Джулия спросила у Босха:
– Тогда ради чего служишь ты?
Он пожал плечами и уставился в кружку.
– Ради дела, пожалуй… В нем нет ничего возвышенного или героического. Это просто возможность время от времени восстанавливать справедливость в гнусном мире.
Он принялся выводить большим пальцем узоры по кружке.
– Например, это расследование… Если сумеем довести его до конца… то в какой-то мере искупим то, что случилось с этим ребенком. Не знаю, но мне кажется, это все-таки что-нибудь значит для мира.
Босх вспомнил о черепе, который утром показал ему Голлиер. Жертва убийства, пролежавшая в битуме девять тысяч лет. Город костей, и все они ждут своего появления из-под земли. Ради чего? Ведь до них никому уже нет дела.
– Не знаю, – продолжил он. – Очевидно, в конечном счете это ничего не значит. Террористы-самоубийцы атаковали Нью-Йорк, и три тысячи людей погибли, не допив первой чашки кофе. Что по сравнению с этим кучка погребенных в прошлом костей?
Джулия мягко улыбнулась и покачала головой:
– Гарри, оставь свой экзистенциализм. Главное – это что-то значит для тебя. Что бы ни происходило в мире, потребность в героях будет всегда. Надеюсь, я получу возможность стать одним из них.
– Наверное.
Босх кивнул и снова принялся чертить узоры по кружке.
– Помнишь рекламную передачу по телевизору, там пожилая женщина, лежащая на земле, произносит: «Я упала и не могу подняться», тогда еще все посмеивались над этими словами?
– Помню. На пляже в Венисе продают футболки с этой надписью.
– Ну, в общем… иногда я чувствую себя так же. Имеется в виду – с четвертаком за плечами. Пройти эту дистанцию, не спотыкаясь время от времени, невозможно. Ты падаешь, Джулия, и чувствуешь, что не можешь подняться. Но потом тебе подворачивается дело, и ты говоришь себе: это – то самое. Просто нутром чувствуешь. Так вот, это дело то самое, с которым я могу подняться.
– Гарри, это называется искуплением. Как говорится в той песне: «Такой возможности хочется всем»?
– Да, что-то в этом роде.
– Видимо, это дело и есть твоя возможность?
– Думаю, да. Надеюсь.
– Тогда выпьем за искупление.
Джулия подняла кружку.
– Держись крепко, – сказал Босх.
Она чокнулась с ним. Пиво из ее кружки плеснулось в его уже почти пустую.
– Извини. Нужно будет попрактиковаться.
– Ничего. Добавка мне требовалась.
Босх поднял кружку и осушил ее. Поставил на стол и вытер рот тыльной стороной ладони.
– Значит, домой сейчас едешь со мной вместе? – спросил он.
Джулия покачала головой:
– Нет.
Босх нахмурился и подумал, не обидел ли ее своей откровенностью.
– Я еду за тобой, – уточнила Джулия. – Забыл? Машину оставлять возле отделения нельзя. И впредь все должно быть совершенно секретно, тайно, шито-крыто.
Пиво и ее улыбка кружили Босху голову.
– Проняла ты меня.
– Надеюсь, не в одном смысле.
27
К назначенному времени собрания в кабинете лейтенанта Биллетс Босх опоздал. Эдгар – редкий случай – уже сидел там, Медина из пресс-службы тоже. Хозяйка кабинета указала Босху на стул карандашом, который держала в руке, потом подняла телефонную трубку и набрала номер.
– Это лейтенант Биллетс, – произнесла она. – Передайте шефу Ирвингу, что мы уже все здесь и готовы начать.
Босх взглянул на Эдгара и приподнял брови. Замначальника управления все еще упорно интересовался этим делом. Биллетс, положив трубку, сказала:
– Он перезвонит, и я подключу его к громкоговорителю.
– Будет говорить или слушать? – спросил Босх.
– Кто знает?
– Раз уж мы все равно ждем… – начал Медина. – Я получил несколько звонков по поводу вашего объявления в розыск. Этого человека зовут Джон Стокс? Как мне отвечать? Он новый подозреваемый?
