У меня нет для вас никаких образцов, никаких ценностей, никакой морали. У меня есть для вас только свобода, чтобы дать ее вам, чтобы вы могли цвести, чтобы вы могли стать лотосом, светом.
И жизнь вечная...
ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ
ВОПРОС Даже в словах, что вы против идеологии, есть некая идеология. Можно, говоря всерьез, обойтись без этого?
ОТВЕТОб этом не только нельзя говорить серьезно — об этом вообще невозможно говорить. Дело не в серьезности. Просто говорить об этом невозможно, так как, говоря, используешь язык.
У языка есть образец, язык сам есть идеология. Пользоваться языком значит попадаться на его. удочку. У языка есть логика, система, субстрат. Раз о чем-то заговорив, вы попали в мир идеологии.
Но говорить — неизбежное зло. Надо его сносить. Я бы предпочел не разговаривать; я бы предпочел передавать и общаться прямо, без языка; но тогда я не достиг бы вас. Молчание не было бы понято.
Так что мне приходится пользоваться языком, хорошо зная, что это неизбежное зло; хорошо зная, что вам следует преодолеть его; хорошо зная, что им нельзя передать то, что лучше слов; хорошо зная, что, как только правда произнесена, само произношение искажает ее. Но прежде, чем вы сможете понимать молчание, должно произойти это общение: от сердца к сердцу.
Итак, я говорю, чтобы помочь вам стать ближе к молчанию. Из моей речи вы не поймете молчания, но у моей речи может быть вкус, аромат. От моей речи, быть может, вы сумеете услышать молчание; оно всегда здесь, между двумя словами; оно всегда здесь, между двумя фразами.
Что бы я ни говорил — неважно; важен промежуток. Не обращайте слишком много внимания на то, что я говорю. Слова подобны берегам реки; берега — это не река. Не слишком-то привязывайтесь к берегам. Они не утолят вашей жажды. Забудьте о берегах -ищите между ними. Промежуток, молчание между словами — это река. Это то, что я пытаюсь передать вам.
Я знаю, вы слушаете слова, вы не слушаете молчания. Психика должна измениться. Однажды это произойдет. Вы будете слушать, и однажды это случится. Внезапно, впервые слова перестанут быть важными, важно будет существование, которым я касаюсь вас. Уши продолжают слушать слова, но сердце двигается в неизвестном направлении.
Нельзя предугадать, когда это случится, но это случится. Вот почему на Востоке так ценитсясатсанг. Сатсанг означает "быть с Мастером". Когда он говорит, быть с ним. Когда он сидит, быть с ним. Когда он смотрит на вас, быть с ним. Когда он не смотрит на вас, тоже быть с ним. То есть иметь чувство потока между тем, кто знает, и тем, кто стремится. Однажды они начинают звучать слитно, и этот день непредсказуем; тут ничего нельзя поделать. Чем больше вы будете что-то делать, тем больше будете упускать это.
Так что, просто слушайте мои слова, но постепенно смещайте внимание к молчанию, паузе. Порою я ничего не говорю. Порою я просто смотрю на вас. Именно в этом весть. И если вы слушаете эту весть, это не учение. Это и не антиучение. Потому что антиучение — тоже учение. Быть против — значит быть в мире идей.
Я не против учения. Как я могу так согрешить? Я не против, я вне. Учение и антиучение — оба — остались в долине. Я перешел в другой мир: вершина, которая вне. Я не учу вас антиучению. Я не учу вас чему-то, относящемуся к миру концепций и мыслей. Я учу вас "себе"! Я учу вас способу быть, другому качеству существования.
Слушайте мои слова. Но не только слушайте — сливайтесь. Однажды вы поймете даже то, чего не высказать словами.
Проблески возможны даже от слов. Когда вы почувствуете мое молчание, мои слова приобретут иное значение. Тогда они перестанут быть просто словами, просто звуками. Они станут цветением.
Трудное дело — говорить о молчании.
