Детство в Соломбале - Коковин Евгений Степанович 7 стр.

Мне захотелось вылезть из котла на палубу, где сво­бодно дышится, где ярко светит солнце и шумит в сна­стях свежий ветер. Мы проработали до позднего вечера.

– Забирай инструмент, – сказал Костя. – Пойдем сдавать.

Я высунул голову в горловину. По трапику в машин­ное отдаление спускался капитан. Наклонившись над верстаком, работал машинист.

– Баржу еще привели, – тихо сказал капитан. – На буксире, говорят, придется тащить. Каюту всю за­грузили. Пломбу повесили. Только не выйдет! Вы го­товы?

– Готовы, – ответил машинист. – В десять будет совсем темно. Тогда и уйдем. Не заметят.

– Матросы не придут. Помощник уже ушел… Если спросят, скажу команда разбежалась. Только, думаю, не удастся им спросить меня. Я, Ефимыч, с тобой дви­нусь. Мне в Архангельске пока делать нечего.

Капитан присел на ступеньку трапа и задумался. Ма­шинист бросил напильник на верстак, подошел к капи­тану, зашептал:

– Ты уходи пораньше, а я останусь…

– Зачем?

– Пять лет на «Прибое». Понимаешь, жалко им оставлять. Открою кингстон… пусть все к черту… на дно вместе с ихними патронами!

Мне показалось, что машинист заплакал.

– Костя, что такое кистон? – спросил я.

– Не кистон, а кингстон. Это клапан так называет­ся. Его откроешь – вода наберется в пароход, он и утонет.

Так вот что задумал машинист! А может быть, он тоже большевик?

Через горловину я внимательно рассматривал лицо машиниста. Лицо было небритое, добродушное.

– Ну, вылезай, что же ты! – толкнул меня сзади Костя.

Мы вылезли из котла. Машинист дружески хлопнул Костю по плечу. Из Костиной куртки поднялось облачко пыли.

– Бегите домой, чумазые!

– А принимать не будете?

Машинист махнул рукой

– Нет.

Поднявшись на палубу, я облегченно вздохнул.

У стенки, сзади «Прибоя», тихо покачивалась неболь­шая баржа. Руль у нее был огромный, почти вполовину всей баржи. На носу я различил надпись: «Лит. В».

Мы пробовали разгадать, что означает эта странная надпись. Но попытки наши остались безуспешными.

По берегу ходил часовой. Темнело. Ветер не утихал. Двинские волны с шумом наступали на берег. Где-то в стороне военного порта тревожно завыла сирена.

– Пойдем, – сказал Костя.

Мы молча прошли мимо часового, обогнули горы каменного угля, миновали мастерские. Соломбальские улицы были тихи и безлюдны. Нам встретился патруль английских солдат. Наступали часы, когда на улицу жителям выходить запрещалось. Соломбала, как и весь Архангельск, была на военном положении. Нам нужно было поспешить запоздавших английские солдаты уводили к своему коменданту. А разговор с английским комендантом, как известно, неприятная штука.

Домой я вернулся усталый и сразу лег спать, ни словом не обмолвившись о том, что узнал на «Прибое».

Наутро мы пошли с Костей к тому месту, где вчера стоял «Прибой». Но нас даже близко не подпустили солдаты.

Буксира не было. Над берегом сгорбился подъемный кран. На катере неуклюже передвигался водолаз. По­блескивали стекла скафандра.

Машинист Ефимыч сдержал свое слово.

«Прибой» лежал на дне Северной Двины. Баржа с оружием и патронами исчезла.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

КОСТИНА ТАЙНА

Решение Кости бежать на фронт, к красным, было окончательным и бесповоротным. Так, по крайней мере, заявил он сам.

Ежедневно по пути на работу он делился со мной своими планами. И каждый день он придумывал что-ни­будь новое. Один раз Костя даже сказал, что перед по­бегом он еще отомстит Орликову за отца.

– Как же ты отомстишь? – спросил я.

Я мог представить, что Костя запустит кирпичом в окно орликовской квартиры или перережет провода у электрического звонка. Наконец, он может вырвать все цветы из заветного садика и написать на дверях мелом оскорбительное прозвище Юрия Орликова.

Но Костя сказал, что все это пустяки по сравнению с тем, что ожидает Орликова:

– Он должен умереть!

