Который месяц Зюмин должен Елизару двадцать рублей и все не отдает. А брал на неделю, в поликлинике. Елизар проходил очередную медицинскую комиссию. Смех один. Стоит голый перед докторшей, а та, молодая, строгая, пялит глаза с серьезным видом, хоть под пол со стыда провались! Отвернулся Елизар, а рядом старый знакомый, Зюмин, во всей мужской красе гарцует на белом табурете, координацию свою демонстрирует. Признали друг друга, поздоровались. Забавно, когда голый с голым здоровается. Все вроде с тобой твое, а такое чувство, что взял без спроса чужое и спрятать некуда… Елизар комиссии не боялся, проводников особенно не тормошат, вот Зюмин – другое дело, машинист локомотива, к тому же после операции. Боялся Зюмин – застопорит комиссия, никто не поможет, на дороге с этим строго. А найди работу с таким окладом, локомотивщики каста особая… Но пропустила комиссия Зюмина, и тот на радостях занял у Елизара двадцать рублей. Он, мол, человек суеверный, с собой денег специально не брал, чтобы не сглазить. А раз все обошлось, значит и отметить не грех дома, вечером. Пригласил и Елизара, только Елизар в рейс уходил. С тех пор третий месяц пошел, а Зюмин как в воду канул…
– Муртаз! – окликнул Елизар знакомого носильщика.
Тот вышел из Магдиного вагона и покатил пустую тележку вдоль состава, в голову поезда.
Муртаз Расилов был явно не в духе и взглянул на проводника без особого расположения.
– Будь другом, Муртаз. Пройдешь мимо локомотива, спроси фамилию машиниста, а? Если Зюмин – помаши мне, договорились?
– Чем я тебе буду махать? Тележкой?
– Рукой помаши, – ответил Елизар.
– Отсюда локомотива не видать. Не то что мою руку.
– Почему злой?
Муртаз выругался по-татарски, откинул подол куртки, достал кошелек и переложил в него какие-то деньги. Откинул второй подол, извлек носовой платок, высморкался, аккуратно сложил как было и упрятал в тот же карман.
– Самое важное в жизни – это нервы, – промолвил он наконец. – Хочешь быть здоров, не надо нервничать, – и, толкнув тележку, заспешил. – Здоровье дороже всего!
– Здоровье, – подхватила полная женщина в розовой кофте, что стояла у двери вагона. – Сейчас здоровых людей нет. Просто люди соревнуются, кто дольше протянет. Верно я говорю?
Елизар солидно помолчал, потом промолвил:
– Вы бы вошли в вагон. Через пять минут отправление, будете прыгать, упадете, а я отвечай.
Женщина, вцепившись в поручни, втянула себя в вагон.
– И вы тоже, молодые люди! – строго обратился Елизар к парням восточной наружности.
– Покурим, да, начальник, – ответил тот, кто повыше, затягиваясь сигаретой.
– Без нас не уедет, – поддержал второй, коренастый и большеглазый, добавляя услужливо: – Хочешь, я бегом узнаю фамилию машиниста?
– Еще отстанешь, – отозвался Елизар с грубоватой признательностью. – Лучше посмотри внимательно, помашет носильщик или нет.
Елизар был убежден, что Муртаз выполнит просьбу, несмотря на неопределенность поведения. У носильщиков с проводниками были свои, особые отношения, хотя внешне, казалось, они не только равнодушны друг к другу, но и находятся в определенной вражде.
Большеглазый вышел на середину платформы и обратил свои круглые очи в синеющую к вечеру даль платформы.
– Загораживают, понимаешь, – негодовал он, перебегая с места на место…
До отхода оставались считанные минуты.
По платформе спешили люди. Одни с чемоданами, другие налегке торопились в свои вагоны с прозрачными пакетами – дорожным набором снеди. Кое-кто нес бутылки с пивом и минеральной водой…
Елизар поглядывал на пассажиров. Что-то не видно желающих – ни «длинных» зайцев, ни «коротких». Никто не подходит, не шепчет. Странно даже… Лучше бы, конечно, «длинный» заяц, тот, кто едет с начала и до конца. Но можно прихватить и «короткого».
