Он ещё не понял, что трудно здесь не только ему, но и всем, и если все молчат, то не потому, что у них нет проблем, а потому, что о них лучше не говорить. Ведь если все будут говорить, как они тоскуют по своим любимым, тоска затопит Мак-Мердо. И я начал учить Дейва, как жить на зимовке, да и не только на зимовке. Это значит прежде всего — не обижаться на шутки друзей, даже если они бьют по больным местам.
— А как это называется по-русски? — спросил однажды Дейв. Я шутя сказал ему, что на нашем неофициальном разговорном языке друзей это называется «не заводиться». Я уже забыл этот разговор, но однажды, зайдя к Дейву в его каморку для спанья, увидел на стене над кроватью самодельный плакат Крупными корявыми русскими буквами на нём было написано: «Не заводиться!» Дейв Кук старательно учил мой первый урок.
Правда, очень скоро мы сквитались. В один из дней, когда я пришёл на склад, чтобы взять вещи, необходимые для полёта на очередной ледник, Дейв был уже там, но клетушка, где мы хранили имущество, была заперта.
— Хай, Дейв! — крикнул я обычное приветствие. — Что ты ждёшь, отпирай склад, я пригнал машину, давай грузиться.
Дейв взглянул на меня странно умоляющими глазами: — Разве ты не читал вчера нашей газеты? Ведь сегодня в США пацифисты на «страйк». Ведь я пацифист и поэтому тоже на «страйк». Мы с тобой друзья, поэтому я пришёл сюда, но я не буду тебе отпирать дверь, и грузить тоже не буду, и полететь тоже не смогу. Не принуждай меня.
— Да ты что, Дейв? У нас сегодня важный полет, без тебя я ничего не смогу сделать. А теперь пошли за имуществом… — И я схватил тяжёлый мотор-генератор и потащил его к выходу. Я знал, что Дейв поможет мне, ведь забросить тяжёлый аппарат в кузов машины одному невозможно, а поблизости никого нет. У Дейва не будет выхода. Я дотащил мотор-генератор волоком до грузовика, ухватил его двумя руками поудобнее и, крякнув, поднял агрегат куда-то к животу. Но сколько я ни тужился, выше поднять не мог, а железный пол кузова машины находился почти на уровне груди. Но Дейв не пришёл на помощь.
— Игор, это нечестно с твоей стороны поступать так. Я же сказал, я на «страйк»… Мы, пацифисты, демонстрируем сегодня наш протест против войны во Вьетнаме.
Теперь я уже понял, что это серьёзно. Но что такое «страйк»? Я знал, что «страйк» значит «зажигать». Есть, например, название сигарет «Лаки страйк», что значит «Счастливо прикурить».
Открыл карманный словарик Коллинза, который купил в Новой Зеландии. О! Главным значением этого слова здесь, было «забастовка»! Так вот, значит, на каком «страйк» был Дейв!
Я погрузил, что смог, в машину, сел за руль. Противоположная дверка тоже открылась, Дейв молча залез в кабину и сидел, нахохлившись, всю дорогу до вертолётной площадки. Там повторилось то же самое. Я разгружал и затаскивал вещи в вертолёт, а Дейв отчуждённо стоял рядом.
— В чем дело, Дейв, почему стоишь? — крикнул один из лётчиков.
— Я на «страйк», — произнёс Дейв спокойно, негромко, как перед этим мне.
— На «страйк»? Значит, эти проклятые пацифисты проникли и в Антарктику, — проворчал лётчик, непонятно к кому обращаясь.
Дейв не ответил. Только чуть согнулся, опустил голову да на лице его вдруг выступили красные пятна, заметные даже под его антарктическим загаром. Но он не притронулся ни к чему. И вдруг я понял: мягкий, казалось, бесхребетный чудак и «артист» Дейв не мог предать тех там, на Большой земле. Я почувствовал себя виноватым перед ним:
— Дейв, ты меня извини, пожалуйста, я только потом понял по-настоящему, что значит по-русски слово «страйк». Прости, что я поставил тебя в неловкое положение.
