, значит бежать, в Германию, обратно на родину: там он, наверное, найдет людей, которые поймут его, а если присяжный поверенный Рихтер, его хороший друг, все еще в Берлине, то он примется за его дело; он защитит его, поверит ему и будет бороться за его свободу и доброе имя.
Он уже больше не мог идти медленно. Нетерпение заставило его все более ускорять шаги. Внезапно он остановился как вкопанный. Лицо исказилось судорожной болью. Только теперь ему пришло в голову, что у него не было никаких бумаг, никакого имени, он был вычеркнут из списков, уничтожен. Швиль вошел в маленькое кафе и измученно опустился на стул; когда подошел кельнер, он долго не мог понять, что ему здесь собственно нужно. Он заказал какой-то пустяк и начал лихорадочно рыться в газетах и журналах, пока не наткнулся на то, чего боялся, и что так хотел узнать. Объявление о его розыске было уже напечатано; под довольно похожим на него снимком он прочел, тяжело переводя дыхание, описание своего бегства, но с облегчением вздохнул, увидя по сообщениям газет, что направление, в каком он скрылся, было совершенно неизвестно. Предполагалось даже, что он совсем не оставлял города и прятался где-то поблизости. Потом он прочел, что его двойник, сразу же арестованный, разыгрывал немого.