С ним забот больше, хотя и выгодней в деньгах, если один другого сменяет, точно на конвейере. «Короткого» зайца ревизор сразу примечает – сидит бедолага на кончике скамьи, озирается, вздрагивает при каждом стуке…
Интересно, как с этим делом у соседей? Ближайший сосед – Яшка. Стоит спокойно, скучает. По внешнему виду не поймешь – пустой едет или половину вагона набил безбилетниками. Дело тихое, личное. Порой так законспирируешь, что зайца с законным пассажиром путаешь, бывает конфуз. Как-то Елизар одного разбудил ночью, хотел в антресоли упрятать – ревизоры пошли. Тот взъярился: «Что, очумел?! Я ведь законный билет тебе показал!»
Из-под вагона раздался протяжный, затухающий звук «пс-с-с-с», опробовали тормоза. Скрипнули в нетерпении колеса, напряглись. Теперь и упрямцы спешили поскорее закинуть себя на площадку вагона.
– Машет, начальник! – радовался большеглазый, не покидавший своего поста до последней секунды.
Елизар и сам видел, что носильщик подает условный знак – локомотив ведет Зюмин. Надо будет выбрать остановку подольше, навестить Зюмина, небось тот и забыл о долге…
Подобрав всех пассажиров, Елизар опустил площадку и, держа в руках желтый флажок, встал в дверях на отправление. Теперь надо глядеть внимательно – как держат флажок соседи…
Вагон дрогнул и плавно сдвинулся с места – незаметно, словно в дреме. «Молодец Зюмин, хороший машинист, только должок все равно придется вернуть, далеко теперь не уедешь».
Елизар высунулся из двери и посмотрел на соседний вагон. Что за черт?! Кажется, Яша держит флажок горизонтально, а не так, как положено, – вертикально… Вот те на! Или он, стервец, пугает, или просто забылся, прохлаждается… Елизар бросил взгляд на идущий следом Магдин вагон. А что толку? Ведь Магда ориентируется на Елизара, так же, как Яша глядит на идущего раньше в сцепке Гайфуллу Мансурова, а тот, в свою очередь…
– Ты что?! – Елизар старался перекричать пока еще робкий рокот колес.
Яша упрямо продолжал держать флажок горизонтально. Значит, никакой ошибки: в поезд сели ревизоры. Кто первым выбросил условный знак – неизвестно. Да и какое это имеет значение? Главное – тревога! И проводники предупреждают об этом друг друга…
– Где бугор?! – крикнул Яша. – Скорей предупреди бригадира!
«Видно, не пустым едет Яша, беспокоится», – подумал Елизар.
Лично Елизару беспокоиться нечего: посылки упрятаны, «зайцев» нет. Но все равно предупредить начальника, что сели ревизоры, необходимо. И, едва проводив станцию, Елизар захлопнул дверь. Точно дожидаясь этого момента, дверь тамбура распахнулась – и на площадку вышел Аполлон Николаевич Кацетадзе. За ним торопился молодой человек в вязаной кофте, следом маячил старик в старомодном плаще. Тот самый, которого Елизар определил как своего пассажира.
Семейство Кацетадзе проживало в Баку на бывшей Старопочтовой улице, ныне улице Островского, и занимало половину второго этажа большого дома, сложенного из белого известняка. Население дома даже для такого многонационального города, как Баку, отличалось пестротой. В доме жили армяне, азербайджанцы, русские, грузины, евреи, лезгины. Бабушка Инесса выдавала себя за дочь англичанина-инженера, и в графе «национальность» значилось – католичка. Вероятно, паспортист, заполняя бумаги, совсем одурел от разнообразия населения своего участка и поверил бабушке, тогда еще молодой девушке, на слово…
В результате такой мешанины все дети двора перемежали свою речь словами, а то и целыми фразами, взятыми у соседей. Особенно в этом поднаторел Аполлоша, мальчишка сообразительный, с хорошей памятью, любимец двора. Отец Аполлоши, Николай Георгиевич Кацетадзе, служил на железной дороге.