Вонг‑Фат встал, но Реверди поймал его за запястье и заставил сесть. Жест был настолько быстрым, что охранник не успел даже дернуться. Жак прошептал:
– Скажи мне, что это неправда! Что ты каждый уикенд не ездишь искать себе девчушек. В Керох, Танах‑Хитам, Кампонг‑Калай. За это стоит заплатить. Еще бы: какое удовольствие потрахать этих малышек, без презерватива!
Китаец молчал. Его глаза бегали, как будто он искал убежища на полу. Реверди медленно взял его за руку и мягко сказал:
– Ты не должен ни о чем сожалеть, Джимми. Китаец поднял глаза. По его щекам катились крупные слезы.
– Знаешь эту фразу из «Риндзай Року»? «Если встретишь Будду, убей его; если встретишь своих родителей, убей их; если встретишь своего предка, убей предка! И только тогда ты получишь избавление!» Ты должен все принимать. Никогда не стыдись, понимаешь?
Он увидел, как в зрачках Джимми блеснул огонек надежды. Вот за чем он пришел сюда: он хотел приобщиться к злу.
Жак выждал минуту в полной тишине, чтобы дать ему перевести дух, потом заговорил опять:
– Теперь моя очередь.
Китаец заерзал на стуле. Он выглядел, как человек, которому наконец разрешили сойти с раскаленных углей.
– Встань и зайди мне за спину.
После длительных колебаний Вонг‑Фат повиновался. Охранник выпрямился; он внимательно наблюдал за сценой. Джимми сделал в его сторону успокаивающий жест.
– Посмотри на мой затылок.
Он чувствовал прерывистое, сдавленное дыхание человека, стоящего за его спиной. Он чувствовал едкий, вязкий запах его пота. И в то же время он наслаждался сухостью собственной кожи. Она не выделяла влагу. Его стриженные ежиком волосы не склеивались. Он принадлежал к минеральному миру.
– Что ты там видишь?
– Я… след.
– Какой след?
– Полоску. Вроде шрама, где не растут волосы.
– Какой формы этот шрам?
Молчание. Он догадывался, что китаец, склонившись над его затылком, тщательно подбирает слова.
– Я бы сказал… как петля, спираль.
– Садись обратно.
Джимми вернулся на свое место, он выглядел спокойным. Реверди заговорил своим самым внушительным тоном – так он говорил на своих курсах дайвинга:
–Это не шрам. Не в том смысле, который ты имел в виду. Наружной раны не было. Это облысение.
– Облысение?
– После психологического потрясения в каком‑то месте черепа волосы больше не растут. Кожа сохраняет следы травмы.
– Какой… какой травмы? Реверди улыбнулся:
– Этого я тебе сегодня не скажу. Ты просто должен понять, что, когда я был ребенком, со мной кое‑что случилось. После этого потрясения я и храню этот рисунок, запечатленный на моей коже. Петлю, напоминающую хвост скорпиона.
Китаец сидел разинув рот от изумления. Его кадык больше не двигался, он забывал сглатывать слюну.
– Любой другой отрастил бы волосы, чтобы закрыть эту метку. Но не я. Ослабляет только та рана, которую ты скрываешь.
Китаец не сводил с него глаз. Он часто моргал, словно его слепила лампа.
– Моя рана – это не признак слабости. И не увечье. Это знак силы, и весь мир должен увидеть и принять его. Никогда ничего не прячь, Джимми. Ни своих желаний, ни своих грехов. Твой порок, твоя страсть к девственницам – вот след, который ты оставишь в мире.
Реверди снова сделал паузу – Джимми был в восторге. Потом, звякнув своими цепями, он произнес уже менее торжественным тоном:
– Если хочешь быть моим другом, изгони стыд из своего сердца. И прекрати говорить со мной этим снисходительным тоном. Не объясняй мне законов твоей страны. Ты еще ходить не умел, а я уже погружался с рыбаками‑контрабандистами у Пенанга.
