– Простите, не понял, – зачем-то изобразив недоумение на лице, вполне профессионально изумился Танцор. Хоть от такой неожиданности было впору и онеметь.
– Ну как же, – всплеснул руками Аникеев, – ведь я же ваш искренний поклонник еще по «Мегаполису». Вы же просто супер! Всегда мечтал взять у вас автограф… Вот, пожалуйста, – протягивая «Паркер», – будьте так любезны, вот здесь, пожалуйста…
Танцор ошалело нацарапал на какой-то добротной бумажке что-то про жизнь и счастье. А потом спросил в лоб:
– Так это, значит, ваши парни спасли нас в подвале на Таганке?
Теперь уже изумился Аникеев.
Танцор, поняв, что глупо не сыграть в открытую, подробно все рассказал. И о затее с тридцатью картами, и о нагрянувших таганских бандитах, и о двух хладнокровных стрелках.
– Нет, – задумчиво сказал Аникеев, не прекращая, тем не менее, улыбаться, – это не мои. Кто-то еще. Может быть, от Илларионова?.. Хотя, вряд ли. Он, затеяв подлянку своим хозяевам, не стал бы так откровенно светиться. Это что-то не вполне понятное. Думайте, Танцор, это очень важно. Очень важно для всех. Вы даже и представить…
– Для кого? – Танцор попробовал подловить Аникеева неожиданным наивным вопросом. – Для кого – для всех?
Но банкир не был бы банкиром, если бы не мет контролировать каждую свою реакцию в любой, даже бесконечно малый, отрезок времени.
Этого он сказать не мог. Не имел права. Однако мог помочь сохранить душу и совесть «вашему алчному другу Следопыту». Уж если он так нуждается, то «я открою ему в нашем банке счет, тысяч на пятьдесят, – думаю, ему этого хватит». Чтобы Следопыт выкинул из головы эти опасные и безнравственные игры с чужими картами, «разумеется, пластиковыми». Ну, а как давнишний и искренний поклонник творчества (так и сказал, «творчества») Танцора Аникеев открыл счет и на его имя. И с тем же самым наполнением, в пятьдесят тысяч долларов.
Затем заговорщицки поманил пальчиком на свою сторону стола. Понажимал кнопки и, чрезвычайно довольный собой, ткнул пальцем в монитор. Там была Стрелка, стоящая рядом с «Жигулем» и нервно смолящая сигарету.
– Прекрасная у вас девушка, – сказал Аникеев, улыбаясь пуще прежнего. – Замечательная. Вот только ботинки носит совершенно чудовищные. Хотя понимаю, мода требует жертв. Так-так-так, – он еще понажимал кнопки, и изображение увеличилось, – а что это у нее в кармане? Вишь, как оттопырился-то. Это вы напрасно затеяли. Напрасно. К друзьям приехали. Ни в Трейд какой-нибудь. В общем, если будут какие-то проблемы, трудности, то сразу же звоните. Или прямо без звонка. Очень было приятно. Очень.
И Аникеев протянул Танцору руку для прощания. Танцор с изумлением обнаружил, что в перстне у него был уже рубин, а не изумруд.
Следующая выходка, именно шаловливая выходка, еще больше обескуражила Танцора. Аникеев вынул из кофейной чашки ложечку и мелодично постучал ей по фарфоровым зубам. И сказал явившейся девушке-референту:
– Илона, проводи, пожалуйста.
Танцор задумчиво вышел, припоминая, не пересекались ли когда-нибудь их пути в далеком актерском прошлом. Где-нибудь на гастролях, на каком-нибудь европейском фестивале, в Доме актера… Нет, память, насупившись, молчала.
И вдруг в лифте до него дошло. Дошло и пронзило новым знанием о жизни, о которой он, оказывается, практически ничего не знал. Эта постоянная улыбка – доверительная, располагающая, обволакивающая собеседника душевным комфортом – всего лишь результат пластической операции. И ничего более.
И от нахлынувших чувств Танцор еле сдержался, чтобы не трахнуть в лифте девушку Илону, которой тот же самый хирург придал несколько иное выражение лица.
АППЛЕТ 21. ПРОФЕССИОНАЛЫ ДОЛГО НЕ ЖИВУТ
Подойдя к Стрелке, Танцор имел до такой степени специфический вид, что она решила не тревожить его всякими «а что?» и «а как?».