Я полностью одобрил решение Кости. Ведь Орликов предал его отца. А котельщик Чижов стоял за то, что­бы в России была Советская власть. А Советская власть должна была установить для всех рабочих и крестьян хорошую жизнь. Орликов не хотел этого. Он враг, и пра­вильно сказал Костя: он должен умереть. Таким гадам не должно быть пощады!

Костя Чижов решил стать начальником отряда крас­ных партизан. Он будет бороться против богачей и за­щищать Советскую власть. Меня Костя назначит своим помощником.

На своей эскадре Костя подплывет к Архангельску и освободит его от белых, от американских и англий­ских захватчиков и палачей.

В первый день приезда иностранцев мы смотрели на них с любопытством. Теперь мы их ненавидели. Они приехали сюда, чтобы арестовывать наших, русских ра­бочих, и убивать их. Они схватили отца Кости Чижова и отца Оли Лукиной. Они заодно с Орликовыми. Мы были голодны и мякинный хлеб считали за счастье. А они ели белый хлеб и галеты, пили сгущенное кон­сервированное молоко и какао. Они курили табак «кепстен» и сигареты с золотыми ободками. А дедушка Максимыч сушил для своей трубочки мох.

Наступила осень. Вечера стали темными.

Когда дождя не было, ребята разжигали на берегу Соломбалки костры. Темнота обступала нас, сидящих вокруг костра. Речка качающейся полоской отражала пламя. Искры летели высоко-высоко.

… Далеко в порту трижды просвистел пароход.

– Отходит, – сказал Костя.

– В море?

– Нет, это буксир «Яков». На левый берег пошел.

На левом берегу Двины – вокзал, склады, пакгаузы. Там, у стенки, в бункеры пароходов грузится уголь.

– Хорошо быть капитаном! – тихо проговорил Гри­ша Осокин. – Стой в рубке и поворачивай штурвал. Ти­хий ход! Задний! Вперед до полного!

– Капитан денег зарабатывает много, – сказал Аркашка Кузнецов.

– Не так много, – серьезно заметил Костя.

– Если бы у меня было много денег, я бы купил все книги, какие есть на свете, и прочитал, – сказал Гриша. – И ел бы пятачные булки и леденцы.

– А я бы купил большой пароход и всю жизнь пла­вал бы, – сказал я. – А ты, Костя?

Костя не ответил. Должно быть, он думал сейчас о чем-то другом. Он часто оглядывался и прислушивался словно кого-то ожидал.

– Ты чего? – спросил я тихо.

– Ничего! – грубо ответил Костя.

Неожиданно он поднялся.

– Я сейчас, – сказал он, – подожди меня тут.

И он скрылся в темноте, между кучами дров. Постепенно ребята стали расходиться, и вскоре у костра я остался один. Где же Костя? Куда ему понадо­билось идти в такой поздний час?

Я сидел, пошевеливая палкой костер, и смотрел, как искры, подгоняемые дымом, взлетали высоко вверх и исчезали в темноте.

Вдруг к костру подошел человек. Он был в паруси­новой матросской рубахе с большим синим воротни­ком – гюйсом.

– Здорово! – сказал он тихо.

– Здорово! – ответил я.

Матрос присел на корточки. Пламя костра осветило его лицо и надпись на ленточке бескозырки: «Флотский полуэкипаж».

Мне часто приходилось видеть военных матросов. Они жили в Соломбале в огромном каменном доме, который так и назывался – флотский полуэкипаж. В будни матросы командами выходили на работы, а в воскресенье они гуляли по Никольскому проспекту.

– Где Костя? – неожиданно спросил матрос.

– Сейчас придет. А что нужно?

– Нужно.

Подгоревший костер рухнул. Рой искр взмыл кверху.

Матрос поднялся, отошел, еще с минуту постоял, словно что-то обдумывая.

В этот момент появился Костя. Он заметно смутился. Должно быть, ему не хотелось, чтобы я знал о его зна­комстве с матросом. Он поманил и отвел матроса от костра.

– Ну как, ходил? – спросил матрос.

Костя утвердительно кивнул головой.

– Что сказали?

– Сказали – не готова обувь…

Я видел, как матрос вытащил из кармана малень­кий сверточек и передал Косте. Что он говорил, я не слышал.

– Ладно, – ответил Костя. – Все будет сделано.

Матрос ушел.

Что будет сделано? И кто этот матрос? Почему он знает Костю? Я сгорал от любопытства. Я думал, что Костя сейчас же все расскажет. Но он и слушать не хотел моих просьб.

