Кирби Карнес получил известность как человек, которого невозможно нокаутировать. Вечер за вечером выходил он на ринг ревущего зала «Барбари», чтобы подставить себя под град ударов очередного безжалостного мордоворота, и терпел эту пытку до последнего сигнала гонга. И вечер за вечером приходил на его выступления Джон Рейнольдс — с непроницаемым лицом следил он за поединками.
Настал день, когда Эл Лайман решил, что пришла пора большой жатвы. Кирби Карнес был записан на матч с Джеком Миллером.
Миллер выделялся среди тех, кто выступал на ринге «Барбари». Не чемпион, он тем не менее славился отменно поставленным ударом, отличной профессиональной техникой и грамотно построенной тактикой передвижения по рингу. Класс, опыт, выносливость, способность быстро адаптироваться — в общем, все это не оставляло сомнений в том, кто победит в предстоящем поединке. Неясным было лишь, одолеет Миллер Карнеса нокаутом или ограничится победой по очкам. Немалые деньги — по мерке заштатного клуба — были поставлены на кон. Учитывая бои Карнеса, в которых он ни разу не был нокаутирован, а также недостаток настоящего взрывного характера убийцы у Миллера, ставки шли три к одному на то, что Кирби выстоит до конца поединка.
Незадолго до начала матча к Элу Лайману подошел некий Джон Линч по кличке Большой Джон.
— Лайман, запомни, твой Карнес должен лечь в девятом раунде. Можно раньше, но не позже, — пробурчал он, глядя Лайману в глаза.
— Сделаем, — пообещал Лайман. — Я и сам немало поставил через своих ребят. Карнес выдохся: слишком часто его молотили. Долго не простоит. А потом пусть катится обратно к себе в пустыню. Уверен, что Миллер уложит его и без чьей-либо помощи. Но — рисковать не будем, я все возьму под контроль и, если будет нужно, вмешаюсь.
Лайман был достаточно проницателен — он почувствовал, что Карнес от природы честен и неподкупен и не стоит соваться к нему с предложениями поиграть в поддавки. Он уверял Кирби, что его единственный шанс на победу — идти напролом, не обращая внимания на град ударов противника. Карнес знал, что на любой работе приходится вкалывать в поте лица, и не видел, почему бокс должен отличаться от другой работы. Он никогда не сомневался в словах менеджера. Зато в последнее время стал сомневаться в другом — в своих собственных способностях. Он и не подозревал о том, насколько жестоко и безжалостно его эксплуатируют.
Сидя в своем углу ринга, он рассеянно разглядывал зрителей, угадывая среди них примелькавшиеся лица. Вот худое, вытянутое лицо человека, которого, кажется, зовут Джон Рейнольдс, — известного боксерского менеджера. А вот и широкая грубая рожа Большого Джона Линча в окружении гориллоподобных физиономий его ассистентов-телохранителей — Штеймана, Макгурти и Сорелли. Линч был хозяином букмекерских контор и тотализаторов в квартале, а значит, едва ли не хозяином всей Барбари-стрит и прилегающих улочек.
В противоположном углу готовился к бою Джек Миллер — высокий, мощный, с литыми мускулами, безжалостным лицом и расплющенным носом. Не чемпион лиги, но наиболее серьезный и знаменитый боксер из всех тех, с кем доводилось встречаться Карнесу.
Лайман, обвешанный полотенцами, время от времени бросал опасливые взгляды в сторону попыхивающего сигарой Линча. Карнес чисто механически ковырял носком покрытие ринга. Его ждала привычная тяжелая работа. То, что нокаутировать Миллера ему не удастся, он уже понял; оставалось стоять насмерть самому и продержаться до конца поединка. В мозгу родилась весьма нерадостная мысль: ведь все его достояние — это железная, «непробиваемая» челюсть. У каждого человека есть свое место в жизни. Он, Кирби Карнес, занял нишу железного человека — кто дерется не столько для победы, сколько для того, чтобы продержаться до конца. Закончить бой стоя уже означало победить. Это казалось странным, но Лайман не раз убедительно доказывал, что так и должно быть, что другого ему не дано.
Жизнь, в которую он окунулся, была слишком сложной для человека пустыни, поэтому Кирби слепо подчинялся Лайману. Он даже понятия не имел о сумме его сборов и своей доле в них. Доля эта выходила весьма скромной. Но думать о сложностях городской жизни ему было втягость. Привычных мыслей не хватало, нужно было шевелить мозгами.