Молча сел за руль, аккуратно пристегнулся ремнем, чего за ним никогда не водилось, и поехал, по-прежнему пребывая в задумчивости. И лишь на Рижской эстакаде коротко бросил:
– Ты бы пушку там, у банка, как-нибудь не так демонстративно держала-то.
– А что такого-то?
– Да этот хмырь мне тебя на мониторе показывал. Камеры там у них всюду. Типичная террористка, лицо деревянное, карман оттопыренный, и в глазах нечеловеческая решимость. Эсерка, блин!
– Ладно, успокойся. Дома поговорим.
– Поговорим, – мрачно сказал Танцор. И посмотрел в зеркало, на джип, в котором Следопыт ехал сзади предельно нагло, словно окрещенный в бандиты.
– Что за блядская команда мне досталась, – продолжал бурчать Танцор.
– Ладно, помолчи. За дорогой смотри повнимательней. А то этот в задницу въедет. Его аж распирает от счастья. Вчера уже отоварил десять карт. Пятнадцать штук снял.
– Козел! – грязно выругался Танцор. И стукнул кулаком по сигналу.
Следопыт весело помигал фарами.
– Всех на хрен уволю! – прорычал Танцор. И после этого до самого дома ехал молча, погруженный в какие-то свои раздумья.
Дома Следопыт на глазах у изумленного Танцора начал вытаскивать из двух пакетов и раскладывать и расставлять на столе нечто невообразимое, нечто абсолютно противоестественное в данной ситуации: балыки, окорока, банки с икрой, ананасы, еще какие-то банки, вероятно, с маринованными мидиями, шампанское, коньяк «Хеннесси»… И, наконец, ликер «Малибу» – мечту идиотов всего мира, у которых в кармане зашевелились папины деньги.
Следопыт ликовал!
Следопыт намеревался впервые в жизни гулять от души!
Следопыт хотел достойно угостить друзей!
Танцору это было до такой степени отвратительно, что он чуть было не хряснул коньяк об угол раковины.
Но сдержался. Сдержался из жалости. Поскольку была надежда, что завтра дорвавшемуся до баксов Следопыту будет неловко за этот приступ новорусскости. Лишь сказал спокойно:
– Давай-ка, убери все это обратно. Отвезешь домой и будешь там поедать потихоньку, размеренно, чтобы заворота кишок не было. И задумайся, на хрен…
Тут Танцор все же стал заводиться:
– Задумайся, на хрен, на кого ты сейчас похож! Без пяти минут, можно сказать, труп. Что подумает патологоанатом, который, вполне возможно, будет тебя сегодня вечером вскрывать? Как он, получающий гроши и видящий такого рода жратву только по телевизору, как он плюнет в твое разрезанное брюхо, с какой злостью! Следопыт с удивлением смотрел на Танцора. Стрелка тоже, поскольку она его такого еще не видела.
– Танцор, сбавь-ка обороты, дорогой! – решила она прекратить это собачение. – Нам тут нервы свои демонстрировать не надо! Мы тоже не деревянные. И у нас у каждого по стволу в кармане. Так что не надо. И брось свои командирские замашки, нам тут единоначалия не надо. Понял?!
– Понял, – смиренно ответил Танцор. Взял чашку, налил воды из-под крана и выпил залпом. Как лекарство.
После этого начали нормально разговаривать. Танцор последовательно, с подробностями, включая свои мысли в лифте, рассказал о результатах похода. Все настолько въехали в серьезность своего положения, что Следопыт, казалось, абсолютно не отреагировал на то, что Аникеев положил ему полста штук. Во всяком случае – внешне.
– Вот такая хренотень, – подытожил Танцор. А потом неожиданно спросил: – Никто из вас стихи не писал?
– Ты, что ли, писал? – удивленно откликнулась Стрелка с дивана, который стоял далеко от окна и уже начал погружаться в сумерки.
– Представь себе. Это ваше поколение, как только родилось, так сразу же начало заколачивать баксы всеми доступными и недоступными способами. А у нас было время, как теперь считается, бесполезное и бессмысленное.
– Ну, ты про всех-то не трепись, старпер маразматический, – слегка обиделась Стрелка. – Мне второй отчим две книжки читал: про Робина-Бобина и про то, как предохраняться от беременности. Так чего ты про стихи-то?