В дзен утверждают, что это все равно, что продавать воду у реки. Рядом течет река, но вы слепы и приходится торговать водой. И, конечно, вы платите, хотя рядом — целая река. Это все равно, что поливать сад, когда идет дождь. Или, как сказано в индийских священных писаниях: "Это приделывание ног змее, чтобы помочь ей двигаться!" Глупо, абсурдно — змея прекрасно может обойтись без ног. На самом деле, ноги ей мешают. Но что делать? Змея говорит: "Помогите!". Или, как сказано в даосских текстах: "Говорить об истине все равно, что надевать шляпу на человека, на котором уже есть шляпа". Напяливать одну шляпу поверх другой бессмысленно.
Ну и что же я здесь делаю? Я просто даю вам терпение, способность ждать, наблюдать. Это усилие было со мной. Вначале это похоже на усилие, но придет день, и это перестанет быть усилием. Вы будете здесь без усилия. Тогда вы поймете меня — буду ли я в этом кресле или нет, буду ли я в этом теле или нет. Но прежде, чем это случится — это высшее цветение вашего молчания, — мне придется окапывать и окапывать куст, все кругом и кругом.
И второе, в ответ на этот вопрос: я не серьезный человек. Я выгляжу серьезным, но внешность обманчива. Я несерьезный человек; я совершенно несерьезный человек. И только таким может быть просветленный человек.
Серьезность — мирское. Это от ярмарки. Вы найдете ее в церквях — там ее даже слишком много. Ваши церкви — только часть ярмарки, часть мира товаров. Я слышал одну еврейскую шутку: "Еврей пришел в синагогу с дохлым котом и спросил раввина, не может ли тот похоронить кота в освященной земле. Раввин ужаснулся, возмутился, вскочил. "Что! Ты, добрый еврей, просишь своего раввина похоронить грязного дохлого кота в святой земле? Нет! Никогда! Ни за что! Ни в коем случае!" Тот поднялся и сказал: "Тогда я не смогу отдать вам десять тысяч фунтов, которые кот оставил вам в своем завещании". Раввин снова вскочил: "Постой, не спеши! Ты балда! Что же ты не сказал раньше, что кот был евреем?"
Ваши синагоги, ваши церкви, ваши храмы — все они принадлежат ярмарке; им приходится быть серьезными. Мир слишком серьезен, ему приходится быть таким: над ним всегда висит смерть. Приходится быть серьезным. Даже когда вы смеетесь, в вашем смехе скрыты слезы. Даже когда улыбаетесь, ваша улыбка не полная, она принуждена, болезненна. Это не внутреннее цветение. Вовсе нет.
На ярмарке вы научились быть слишком серьезными. Тогда и церкви ваши стали серьезны. Ваши боги не умеют улыбаться.
Христиане говорят, что Иисус никогда не улыбался, не смеялся. Какая нелепость! Иисус не смеется? Кому же тогда смеяться? Если даже Иисус не смеется, тогда смех становится совершенно невозможен. На самом деле, только ему и смеяться; только он может смеяться и наслаждаться смехом.
В Индии мы не признаем мир всерьез. Мы называем его божественнойлилой, божественной игрой; в лучшем случае — шутка, притча, драма, прекрасно рассказанная, но тут нет ничего серьезного.
Я несерьезен; и, что бы я ни говорил, я говорю в очень несерьезном духе. Конечно, я искренен, но не серьезен. Что бы я ни говорил, я на самом деле хочу передать это вам, но если это не передается, я не буду расстроен. Если передается, я не буду гордиться. Если я полностью потерплю неудачу или вполне преуспею — все едино. Вот почему я несерьезен.
Вы здесь, быть может, всерьез, но постепенно я смогу убедить вас не быть серьезными, так как серьезность — это тень эго. Без "я" нельзя быть серьезным. Просто без "я" серьезность исчезает, потому что, когда нет "я", исчезает смерть. Умирает только "я", а не вы сами. Вы никогда не умирали и никогда не рождались. Вы всегда были здесь. Вы часть всего этого существования, вас нельзя отделить от него.
Иногда вы могли быть в деревьях, вы могли быть деревом. Иногда — в птицах, вы могли быть птицей.