– Я тоже кое-чего знаю, – сказал я, – и тебе уж ни за что не скажу.

Однако хитрость не удалась. Костя молчал. Потом он начал болтать всякую чепуху, конечно, для того, что­бы я отстал от него. Но мне тоже не просто заговорить зубы Тогда Костя пообещал обо всем рассказать завтра.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

Изо всех сил старался я скрыть свое любопытство. Утром, направляясь на работу, я внимательно рассмат­ривал тумбы у деревянных тротуаров, словно в тумбах скрывалась какая-то загадка. Дважды даже заходил в ворота чужих домов, вслух считал свои шаги. Я делал вид, что занят чем-то особенно важным и интересным. Пусть Костя думает, что мне ровным счетом наплевать на его тайны.

А на самом деле мне хотелось лишь привлечь вни­мание приятеля. Если он спросит, чем я занят, я тотчас потребую рассказать все без утайки.

Словом, мысль о матросе не выходила из моей го­ловы.

А Костя шагал рядом и как ни в чем не бывало на­певал песенку о кочегаре, который не в силах был вах­ту стоять.

В конце концов мы рассорились. Собственно, это бы­ла не настоящая ссора, какая обычно бывает у ребят. Мы не показывали друг другу кулаков, не устрашали угрозами. Я лишь сказал, что не буду у Кости помощ­ником и сам придумаю кое-что более интересное, чем побег. Но Костя упорно молчал.

В этот день нас разъединили. Меня послали на паро­вую шаланду. Костя остался на «Святом Михаиле».

Шаланда имела странный вид. Единственная мачта находилась на самом носу, а труба высотой с мачту – на корме. На середине у шаланды палубы не было, и подвесной горбатый мостик был перекинут с бака на корму. Все здесь было какое-то смешное и несуразное. Даже капитана на шаланде называли багермейстером.

На паровой шаланде перевозили землю и песок, вы­черпанные на углубляемых местах реки.

Я не был в восторге, очутившись на этом грязевозе. И как это хочется команде плавать на таком судне! Ме­ня встретил старик-механик, очень добрый на вид, с большими седыми усами. На шаланде все его называли Николаем Ивановичем. Механик вытер паклей руки и протянул их мне.

– Уже трудишься, – сказал он. – Ладно. А чей будешь?

– Красов.

– Андрея Максимовича внук, стало быть. Давно не видел старика… Все рыбачит?

– Рыбачит.

– А батько где? Что-то не помню его. Он в верхней или в нижней?

Старый механик разговаривал со мной, как со взрос­лым, и это мне нравилось. Он спрашивал, в какой коман­де отец – в верхней или в нижней, то есть матрос или кочегар.

– В верхней был.

– Значит, рогаль! – засмеялся механик. – Один дух стоит рогалей двух, а под осень – восемь. Слыхал?

С давних пор матросов называют рогалями, а коче­гаров и угольщиков – духами. Летом, когда на море штиль, матросы на палубе отдыхают. Зато внизу, у котлов, мучаются кочегары. Нет ветра – нет тяги, плохо держится пар. Но осенью, когда на море шторм и волна за волной катятся через палубу, тяжело и опасно рабо­тать матросам. И в это время блаженствуют, как они сами говорят, кочегары. В кочегарке нет сумасшедшей жары, и пар держится хорошо.

Обо всем этом я знал. Шутка механика не обидела меня.

– На каком же плавает отец? – спросил он.

– На «Ольге» плавал и погиб.

– Вот оно как… Знаю это дело, знаю…

Механик замолчал. Он вытащил большие часы-луковицу, посмотрел на небо, словно сверяя время по солн­цу, и сказал:

– Время идет, работать нужно.

– Почему вы плаваете на шаланде? – спросил я.

– А где же еще плавать?

– Ну, на большом пароходе, в море.

– Хватит, наплавался.

Конечно, я не мог удержаться, чтобы не поговорить со старым моряком о том, как интересно плавать в море.

– Мы с твоим дедом поплавали, – перебил меха­ник, – повидали, поработали, и никто нам спасибо не сказал. Обоих нас с моря прогнали. Максимыча – за то, что он калека. Меня – за другое…

– За что?

Механик усмехнулся:

– Будешь много знать – скоро состаришься.

Пока мы стояли на палубе, Николай Иванович рас­сказал о работе землечерпалок.

