«Почему он не спрашивает о флангах? Почему он не говорит, что на левом берегу не осталось ни одного целого орудия? Не знает?» Борис вырвал листок из записной книжки, быстро написал: «На плацдарме не одно орудие, а два. Два остальных разбиты при переправе. На острове нет ни одного орудия моей батареи».
– Разрешите, товарищ полковник? – громко сказал Борис, обращаясь к Иверзеву.
– Вопрос?
– Нет, не вопрос.
Борис поднялся и, провожаемый взглядами насторожившихся офицеров, передал записку полковнику Гуляеву и спокойно сел на свое место.
Тот медленно, преодолевая боль в шее, повернул голову к Борису, утомленно обвел его улыбнувшееся лицо что-то особо знающими глазами, развернул записку, прочитал и ничего не ответил. «Почему он молчит? Что он?» – уже раздраженно подумал Борис.
– Вопросы? – Иверзев глянул на ручные часы. – Время в обрез. Все ясно, товарищи офицеры?
Он нахмурился, встал.
– Полковник Гуляев. Кстати, кажется, вам передали записку? Надеюсь, не любовная?
Гуляев коротко улыбнулся на эту шутку, грузно поднялся, будто отяжелевший в ногах, и молчал долго, томительно выжидая, – лица офицеров повернулись к нему.
– Что вы молчите, Василий Матвеевич? – мягко, с какой-то надеждой спросил подполковник Савельев, и сейчас же Алексеев сказал:
– Дайте подумать Василию Матвеевичу…
– Товарищ полковник, – размеренным голосом проговорил Гуляев, обращаясь только к Иверзеву, – приказ ясен… Но вот что… Из четырех орудий полковой батареи два на плацдарме. Два разбиты вчера ночью и затонули при переправе. – Гуляев ссутулил широкую спину, спросил; – Кого мне прикажете посылать? Я прошу дополнительных огневых средств.
– Как два? – изумленно спросил Иверзев. – Почему так поздно докладываете? Да вы что?
– Виноват, товарищ полковник, – глухо ответил Гуляев. – Я не мог знать. Я выполнял ваше приказание на станции Узловой.
– С орудиями мы решим, – утвердительно сказал полковник Алексеев, раскрывая портсигар. – Придется, видимо, взять взвод в артполку. Да, придется.
– Товарищи офицеры! – стоя произнес Иверзев. – Всем немедленно приступать… Никого не задерживаю. Все свободны.
Из тепла, из света комнаты командиры батальонов стали выходить в плотную тьму улочки, в шум деревьев, на холодный ветер, сквозь который понеслись колыхающиеся голоса:
– Липтяев, лошадь!
– Сиволап, давай сюда! Где пропал?
Продрогшие ординарцы подводили лошадей ближе к крыльцу, застоявшиеся лошади, привыкшие к фронтовой темноте, косили глазами на свет из дверей, тревожно шевелили влажными ноздрями. Осенний воздух был зябок, а черное небо, вымытое в выси октябрьскими ветрами, мерцало студено и звездно, и ясен и чист был, как снежная дорога, Млечный Путь в холодных темных пространствах над этой деревушкой, над Днепром, над немецкой обороной по ту сторону его.
Командир первого батальона майор Бульбанюк, тяжело крякнув, перекинул крепкое тело в седло, буднично спросил Бориса, – тот, сходя по ступеням крыльца, закуривал, чиркал зажигалкой:
– Капитан, что там за ерунда на станции приключилась?
– Начальника тыла под суд отдают, кажется.
– Виноватого найти легко, – сказал Бульбанюк. – Липтяев, поехали!
И пустил коня рысью, опережая ординарца.
Полковник Гуляев вышел на крыльцо вместе с Алексеевым. В желтом квадрате распахнувшихся дверей Борис увидел их фигуры: невысокую, налитую полковника Гуляева, длинную, узкоплечую Алексеева. И мгновенно в свежем воздухе запахло цветочным одеколоном – чистоплотный запах чего-то мирного, давно забытого, беспокоящего.
– Капитан Ермаков, – сказал Алексеев вполголоса, спускаясь по ступеням. – Вы получите в артполку два орудия с расчетами. Добавите своих людей. По вашему усмотрению.