Порой он сравнивал себя с человеком, бредущим по незнакомой местности в густом тумане. Впрочем, туман, рождающийся от огромного количества ударов в голову, действительно начинал окутывать его мозг плотной пеленой. Изувеченные уши, брови, нос — он уже выглядел ветераном, проведшим всю жизнь на ринге. Кирби озарило: несомненно, любое дело человек должен начинать с азов, с самого дна, однако выходило так, что ему суждено остаться на дне, на захудалом ринге, до конца своих дней — видимо, весьма недалекого. Тряхнув головой, Кирби отогнал несвоевременные мысли и вернулся к реальности, к последним торопливым указаниям Лаймана.
Гонг! Привычный ураганный рывок в сторону противника. Привычный рев толпы в изуродованных ушах: «Карнес! Карнес! Карнес!» Человек, которого невозможно нокаутировать!
Миллер холодно улыбался. Ему и раньше доводилось встречаться с железными бойцами, но он был для них опаснее любого молотобойца-убийцы. Тактика Миллера была проста — растрясти крепкого на удар парня не сокрушительными, но опасными тычками и хуками в голову. Заставить его пропотеть, устать, сбиться с ритма. Не изматывать себя, пытаясь пробить его с первой же атаки.
Миллер, огрызаясь, отступал. Карнес лез вперед. Миллер безошибочно почувствовал, что не следует пытаться резко остановить, сбить эту атаку мощными ударами. Он пятился, время от времени выстреливая короткими прямыми тычками в лицо противника, и лишь иногда прорывался вперед, буравя корпус Карнеса сериями резких апперкотов. Карнес, соображая, что его кулаки молотят воздух где-то за спиной Миллера, замирал в недоумении. Ничего не зная о правилах предельно близкого боя, он в лучшем случае обхватывал Миллера локтями и ждал, пока судья остановит бой и разведет противников. Его брюшные мышцы стальными плитами звенели под молотоподобными кулаками Миллера. Сам же Миллер недовольно кряхтел, понимая, что ему придется немало потрудиться, чтобы «довести» этого парня.
Раунд за раундом Карнес держался — держался непоколебимо физически и душевно. Когда он проводил удачный удар, Миллер содрогался до самых пяток. Впрочем, случалось это нечасто. Опытный боксер, Джек быстро приноровился к весьма однообразному стилю соперника. Несмотря на лавину ударов и несколько свежих отметин на лице, Кирби чувствовал себя уверенно, дышал ровно и глубоко. К концу седьмого раунда он не давал ни малейшего повода усомниться в своей решимости закончить бой на ногах.
Вынув сигару изо рта, Большой Джон многозначительно кивнул Лайману. Эл суетливо вынул из кармана маленький пузырек. В перерыве под прикрытием правильно вставшего и расправившего полотенце секунданта он поднес пузырек к окровавленным губам Карнеса.
— Выпей! — прошипел он. — Давай, живее!
Не задавая вопросов, Карнес сделал глоток. Приказ менеджера — закон. Жидкость пахла неприятно, рот обожгло горечью. Фыркнув, Кирби хотел спросить Эла, зачем это было нужно… но тут прозвенел гонг.
Карнес привычно вылетел на ринг и понял: что-то идет не так. Фонари поплыли перед глазами, и он на миг замешкался, чтобы проморгаться. В этот момент полновесный хук Миллера угодил ему в неприкрытую челюсть.
Карнеса отбросило к канатам, затем — отдачей — обратно. Ощущение было такое, словно перчатка противника все еще давит на его челюсть — с силой, почти равной силе удара. Ноги дрожали, руки повисли плетьми. Однако помутившееся сознание упрямо твердило ему, что этот удар был ничуть не сильнее множества других. А значит, причина странного эффекта лежит в нем самом, в Кирби Карнесе.
Человек пустыни разозлился больше обычного. Зрители приняли это за результат умелого боксирования Миллера, но Кирби понимал, что в нем самом поселилось нечто, тянущее к земле руки, наливающее свинцом взгляд. Миллер чувствовал перемену в состоянии противника, но действовал осторожно. Может быть, это ловушка. А рисковать он не имел права — слишком высока была цена каждого пропущенного удара. Энергично работая вытянутой левой рукой, правую он все время держал наготове — в «заряженном» состоянии.
Конец раунда Карнес встретил на ногах.
