Она сделала огромное усилие, выпростала руку из-под одеяла и потянулась к нему. — Анджелалти!
Его собственная рука крайне неохотно потянулась навстречу ее руке — и он был поражен теплотой и нежностью ее кожи.
— Тише, — сказал он, вспомнив полученные им предостережения. — Тише, Корбиньи. Не переутомляйся.
Казалось, она его не услышала. Ее пальцы впились ему в руку, широко открытые глаза смотрели, не видя.
— Анджелалти, где я? Что случилось? Ко мне приходят… говорят что-то… накачивают меня снотворными… Я не могу ходить, я едва могу поднять руку. И с глазами что-то… с глазами…
Безумие. Безумие человека, знающего, что он безнадежен — такое, какое наступает, когда знаешь, что отчаянно болен. Так было с Эдретом в его последние дни. Лал сжал ее теплые пальцы и уложил их обратно на одеяло.
— Успокойся, Корбиньи, все…
— Не говори мне, что все в порядке! — вскричала она, сжимая его руку. — Скажи мне, что случилось!
Он заколебался — и внезапно ее пальцы ослабели, а веки опустились.
— Анджелалти… — Даже ее голос утратил силы. — Ради любого бога, которого ты признаешь, молю тебя: скажи мне правду.
Он ощутил форму кисти, которую держал, посмотрел на прелестное чужое лицо и снова откашлялся.
— Была драка, — начал он и почувствовал, как она содрогнулась.
— Это я помню.
— Да. — Он прикоснулся языком к пересохшим губам. — Ты была очень серьезно ранена, Корбиньи. А глаза… глаза тебе дали новые.
Они открылись, ничего не видя в беспросветном мраке, каким должна была казаться ей полумгла комнаты.
— Новые глаза, — повторила она, и ужас начал сменяться пониманием. — Трансплантат?
— Новые глаза, — повторил Лал и нашел в себе мужество, чтобы поднять вторую руку и прикоснуться к ее медовой щеке. — А еще — совершенно новое тело.
Она не вскрикнула, не содрогнулась и даже не заплакала. Она просто надолго замолчала, пристально глядя в свою темноту.
— Анджелалти, — сказала она наконец. — Прятать голову в песок — утешение слабое.
— Да, — согласился он. Она судорожно вздохнула.
— Новое тело?
— Ты умирала, — сказал он ей, стараясь, чтобы в его голосе не слышно было ужаса. — Повреждения, несовместимые с жизнью. — Он помедлил, но она не издала ни звука. — Существует технология… Тебя — то есть твою личность, твои воспоминания, твою суть — перенесли в здоровое тело.
Он замолчал и стал ждать, опустившись на пол и глядя на нее. После долгого молчания она вздохнула и спросила со спокойствием натянутой струны:
— Ты меня видишь?
— Да, — ответил он и вовремя проглотил «конечно».
— А я тебя не вижу, — сказала она задумчиво. — Ты говоришь мне, что видишь это новое тело.
— Да, — снова сказал он и почувствовал, как она сжимает его пальцы.
— Анджелалти, включи свет.
— Корбиньи…
У него сорвался голос: он сам почувствовал, как задрожал, потому что знал, что она потребует потом. Знал, что потребовал бы сам на ее месте.
— Нельзя вечно прятать меня от меня самой! — воскликнула она, приподнимаясь на подушках. А потом она снова упала на спину, словно силы оставили ее — и ее пальцы в его руке обмякли. — Анджелалти…
— Да, сейчас.
Он выпустил ее руку, резко поднялся на ноги, нашел выключатель и стал прибавлять освещение, пока не увидел, что зрачки у нее начали сокращаться. Не дожидаясь ее просьбы, он направился к туалетному столику.
Когда он снова присел у ее кровати, она разглядывала свою руку — и на ее лице проступал ужас.
— Корбиньи?
Она посмотрела на него, с огромным трудом подняла руку и осторожно прикоснулась к его щеке, как он недавно прикасался к ее.
— Поднеси мне зеркало, кузен.
Он молча поднял зеркало и смотрел, как она проводит пальцами по стрелам бровей, прикасается к округлому подбородку и пристально заглядывает в собственные глаза.