И главное, никогда больше не говори со мной о невменяемости.
Жак крикнул:
– Warden!(Охранник!) – и закончил мягко, словно протягивал собеседнику вскрытый плод манго: – Можешь унести сигареты. Я не курю.
10
Он не нашел в своей библиотеке того, что искал.
Теперь он решил попытать счастья в архивах «Сыщика».
Это гигантское помещение напоминало лабиринт. Издательская группа, владевшая журналом, выкупила архивы старых изданий, относящихся еще к началу двадцатого века. Глядя на коридоры, заставленные металлическими шкафами, можно было подумать, что здесь хранятся страховые контракты или досье управления социального страхования. На самом деле створки этих шкафов скрывали значительную часть человеческих преступлений – убийств, изнасилований, инцестов. Здесь хранились все мыслимые и немыслимые гнусности, тщательно рассортированные по годам, номерам и категориям.
Марк часто приходил сюда поработать, особенно когда вел рубрику «Черные досье истории», посвященную преступлениям прошлого. Помимо архивов как таковых, там имелась рабочая комната, где стояли несколько столов и автомат, продающий кофе. Настоящая библиотека.
Однако ключевым элементом любого поиска считался «домашний» архивариус Жером – создавалось впечатление, что его купили вместе с архивами. Никто не знал его фамилии. Этот человек разговаривал так, словно сам пережил все процессы и расследования, сведения о которых хранились тут. Он не забывал ни одного имени, ни одной даты. Внешность его была карикатурной. Без возраста, без каких‑либо особых примет, он в любое время года натягивал на себя несколько свитеров, один на другой. Этакий слоеный пирог из шерсти и нейлона. Услышав вопрос Марка, Жером без колебаний направил его по нужному пути.
Марк хотел перечитать досье, составленное четырьмя годами раньше одним из коллег. С утра в понедельник, бродя вдоль железных шкафов, он размышлял о прошедших выходных. Ему ни на минуту не удалось отвлечься от мыслей о Жаке Реверди. Человек с навязчивой идеей убийства. Жестокий зверь. Соблазнитель. Бабник. Слова, произнесенные Эриком Шрекером и маленькой камбоджийкой, вертелись у него в голове. Не сомневаясь в их правоте, он все же был уверен, что в настоящий момент никто не знал правды ни об этом человеке, ни о его поступках.
В пятницу он кое‑как слепил новую статью, скорее развивавшую тему камбоджийского дела 1997 года. Но сейчас ему уже казалось, что написать интересный материал или откопать сенсацию для Вергенса будет не так‑то просто. В нем нарастало непреодолимое убеждение: Жак Реверди был Воплощением Зла, преследующим тайную цель. Одним из тех редких алмазов, которые Марк так давно разыскивал. Убийцей, поднявшимся, благодаря своему духовному развитию, до понимания сути собственного невроза и способным помочь ему ясно увидеть лик Преступления.
В течение двух дней он сидел взаперти в своей квартире, снова закопавшись в документы. Вырезки из газет, фотографии, биографии, интернет‑сайты – он просмотрел все. Он мог наизусть пересказывать целые куски из прочитанного. Но все факты, исследования, комментарии, славословия неизменно относились к «положительному» этапу в жизни Реверди. Что же касается интервью Пизаи, оно было спокойным, как море в штиль.
Вечером в воскресенье, измученный сорока восемью часами бесплодных поисков, он понял, что ему требуется: войти в контакт с убийцей. Любыми средствами вырвать у него интервью.
Только так он мог узнать больше.
В голову ему пришла одна идея, еще не вполне оформившаяся, но явно заслуживавшая внимания. Марк остановился в одном из коридоров: он наконец увидел шкаф, который искал. Отодвинув створку, он вытащил старый номер «Сыщика», Стоя перелистал его и нашел нужную статью.
Речь в ней шла о переписке между заключенными и людьми «с воли».