Эл Лайман с тревогой поглядывал на Большого Джона, который демонстративно мрачно и злобно загасил окурок сигары о подошву ботинка. Поежившись, Лайман наклонился над Карнесом:
— Ну, Кирби, как дела? Как себя чувствуешь?
— Паршиво, если не сказать хуже, — ответил тот. — Что ты в меня влил?
— Просто чуть-чуть разбавленного бренди, — соврал менеджер. — Ты побледнел, и я подумал, что это поможет тебе взбодриться.
— Я продержусь! — сказал сам себе Карнес и встал с табурета. — Меня не собьешь…
«Никто не сможет нокаутировать меня», — такая мысль билась в затуманенном мозгу Карнеса, пока он вновь и вновь подставлял свое тело и голову под безжалостные кулаки соперника. Миллер, поняв, что заторможенное состояние Карнеса — никакая не уловка, вылил на него всю скопившуюся и до сих пор придерживаемую ярость.
«Не падать! Вытерпеть до конца!» — повторял про себя Карнес. Устоять — вот единственно возможный для него вариант победы. Значит, надо крепче стоять на подгибающихся, дрожащих ногах, чаще работать отяжелевшими руками и, главное, держать, держать, держать все новые и новые удары противника. Будь что будет, пусть обрушится крыша зала, пусть землетрясение сметет с лица земли весь город, пусть мир рухнет, но он должен выстоять до конца поединка.
В перерыве он точно сквозь туман видел непривычно бледное лицо Эла. Откуда-то издалека доносился его взволнованный, произносящий странные слова голос:
— Хорош, Кирби, хватит! Кончай мучить себя. Получи хороший хук в челюсть и вались на ринг.
Лайман знал, что выбрасывать полотенце на канаты бесполезно. Большие деньги поставлены на миллеровскую победу нокаутом, и произойти это должно до того, как начнется десятый раунд. Да и зная репутацию Карнеса, судья ни за что не остановит поединок. Лайман попал в свою же ловушку.
— Брось, старик, — не чувствуя подвоха, успокаивал Карнес менеджера. — Я еще в форме. Меня так просто не возьмешь. Я достою до конца.
Гонг — и рев толпы. Хруст пальцев, согнутых плотной кожей перчатки, пот, что заливает горящие огнем глаза. И Кирби Карнес — все еще на ногах, несмотря ни на что.
Единственный знакомый Кирби прием защиты — в крайнем случае поплотнее обхватить голову руками — против Миллера не срабатывал. Его увесистые апперкоты, проникающие меж локтей Кирби, били по голове, словно падающие с крыши кирпичи. Раскрывшись, Карнес молотил перчатками воздух, а кулаки противника, казалось, срезали кожу с его корпуса острыми ножами.
На этот раз гонг прозвенел, когда Карнес лежал на полу.
Секунданты оттащили его в угол, усадили на табурет. Лайман был вне себя от злости и страха. Один из ассистентов успокоил его — разглядывая Карнеса, он покачал головой:
— Все. Он и половины раунда не продержится. Такого не вынесет никто.
— Продержусь, — почти в бреду прохрипел Карнес. — Он не сможет меня нокаутировать.
Рев толпы превратился в далекий гул. Огни ринга слились в одно туманное пятно, на фоне которого вырисовывался силуэт Миллера — безжалостного кровавого божества с двумя палицами вместо рук. Гонг — едва различимый звоночек — донесся откуда-то с другого конца вселенной.
Словно пьяный, пошатываясь, Карнес вывалился на ринг. Миллер, почуяв беспомощную добычу, налетел на него пантерой.
Карнес вяло отмахивался и сквозь застилавший разум туман вдруг понял, что удары противника почти перестали причинять боль его онемевшим нервным окончаниям. Он вошел в то критическое, очень опасное состояние, когда человека легче убить, чем остановить. Еще несколько раундов — и карьере Кирби Карнеса придет конец, как, скорее всего, и его жизни. Но бой заранее был ограничен десятью раундами. И когда последний удар гонга остановил поединок, на ринге остался стоять пошатывающийся, окровавленный, почти обезумевший, но непобежденный «лев пустыни». Карнес дошел до своего угла и рухнул под крики толпы, что приветствовала его и освистывала не оправдавшего надежд, измотанного, вконец выдохшегося Миллера.