– Да просто у тех, кто стихи не писал, не развито образное мышление.
– А у тебя, значит, развито, – тупо сопротивлялась Стрелка, любившая самоуничижение лишь в других людях, но никак не в себе.
– Просто мне в голову, – Танцор, словно был на сцене, в какой-нибудь подвальной студии на пятнадцать зрителей, трижды постучал указательным пальцем себе в лоб, – мне в голову пришла одна иллюстрация нашего положения. Кто-то построил хитроумный лабиринт. И запустил туда нас – троих беленьких лабораторных мышек. Мы мечемся, ищем выход, кружим на одном месте. А он сверху наблюдает за нашими маневрами. Мы же, блин, как на ладони! Вот это я сегодня и понял, разговаривая с человеком, который всегда смеется!
– Хорошо еще, – откликнулся Следопыт, – если этот наблюдатель какую-нибудь диссертацию пишет. Но хрен-то. Это, скорее, шоу какое-то блядское: «А теперь, уважаемая публика, переходим от стола с закусками к монитору и смотрим, что вытворяют эти забавные человечки! Делайте ставки, господа!»
– Да, но мне совершенно непонятна одна вещь. – Диван, на котором сидела Стрелка, уже до такой степени уполз в темноту, что когда она затягивалась сигаретой, то лицо подсвечивалось и казалось чужим, очень далеким и иллюзорным. – Непонятно то, как ты смог встретиться с этим банкиром.
– Охрана пропустила, девушка привела…
– Да я совсем не о том. Все-таки я иногда верю в то, что мы программоиды или как там еще. Сделанные. Конечно, и люди сделанные. Но все же… Следопыт, ты же нам все это рассказывал, как вы с тем программером разговаривали, которого потом замочили. И он говорил о нашей разработке. В смысле – разработке нас. Так?
– Так, – ответил уже совсем отошедший от недавней эйфории Следопыт. – Рассказывал. Ты знаешь, я думаю, что я тоже… Что тогда, в декабре, Безгубый все же замочил меня. А потом сосканировал, и вот… Я тоже программоид. Установить невозможно.
– Вот-вот, – возбужденно, сбиваясь, заговорила Стрелка, – вот! Тогда непонятно, как ты, Танцор, встретился с Аникеевым. Он тебя знает по «Мегаполису». То есть он был с другой стороны Сети… Значит, он человек. И как же? Как же… Не понимаю…
– Ну как, как… – Танцор наморщил лоб, чего в уже настоявшихся сумерках не было видно. – У человека есть астральное тело. Так? Почему не может быть сетевого тела? Может быть вполне. Так что это была проекция банкира на Сеть. Все элементарно. Думаю, у нас тоже есть что-то такое на что-нибудь другое.
– Ладно, Танцор, тебе надо было устраиваться пресс-секретарем какого-нибудь мудозвона. Что тот ни сморозит, все разъяснишь в лучшем виде. – Стрелка уже отчасти развеселилась.
И вдруг, словно полицейская собака, начала шумно нюхать темноту и шарить вокруг себя руками. Танцор со Следопытом замерли от неожиданности, решив, что это какой-то приступ чего-то такого – то ли девичьего, то ли просто человечьего.
Наконец-то донюхалась, дошарилась и заорала:
– Блин, горим!
Следопыт вскочил, включил свет и, разобравшись, что к чему, вылил на диван две кастрюли воды.
Настроения не было. Свежих мыслей тоже. Поэтому Следопыт поехал домой.
Спать пришлось на полу. И это новшество настолько раззадорило Стрелку, что ее песнь любви – «О! О, Мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!» – начавшись еще непоздним вечером, стала стихать лишь к середине ночи. И столько в ней было неистовства-жизни и счастья бессмертия, что московские мороки, крылатые упыри и прочая мерзость, боящаяся лишь света и радости, заслышав ее, отскакивали от этой животворящей волны, словно бациллы кариеса от обработанных пастой «Блендамед» зубов, сверкающих здоровьем и благополучием.
***
Сисадмин сидел и, как это вошло в его привычку в последние полгода, предавался раздумьям, плавая в клубах экваториального сигарного дыма. Благо новый проект – «Щит», в отличие от «Мегаполиса» – не требовал постоянного дергания, суеты и блошиных скачек. Времени было предостаточно.
