– Какая же? Иди, Таня…
Таня футляром накрыла машинку, чудо сияющее, и унесла прочь, как перышко, - своя ноша не тянет.
– А нужно мне - Мани, манихейцы, - сказал Асташенков. - В русском издании.
– Что это тебя на философию кинуло? Или на ересь? - спросил дед.
– Да не меня, - сказал Асташенков. - У нее брат журналист. Ему для работы, - и кивнул на Маркизу.
"И веришь, Петька, накатил на меня каприз, как на беременную бабу. Чую - нельзя давать. Почему? Не знаю. Но говорю: "Нет у меня".
– Ладно врать. Не жидись. Я всех букинистов обошел, Миронов сказал: у тебя есть.
А Миронов любую книгу помнил, если мелькнула. Знаток наивысший у букинистов.
– Господи! - сказал дед. - Шуму-то! И книга не старинного издания. Адвокаты читали да зубные врачи.
– Да вот видишь, понадобилась ее брату. А у тебя есть.
– Нет, Миронов великий знаток, а и он не бог.
– При чем тут бог? - сказала Маркиза. - Назовите цену. У вас же она есть!
– А я говорю - нету!
– Вот что, не дури, - сказал Асташенков и оглядывается. - А Петька твой где, красный партизан?
"И тут до меня, Петька, дошло…"
– Великий Мани, значит? Манихейцы? Сильно нужно?… И брат журналист… И бабу привел… Не иначе Петьку, бабника, охмурять… Тане "Зингер" принес…
А за дверью глухо. Таня притихла как мышь и не дышит.
– Таня ни при чем, - сказал Асташенков. - Это дело отдельное.
– А нету Петьки, - говорю, - на бирже воюет.
Они засмеялись облегченно - сначала Маркиза, потом Асташенков. Смекнул, что работы нет, тоже заулыбался.
– С кем воюет-то? - спрашивает.
– Похоже, что с вами, - говорю. - С тобой, Асташенков, и с тобой, красавица.
– Нет… - сказала Маркиза. - Мы невоюющие…
– Верно… - сказал дед. - Вы гнездящиеся.
Смех медленно умолкал, и улыбки деревенели.
Начиналась обыкновенная злоба, но они еще удерживались.
– Ладно, старик, - сказала Маркиза. - Не говори пустяков. У нас есть книжка, перед которой и ты не устоишь. Мы меняться пришли.
– Да нет у меня манихейцев, нету!
Она развернула книгу, перед которой у деда дрогнули колени. "Родословная дворян Непрядвиных". Издания 1914 года. Вот какая это была книга. А на Иване - четвертом, бандите, - непрядвинская кровь. Голубая.
Голубой переплет твердой бумаги с якобы рваными краями, а внутри желтоватая твердая бумага, тоже лохматая, как бы старинная, с четким шрифтом и фотографиями с масляных портретов, под папиросной бумагой, никем не искуренной.
И замелькали выписки из летописей начала тысячелетия и высочайшие указы о продвижении по службе и наградах в конце тысячелетия. А в конце - приложения из домашних записей, почитавшиеся важнейшими. Последним был портрет - не картина, а фотография Василь Антоновича в звездах, и было сказано, что он славен коллекцией резной кости и редкими книгами по философии и метафизике. При всем расположении к деду никогда бы Василь Антоныч такую книгу деду бы не вручил. Потому что рядом с петровскими, екатерининскими и николаевскими алмазами и чинами самодельный философ-офеня был - старьевщик.
– Да… - сказал дед не притрагиваясь, а только глядя, как Маркиза ловко щелкает картонными листами, будто козырями в тягостной колоде, и бормочет оглавление. - Перед такой книгой мне не устоять… Но нет у меня манихейцев.
– Так возьми же ее и дай нам, что просим! - крикнула Маркиза и швырнула деду книгу.
Книга ударилась корешком и рассыпалась. Дед встал на колени.
– Нет у меня того Мани и манихейцев, - сказал он.
И дед… Господи!… Стал ползать на коленях, собирая твердые тетрадки родословной рода Непрядвиных, в камзолах, фраках, мундирах и алмазных звездах, и на первой странице была выписка о Словутном певце Митусе, волхве, о котором догадка была, что он великое "Слово о полку Игореве" сотворил.
Старческая высота ползала в грязи талых следов, а на нее сверху смотрела низость чистенькая, как кокарда.