Потом беззвучно выступили слезы. Она закрыла глаза, но они продолжали струиться из-под ресниц.
Лал отложил зеркало, взял в ладони ее руку и постарался вернуть тепло пальцам, ставшим влажными и холодными.
— Корбиньи…
— Не называй меня так!
Она отвернулась. Грудь ее судорожно вздымалась.
— Это твое имя! — рявкнул он, сжимая ее руку, испугавшись, что она отвергнет тело, в котором оказалась, и заставит себя умереть.
— Я мертва! — вскричала она, эхом повторив его мысль. Он вскрикнул:
— Нет, ты будешь жить!
Она снова повернулась к нему лицом, широко распахнув изумленные глаза.
Он удержал ее взгляд и повторил со всеми нюансами гипнотического приказа, на который только был способен:
— Живи, Корбиньи! — И потом, ощутив в этой фразе привкус магии, добавил то, что ощущалось как необходимое: — Пожалуйста!
Она почти улыбнулась. И тут дверь комнаты раскрылась и решительный голос заговорил:
— Полно, полно! Что это такое — включили свет! Сударь, о чем вы только думали! Этой молодой особе необходим отдых, а вы… Что?!
Сиделка наклонилась и выпрямилась, возмущенно поднимая зеркало.
— Право, сударь!
— Она захотела увидеть, — сказал Лал. — Она должна была увидеть когда-то.
— И увидела бы — в должное время, — отрезала сиделка, нажимая кнопку у себя на поясе. — Я должна попросить вас уйти. Корбиньи пора спать.
Рука, которую он продолжал держать, напряглась. Из прихожей снова послышался звук открывающейся двери.
— Идите, сударь, — резко приказала сиделка. — На сегодня вы принесли достаточно вреда.
— Анджелалти! — Голос Корбиньи звучал уже еле слышно. — Анджелалти, не оставляй меня здесь!
— Я должен. — Он отпустил ее руку. — Тебе требуется лечение и помощь… в освоении тела. Я еще приду тебя навестить. — Он помедлил. — Я могу получить твой поцелуй?
Это была ловушка, конечно, — ловушка для них обоих. Он увидел, как это дошло до нее сквозь покровы ужаса и горя, заметил неподвижность сомнения.
— Кузина, — проговорил он, — пожалуйста!
— Мой поцелуй, — слабо согласилась она. — Вернись за мной, кузен.
— Конечно.
Он наклонился и прижался губами к ее губам, очень бережно, погладил по щеке и выпрямился. Обойдя сиделку, он обнаружил, что в прихожей его дожидается Корал Янси, которая хмурилась и притоптывала ногой.
Ее недовольство было настолько велико, что она ничего не сказала ему за весь обратный путь и ни разу не улыбнулась.
Глава шестнадцатая
— Объект называется Трезубцем Биндальчи.
Саксони Белаконто сидела за столом из тикового дерева, сложив руки на полированной поверхности. Аквамариновые глаза смотрели недоверчиво и надменно.
Лал, сидевший на деревянном стуле, который радовал глаз, но не тело, ничего не сказал, но изобразил на лице вежливый интерес.
— Трезубец, — продолжила она спустя мгновение, — в настоящее время находится во владении Джарджа Менлина, где пребывает последние полтора года. Интересы Ворнета требуют, чтобы он больше не принадлежал ему.
Лал пожал плечами.
— Похоже, что вам нужен снайпер, сударыня, а не вор. Она нахмурилась. Свет из окна высветил на ее лице морщины, которых еще два дня назад там не было.
— Джардж Менлин — человек влиятельный, — сказала она, — и порой полезный. Ворнет предпочитает сохранить ему жизнь.
— Лишив только Трезубца Биндальчи. Она сдвинула брови сильнее.
— Не стоит меня дразнить, мастер сер Эдрет. Вы навестили свою кузину?
— Да.
— Тогда вам известна ставка.
Он ничего не ответил, и спустя секунду она продолжила свой рассказ:
— Трезубец должен быть у меня в руках не позднее Первой Зари восемнадцатого обрета.
Семь дней! Он сумел ни лицом, ни голосом не выдать своего отчаяния.