Грязные шаланды, землечерпалки и рефулеры наво­дили чистоту в гавани портового города. Напористая моряна и весенние разливы наносят по песчинке, по ка­мешку целые острова. Постепенно гавань мелеет, дно поднимается. И давно большие морские транспорты перестали бы входить в порт, если бы не работали земле­черпалки.

– Мы, как дворники, чистим и подметаем фарва­тер, – сказал механик с усмешкой.

Машинное отделение на шаланде было такое же, как и на морских пароходах. Кочегарка тоже отделялась железной стенкой – водонепроницаемой переборкой. Металлические поручни, надраенные шкуркой – наж­дачной бумагой, сверкали отражением света.

В котле я работал старательно: мне хотелось заслу­жить похвалу старого механика. Вдруг они встретятся с дедушкой. «Дельный, – скажет Николай Иванович, – у тебя внук, старина».

Но механик даже не зашел в кочегарку, не полез в котел. Он позвал меня задолго до окончания работы:

– Беги домой, на сегодня хватит. Кланяйся Максимычу, скажи, что зайду как-нибудь, навещу старика.

Обрадованный, я убежал с шаланды. Котлы надо­ели. Когда я работал, согнувшись между дымогарными трубками, я страшно уставал и всегда думал о нашей тихой улице. Там дул свежий ветерок и было так хоро­шо играть!

Первым делом нужно забежать на «Михаила», к Косте. Хотя мы и поссорились утром, но обиды у меня уже не было. В самом деле, на Костю невозможно долго сердиться. Без него скучно. Я привык к нему.

Взбежав по трапу на палубу «Михаила», я заглянул в вентиляторную трубу и громко позвал:

– Костя!

Теплая струя воздуха из кочегарки щекотала лицо. Мой голос оглушительно прогудел в листах железа. Но никто из кочегарки не ответил.

– Костя, я пошел домой!

Труба снова гулким ревом повторила окончания мо­их слов.

Внезапно тяжелая рука схватила меня сзади за плечо:

– Чего надо?

Я обернулся и увидел над собой худое лицо кочегара, серое от угольной пыли и потное.

– Костю, котлочиста, зову.

– Нету здесь Кости, – нахмурившись, ответил коче­гар. – Он что, братишка тебе будет?

– Нет, мы с одной улицы. Товарищ мой.

Кочегар опять нахмурился и отвернулся:

– С ним тут нехорошая штука вышла. Ну вот, так дома твой Костя.

– Дома? Какая штука вышла?

– Ошпарился он, домой его увезли. Не выжить, наверно, парню.

Сломя голову помчался я к Косте. Неужели он уже умер? Не может быть этого! Мигом добежал я до до­мика, где жили Чижовы. Мне встретился Гриша Осокин. Он куда-то бегал, запыхался и не мог говорить.

– Костя… Костя… весь… весь… ошпарился.

Значит, правда.

Я тихонько пошел к Чижовым.

Костя лежал на кровати бледный, с закрытыми гла­зами. У кровати сидела мать и плакала.

У Кости были ошпарены руки и ноги.

На «Святом Михаиле» два котла. Один котел чи­стил Костя, другой был под парами. Кочегар велел котлочисту заползти под площадку и перекрыть клапан. Костя отвернул штурвальчик вентиля, и в этот момент сорвало резьбу. Со страшной силой и шумом вырвался пар и опрокинул котлочиста.

Я ушел от Чижовых с тревогой за своего друга.

Вечером на следующий день, когда я пришел с ра­боты, к нам прибежала мать Кости:

– Димушка, тебя Костя зовет. Ему сегодня легче.

Когда мы вошли в комнату Чижовых, Костя лежал с открытыми глазами. Он слабо улыбнулся мне. Обе ру­ки у него были забинтованы.

– Димка, – прошептал Костя, когда мать вышла из комнаты, – дай честное слово, что не скажешь…

Я не понял, о чем говорит Костя.

– Нужно одно дело сделать. Я тебе скажу. Дай честное слово, что никому… ни одному человеку…

– Честное слово, Костя! Никому!

Костя приподнял голову с подушки и стал говорить еще тише:

– В Соломбале есть один человек, дядя Антон. Он большевик. Только об этом никто не знает. И ты мол­чи. Понимаешь?

Я кивнул головой.

– У меня письмо от него есть. Нужно в город сне­сти. Снесешь? – И Костя рассказал мне, куда нужно отнести письмо.