Мир погрузился в густой туман. Карнес смутно помнил, как секунданты внесли его в раздевалку, потому что идти он не мог. Послали за врачом, которого, по обыкновению клуба «Барбари», опять не оказалось на месте в самый нужный момент.
Впрочем, невероятная жизненная сила Карнеса и здесь дала о себе знать. Чувствовал он себя все хуже и хуже — ведь только усилием воли он до сих пор умудрялся преодолевать воздействие снотворного. Однако при этом Кирби нашел в себе силы сесть и отрешенно осмысливать происходящее, удивляясь, например, странной суетливости в поведении менеджера. Эл Лайман в ужасе задрожал, когда дверь раздевалки распахнулась от удара тяжелого сапога. На пороге вырос Большой Джон — мрачнее тучи; за ним — его гориллы-телохранители.
— Вон! — рявкнул Большой Джон; секунданты и ассистент поспешили исполнить его приказ.
Эл Лайман собрался было последовать за ними, но толстая, как стальная балка, рука Джона Линча перегородила дверной проем прямо перед его носом.
— Грязная продажная крыса! — рявкнул Линч, от слов и тона которого Лайман затрясся мелкой дрожью. — Это ты все подстроил. Ты! Видать, ты чего-то не понял. Я из-за тебя потерял три тонны баксов. Нет, ты, наверное, и вправду не понимаешь. Да я…
— Нет, Джон, нет! — взмолился Лайман. — Я сделал все, что мог. Я пытался, пытался уговорить его поддаться и лечь. Честное слово! Видит Бог, пытался! Карнес, скажи ему, скажи. Скажи, я просил тебя поддаться?
— Да, просил, — буркнул Карнес, чей затуманенный мозг не мог уследить за столь резкой сменой событий.
— Вот видишь? — Лайман подобострастно заглядывал Линчу в глаза. — Я ведь и снотворное ему дал. Ты же сам видел. Оно просто не сработало. Этот парень — не человек, он сущий дьявол…
Размашистая оплеуха открытой ладонью отшвырнула Лаймана в угол. Карнес с трудом встал на ноги. О чем весь этот базар, он понятия не имел, но так обращаться с его менеджером значило оскорбить и его самого. Никому он этого не позволит… Никому…
Снотворное, что проникло в воспаленный, измученный страшными ударами мозг, действовало все сильнее, не встречая сверхъестественного волевого барьера. Откуда-то издалека до Карнеса донеслось:
— Так это все из-за тебя! Это ты нас всех подставил. Ишь ты, он тут своевольничать будет, гонор держать, славу завоевывать, а нам что — деньги терять?!
Большой Джон ударил неожиданно. И без того неслабый, его удар был утяжелен зажатой в кулак свинчаткой. Кирби вздрогнул, развернулся, но тут ворвавшийся в комнату Сорелли огрел его тяжелой деревянной дубинкой. Карнес все еще стоял на ногах и пытался защищаться. Помутившееся сознание вновь перенесло его на ринг, где он отражал атаки напиравшей со всех сторон темноты. Но возможности любого человека не беспредельны. Только что проведенный бой (десять раундов жестокого избиения) да слоновья доза снотворного делали свое дело. К тому же на этот раз противников оказалось несколько. Кулаки — вот самое безобидное, что обрушилось на него: со всех сторон его били кастетами, дубинками, стволами и рукоятками пистолетов. Слышались приказы Большого Джона. Его подручные вышибли заднюю дверь клуба и, протащив по коридорам бесчувственное окровавленное тело, вышвырнули его в пыль и грязь темного тупика в безлюдном конце квартала.
3
Джон Рейнольдс присел на край старой кровати, стоявшей в обшарпанной комнате — жилище Кирби Карнеса. После боя с Миллером прошла неделя, и Карнеса все еще трудно было узнать в лицо. Только человек недюжинной внутренней силы и природной выносливости мог очухаться после двух безжалостных избиений.
— Лайман заходил проведать? — осторожно спросил Рейнольдс.
Ответом ему были лишь гримаса презрения и легкий смешок.
— Я так и думал, — вздохнул Рейнольдс, помолчал и резко сменил тему: — Знаешь, Кирби, я давно за тобой наблюдаю. Несколько месяцев. В общем-то это не мое дело, но я не могу видеть, как пропадает человек с отличными задатками. Лайман — жулик, дешевый мошенник и болван. Все, что он в тебе увидел, это возможность сорвать пригоршню грязных долларов.