Рыбацкий дом
Наступающая полярная зима брала своё, и очень скоро мы перестали летать: стало слишком темно, погода обычно была плохой.
Но к этому времени открытая вода пролива Мак-Мердо замёрзла, и вскоре при большом скоплении народа я выехал на морской лёд на гусеничном вездеходе «Снежный кот», показав всем, что лёд уже достаточно прочен. Тогда Арт Дифриз разрешил нам с Дейвом прицепить на буксир к «Снежному коту» свою гордость и любовь — «Фишхаус», что в переводе примерно значит «рыбацкий дом». Это был домик на широких полозьях с приспособлением для его буксировки. В центре пола домика было большое, диаметром более метра, отверстие. С помощью моторных пил и ломов мы сделали в морском льду на расстоянии около трех километров от берега прорубь, наехали на неё со своим «рыбацким домом», забросали снегом пространство между полом и поверхностью льда, чтобы не дуло снизу. Домик был вместительный — восемь на три метра. В одном из углов его стояла соляровая печь, благодаря которой в самые сильные морозы в домике было почти жарко. В другом углу помещалась привинченная к полу механическая лебёдка с запасом кабеля, достаточным, чтобы достичь дна пролива. Глубины здесь нигде не превышали нескольких сот метров. У длинных стен домика стояло два больших раскладных стола. В одной из стен было широкое, с двойными рамами окно, поэтому в светлое время года в домике было и светло.
Получилась прекрасная лаборатория для изучения того, что делается в море под морским льдом. Можно было начать систематическое изучение процессов теплового взаимодействия морской воды с твёрдой холодной поверхностью нарастающего льда. Для изучения аналогичных процессов, правда под шельфовыми ледниками, я и приехал сюда. Кроме того, я надеялся, что мне удастся изловчиться и измерить поток тепла, поступающий из глубинных слоёв земли через дно пролива Мак-Мердо, так называемый геотермический поток (ведь у меня был опыт по измерению такого потока на дне озера Фигурное). Именно поэтому я поставил домик так далеко от берега. У берега было слишком мелко, и это могло бы исказить результаты измерений. А измерения были очень важны для того, чтобы можно было более уверенно сказать, идёт или нет подледниковое таяние на огромных территориях Центральной Антарктиды. Хотя теперь было темно круглые сутки, но в нашем домике было тепло и уютно. Утром после завтрака мы с Дейвом брали грузовик, отъезжали на морской лёд и через четверть часа осторожной езды были уже у своего домика. Поворот выключателя — и в домике светло, ведь мы протащили туда по льду электрический шнур и у нас было электропитание для приборов и освещения. Ну, а соляровую печь мы не выключали даже на ночь.
Обычно я сидел с приборами или с паяльником и тестером за столом, проверяя или монтируя схемы или проводя измерения. Работа большей частью оставляла ум свободным. Я бы мог, например, слушать радио. Но я не слушал его, предпочитая слушать Дейва. Он обычно возился у печки, подогревая чай, или делал бутерброды, или сидел на соседнем столе, болтая не достающими до пола ногами, и говорил, говорил. Я лишь изредка задавал вопросы и слушал, часто переспрашивая. Сначала я мало что понимал из того, что говорил Дейв, но со временем вдруг почувствовал, что, не понимая отдельных слов, я улавливаю смысл того, что он говорит. Это было удивительное чувство, чувство погружения в другой язык.
А говорил Дейв о многом. Хотя, с другой стороны, об одном — об Америке. Он рассказывал о своём «прекрасном городе Сан-Франциско» и тут же перепрыгивал на «ужасный и грубый Лос-Анджелес, в котором ты, Игор, не смог бы жить». А потом снова говорил о своём городе, о его поэтах и певцах. Он достал где-то магнитофон и познакомил меня с прекрасными песнями своей землячки Джоан Баэз.
Дейв сделал песни Баэз родными для меня. Он переписал для меня все её песни, так что я мог сначала следить за певицей по бумажке, а потом и подпевать.