– Это то, что объединяет их всех. Но есть и различие. Три из четырех жертв были убиты не там, где впоследствии найдены их тела. Кару Райдер сбросили в Дорчестере, Стимовича – в Сквонтуме, а то, что осталось от Памелы Стоукс, было найдено в Линкольне.
Под фотографиями сегодняшних жертв были расположены снимки под общим заголовком «Жертвы‑1974». Среди них я увидел немного задиристое мальчишеское лицо Кола Моррисона, и хотя я не вспоминал о нем много лет, до той ночи в баре у Джерри, я вдруг вновь ощутил запах шампуня «Пина Колада», всегда исходящий от его волос, и вспомнил, как мы любили дразнить его за это.
– А был ли проведен сводный анализ жертв на общие факты?
– Да, – сказал Болтон.
– И что же?
– Двое, – сказал Болтон, – мать Кары Райдер и отец Джейсона Уоррена, выросли в Дорчестере.
– А другие?
– Кара Райдер и Пэм Стоукс употребляли одни и те же духи.
– Какие именно?
– Лабораторный анализ показал «Холстон для женщин».
– Да, лабораторный анализ, – сказал я, глядя на фотографии Джека Рауза, Стэна Тимпсона, Фредди Константине, Дайандры Уоррен, Дидры Райдер. И все парами. Один из настоящего, другой – двадцатилетней давности.
– И никакого намека на возможный мотив? – я посмотрел на Оскара, он отвел взгляд, затем взглянул на Девина, а тот, в свою очередь, на Болтона.
– Агент Болтон? – спросил я. – Так у вас что‑нибудь есть?
– Мать Джейсона Уоррена, – сказал он в конце концов.
– А что с ней?
– Ее иногда привлекали как эксперта по психологии в уголовных процессах.
– Ну и?
– Она проводила, – сказал он, – психологическое обследование Хардимена во время процесса, что расстроило его защиту как невменяемого. Дайандра Уоррен, мистер Кензи, упрятала Алека Хардимена за решетку.
Мобильный командный пункт Болтона располагался в черном микроавтобусе с затемненными окнами. Когда мы вышли на Нью Садбэри‑стрит, он, скучая, ждал нас.
Внутри него двое агентов, Эрдхем и Филдс, сидели возле черно‑белой компьютерной станции, занимавшей весь правый борт. На столе лежал змеиный клубок кабеля, стояли два компьютера, два факса, два лазерных принтера. Над всем этим разместились в ряд шесть мониторов, а напротив них, по левому борту, аналогичный ряд точно таких же светящихся экранов. На самом краю рабочего стола возлежали приемные и записывающие устройства, двухкассетный видеоплейер, аудио‑ и видеокассеты, дискеты и компакт‑диски.
К левому борту были привинчены небольшой столик и три «директорских» кресла. Когда машина влилась в уличное движение, я по инерции плюхнулся в одно из них, облокотившись на миниатюрный холодильник.
– Вы что, так ездите на пикники? – спросил я. Но Болтон проигнорировал меня.
– Агент Эрдхем, вы записали? – Эрдхем подал ему клочок бумаги, и Болтон сунул его во внутренний карман. Потом уселся рядом со мной.
– Вам предстоит встреча с Уорденом Лифом и главным психологом тюрьмы доктором Долквистом. Они расскажут вам о Хардимене, так как я мало что могу сообщить о нем, разве что предупредить, что он крепкий орешек и не стоит воспринимать его легкомысленно, каким бы приятным на вид он ни казался. Он подозревается в трех убийствах уже после суда, но никто из всей массы заключенных в этом охраняемом по максимуму загоне не выступит со свидетельскими показаниями. А там, между прочим, сидят убийцы‑рецидивисты, поджигатели, серийные маньяки, и все они боятся Алека Хардимена. Понятно?
Я кивнул.
Понятно?
Я кивнул.
– Камера, в которой произойдет встреча, полностью видео‑ и радиофицирована. И мы будем получать полную информацию, находясь в этой контрольной кабине. Будем следить за каждым вашим шагом в данной ситуации. У Хардимена обе ноги и одна рука будут в наручниках. И тем не менее держите ухо востро.
– Хардимен дал согласие на аудио‑ и видеозапись?
– Насчет видео ему ничего не известно. А вот аудио действительно нарушает его права.
– Так дал на него согласие?
Болтон покачал своей большой головой.
– Нет, не дал.
– Но вы собираетесь использовать его все равно.
– Да. Я не собираюсь представлять записи в суде. Они нужны мне, чтобы обращаться к ним иногда в процессе нашего расследования. Вас это смущает?
– Пожалуй, нет.
Когда мы огибали «Хаймаркет», поворачивая на шоссе‑93, и машину снова тряхнуло, я откинулся на спинку и стал смотреть в окно, размышляя о том, как же меня угораздило так вляпаться.
Доктор Долквист был невысокого роста, но мощного телосложения, и старался не смотреть собеседнику в глаза, по крайней мере, мой взгляд он перехватил только на мгновенье перед тем как сосредоточиться на чем‑то другом.
Уорден Лиф, наоборот, был высок, а его черная голова была выбрита так тщательно, что, казалось, излучала слабое свечение.
Мы с Долквистом остались на несколько минут в кабинете Лифа, пока он сам встречался с Болтоном, чтобы уточнить кое‑какие детали, касающиеся наблюдения. Долквист рассматривал фотографию Лифа, на которой он был изображен с двумя друзьями, стоящими возле чистенькой хижины с марлинем в руках под знойным солнцем Флориды, я же молча ждал, стараясь побороть неловкость.
– Вы женаты, мистер Кензи? – Он все еще смотрел на фото.
– Разведен. Довольно давно.
– Дети?
– Нет. А у вас?
Он кивнул.
– Двое. Это помогает.
– Помогает в чем?
Он повел рукой вдоль стен.
– Находиться в этом месте. Приятно возвращаться домой к детям, к их чистому запаху. – Он взглянул на меня, затем куда‑то вдаль.
– Не сомневаюсь, – сказал я.
– Ваша работа, – сказал он, – вынуждает вас касаться массы негативного, что есть в человечестве.
– Зависит от дела, – сказал я.
– Сколько вы уже занимаетесь сыском?
– Почти десять лет.
– Должно быть, начали очень молодым.
– Да.
– Считаете делом своей жизни? – Снова быстрый взгляд, скользнувший по моему лицу.
– Пока не уверен. А вы?
– Хочется верить, – сказал он, чрезвычайно медленно произнося слова. – Я на самом деле верю в это, – с тоской в голосе сказал он.
– Расскажите мне о Хардимене, – попросил я.
– Алек, – сказал он, – существо необъяснимое. У него было очень приличное воспитание, никаких историй по части обид и оскорблений в детстве, никаких травм в раннем возрасте и никаких признаков раннего заболевания психики. Насколько известно, он никогда не мучил животных, не проявлял патологических склонностей, и вообще его поведение не выходило за рамки нормы. В школе он был очень способным учеником и пользовался достаточно большой популярностью. И вот в один прекрасный день…
– Что случилось?
– Никто не знает. Беда началась, когда ему было примерно шестнадцать. Соседские девушки требовали от него какого‑то самовыражения. И тогда появились возле его дома задушенные и повешенные на телефонных проводах кошки.