– Пойдем, - сказал Асташенков и взял Маркизу под локоть.
– Книгу забыла, - сказал дед и отодвинул на чистое место родословную книгу.
– Да кому она нужна! - сказала Маркиза. - Оставь себе, старый хрыч!… В ней - все, что осталось от дома!
Шагнула к дверям, поскользнулась на кучерском длинном плевке, передернулась мучительно и - вытерла ботиночек о родословную.
– Убью! - крикнул дед таким голосом, что они отшатнулись. - Низменная стерва!… Вон!… Не то Пустырь кликну!…
Дед подвернул нижнюю губу, и Маркиза заткнула уши, чтобы не слышать разбойного свиста Пустыря.
Маркиза пятилась к дверям. Простучали ботинки по крыльцу Потом пролетка взвизгнула рессорами, и все четверо - лошадь, кучер, Асташенков и Маркиза - рванули вскачь, расплескивая серое наводнение окраины.
"- Дед. что же это было? - спрашиваю
– Красавица. - задумчиво сказал дед. - Ошибался я насчет Маркизы. Есть в ней тайна
– Какая, дед?
– Тайна низменности.
– Дед, а почему ты не дал им этого Мани?
– Незачем… Они и так хороши, - сказал дед. - Манихейство в малой шкапе… Вот ключи… Прочти.
И я прочел таинственные рассуждения Мани, неведомо на чем основанные.
– Мани был истинный маг, однако был погублен персидскими магами, поддельными, - объяснил дед. - И с него с живого содрали кожу. Сей Мани замечателен тем, что он один из всех, о ком я знаю, - двойной дуалист Обыкновенно говорят, что есть две сущности - плоть и дух, а добро и зло это есть их признаки. А Мани сказал, что точно плоть и дух - это две сущности. А зло и добро вообще миры, навеки разные… Разные вселенные, Петька… Нет, ты понимаешь, парень, какое наиграндиозное предположение? Две вселенные существуют рядом, и в каждой две сущности - дух и тело…
– Да… - говорю. - А как у него насчет единой причины для двух миров?
– С этим у него все в порядке, - сказал дед. - Он считает, что ее нет.
Поразили меня эти два мира, извечно пересекающиеся.
– Значит, ты думаешь, что Асташенков и Маркиза свое происхождение ищут? Из другой вселенной?
– Ну что ты? - сказал дед. - Дело, видно, у них вполне земное… Но что-то их обоих в этой книге свербило… Там написано, что поскольку природа добра истинна и едина, то зло из добра не вытекает, а значит, они есть отдельные свойства. И значит, они происходят из отдельных миров… И это есть главная мысль Мани, смущающая своей определенностью и внезапностью суждения… Знаешь, Петька, приглядывайся к пустякам… Бывает, пустяк - окошко, оттуда ледяной ветер потянул, и, хотя видно откуда, не веришь догадке.
– Да-а… - говорю.
– Вот так-то… Золото предлагали, - сказал дед.
– Врешь!
– Считай за счастье, что ты офенским шкапам хранитель, - сказал дед, - ибо в них вопросы, а не ответы… Карл Маркс сказал, нельзя выкидывать старые ответы вместе с вопросами, которые их породили. Решения устарели, а проблемы не делись никуда.
…Черт! Из ума нейдет - что им на самом деле было надо? Вот проблема и вопрос…
И так, нахлебавшись жизни и смерти, сел я снова за те старые книги, чтобы продолжить дело поисков новых ответов на старые вопросы. Потому что стареют лишь ответы, а вопросы не девались никуда.
А Таня теперь шьет, шьет, шьет - забыться хочет.
Ну ладно.
Жажда жить… Наводнение, наводнение…
Наводнение как наваждение, и жажда жить".
9
А потом уж лето было томное и жара без дождя. И вдруг - ливень…
Одна тысяча девятьсот двадцать третий год. Нэп вовсе в рост пошел. У Асташенкова ткацкая фабрика и ресторан.
"Зингер" стучит, Таня свою надежду шьет.
А гром гремит, небо пламенем и тьмой содрогается, будто в Крыму землетрясение, а от Черного моря на нас круги летят
И тут бабушка сказала:
– Что-то мне неймется… Будто кличет кто.
Глядь - поглядь - нет никого, а дождь кончился.