После того, как вырвавшаяся из ловушки плазма снесла половину лаборатории, Сисадмин, как это ни чудовищно звучит, успокоился. Именно успокоился, поскольку бешеный ритм «Мегаполиса» затянул и его, всего – с потрохами, унизил до состояния некоего Сетевого придатка. И когда все накрылось медным тазом, он вздохнул с облегчением. Конечно, изображая при этом на лице скорбь, по поводу гибели Безгубого. Хотя, какая там может быть скорбь? По поводу кого? Так, отработанный материал, совершенно спятивший кретин, на которого пролился мощный поток баксов.
Потом, конечно, понял причину. Не метафизическую, а самую банальную – техническую. Описал систему системой дифуров и смоделировал. И монитор вычертил приговор, который был известен заранее. Если бы, конечно, сразу же, в самом начале, не поленился пошевелить мозгами. Из-за введения в систему гигантского тотализатора, который был мощнейшим колебательным звеном, система была обречена: кривая двенадцать раз мотнулась вверх-вниз, с каждым разом увеличивая амплитуду и возбуждаясь, а потом сорвалась и круто ушла вниз, даже не пробежав половины экрана. Короче, прокололся, словно пацан.
Поэтому новый проект, которым он занялся после трехмесячной релаксации, был совершенно иным. Сисадмин прекрасно понимал, что повторная неудача сделает его хроническим неудачником. И тогда на себе можно будет поставить крест. Страшно было не то, что многие начнут в нем сомневаться, многие брезгливо отвернутся, а кто-то решит свести счеты. Нет, это можно было бы пережить и через некоторое время начать все с нуля.
Но был вполне реальный шанс после очередной неудачи стать живым трупом: Сисадмин видел вокруг себя многих, кто когда-то прекрасно начинал, да весь вышел. Внутри эти люди были выжжены дотла вечным страхом сделать что-то не так, неправильно, ошибиться и услышать, как внутренний голос брезгливо скажет:
«Ничтожество!»
Поэтому «Щит» заведомо не мог самовозбудиться и пойти вразнос, грозно напоминая, что слово «резонанс» из русского словаря пока еще никто не вычеркнул. Это был медленный процесс, который в чем-то напоминал развитие метастаз. Конечно, применительно к Интернету.
Был при этом, естественно, и тотализатор. Но уже совсем другого типа. Люди ставили на один из возможных вариантов развязки и ждали окончания игры. Ждали, не суетясь, периодически сверяя свои прогнозы с развитием процесса. И выиграть или проиграть – хоть играли и очень по-крупному – это было для них не самым важным. Главное – убедиться в своей правоте, возрадоваться прозорливости и в очередной раз доказать свою исключительность.
Мало того, что все были очень богаты, но все еще были и аналитиками. Точнее, стали богатыми благодаря такому своему качеству.
Сисадмин же при любом раскладе имел на этом свой процент и возможность расслабиться. Полгода. А то и год. Как фишка пойдет.
Пришлось изрядно поменять и игровой состав. Всех этих Трансмиссий, Профессоров, Скинов заархивировал на хрен. Оставил, естественно. Танцора со Стрелкой. Пристегнул к ним новую модель – Следопыта. Для некой провокативности.
И Деда. Это был уникальный экземпляр, непредсказуемый, словно шаровая молния. На девяносто девять процентов эвристическая модель. Да еще с абсолютно неконкретизированной мотивацией поступков. Впрочем, как и было оговорено с участниками тотализатора. Дед был создан по принципу «бодливой корове бог рогов не дал». То есть имел ограниченное число степеней свободы. Иначе игра была бы куда безумней «Мегаполиса».
Короче, вся эта шарманка была запущена, и теперь можно было наслаждаться бездельем. Например, представлять, насколько близко самоощущение игроков к человеческому. Способны ли они к рефлексии? Как и насколько остро чувствуют? Если, конечно, способны чувствовать. Поскольку общаться с ними можно было только через адаптер, то ничего этого известно не было.
Да даже и про другого-то человека ничего определенного сказать невозможно. А тут… Сплошная иллюзия. Невидимая и неслышимая. Дающая о себе знать лишь при помощи модуляции растра монитора и последовательностей единичек и нулей, врывающихся через порт модема.