Босха охватила досада.
Он знал, что объявления в розыск на перекличке в конце концов станут известны репортерам. Но не думал, что это произойдет так быстро.
– Нет, вовсе не подозреваемый, – промолвил он. – И если репортеры тут напортачат, как в случае с Трентом, мы не найдем его никогда. С этим человеком нам нужно просто побеседовать. Он был приятелем жертвы. Много лет назад.
– Значит, жертва уже опознана?
Не успел Босх ответить, как зазвонил телефон. Биллетс переключила Ирвинга на громкоговоритель.
– Шеф, детективы Босх и Эдгар здесь, полицейский Медина из пресс-службы тоже.
– Очень хорошо, – загремел из динамика голос Ирвинга. – Как обстоят дела?
Биллетс нажала кнопку на телефоне, чтобы уменьшить громкость.
– Гарри, может, ответишь ты?
Босх полез во внутренний карман куртки и достал оттуда записную книжку. Он не торопился. Ему нравилось представлять, как Ирвинг сидит за своим столом, накрытым безупречно чистым листом стекла, и дожидается голосов по телефону. Раскрыл книжку на странице, сплошь покрытой краткими записями, которые сделал утром, завтракая с Джулией Брейшер.
– Детектив, вы там? – спросил Ирвинг.
– Да, сэр. Я только просматривал кой-какие записи. Главное – мы добились окончательного опознания жертвы. Имя мальчика – Артур Делакруа. Он исчез из дому на «Миле чудес» четвертого мая восьмидесятого года. Ему было двенадцать лет. – Босх остановился, предвидя вопросы, и заметил, что Медина записывает имя. – Не уверен, что нам следует это сейчас предавать гласности, – добавил Босх.
– Почему? – удивился Ирвинг. – Вы хотите сказать, что опознание еще не окончательное?
– Нет, шеф, мы уверены, что окончательное. Просто если мы раскроем это имя, то тем самым дадим понять, в каком направлении двигаемся.
– В каком же?
– Видите ли, мы вполне уверены, что Николас Трент к убийству не причастен, поэтому идем другим путем. Повреждения на костях указывают на регулярные побои начиная с раннего возраста. Матери в доме не было, и мы заинтересовались отцом. Пока не общались с ним. Готовим вопросы. Если мы объявим, что опознали останки и отец услышит это по телевизору, то будет предупрежден заранее.
– Если он похоронил там ребенка, то уже предупрежден.
– В определенной мере. Но он знает, что если мы не сумеем опознать кости, то никогда не заподозрим его. Неустановленность личности жертвы гарантирует ему безопасность. И это дает нам возможность приглядеться к нему.
– Понятно, – произнес Ирвинг.
Несколько секунд все сидели молча. Босх ждал, вдруг Ирвинг скажет что-нибудь еще. Но тот не говорил. Босх поглядел на Биллетс и развел руками. Она пожала плечами.
– Значит… – промолвил Босх, – мы не предаем гласности это имя?
Молчание. Затем голос Ирвинга:
– Полагаю, это благоразумно.
Медина вырвал из блокнота лист, на котором писал, скомкал его и бросил в мусорную корзину в углу.
– Есть что-нибудь, что можно предать гласности?
– Да, – быстро ответил Босх. – Можно обелить Трента.
– Исключено, – возразил Ирвинг. – Сделаем это в конце. Если вы завершите дело, тогда исправим огрехи.
Босх посмотрел на Эдгара, потом на Биллетс.
– Шеф, – сказал он, – если будем вести себя так, то навредим нашему делу.
– Каким образом?
– Дело старое. Мы не вправе рисковать. Если не сообщим сейчас, что Трент невиновен, то предоставим человеку, которого в конце концов арестуем, способ защиты. Он укажет на Трента и заявит, что тот был растлителем малолетних и совершил это убийство.
– Но он сможет это сделать независимо от того, обелим мы Трента сейчас или впоследствии.
Босх кивнул:
– Верно. Однако я смотрю на это с точки зрения свидетеля, дающего показания на суде. Хочу иметь возможность сказать, что мы проверяли Трента и быстро сняли с него подозрения.