Скажи ему, что ты от меня, посоветовал Кабрера, когда мы обедали в яхтенном порту Бенальмадены.
Этот недоносок многим мне обязан и не посмеет отказаться. Например, дело о контейнере из Лондона – напомни ему об этом, и он будет ходить перед тобой на задних лапках. А уж что ты сумеешь вытащить из него – твоя забота.
– Значит, она не затаила на вас обиды, – подвел итог я.
Его взгляд стал профессионально осторожным.
– Почему вы так говорите? – спросил он.
– Пунта-Кастор.
По-видимому, он старался прикинуть, до какой степени мне известно о случившемся там. И я не стал его разочаровывать.
– Я имею в виду ловушку, которую им там устроили.
Похоже, это слово подействовало на него наподобие слабительного.
– Ну что вы такое говорите… – Он заскрипел своим плетеным стулом. – Что вы знаете о ловушках?.. Это уж чересчур, знаете ли.
– Для того я и приехал, чтобы вы мне рассказали.
– Сейчас уже, в общем-то, все равно. – Он снова схватился за стакан. – Насчет того, что произошло в Пунта-Кастор… Тереса знала: я не имел никакого отношения к тому, что замышляли Каньябота и тот сержант-жандарм. Потом она занялась выяснением всех подробностей, и когда дело дошло до меня… ну, в общем, я доказал, что был совершенно ни при чем. И я жив – это доказательство того, что мне удалось ее убедить.
Он задумался, позвякивая льдинками в стакане. Потом отпил глоток – Несмотря ни на то, что случилось с теми деньгами, вложенными в картины, ни на Пунта-Кастор, ни на все остальное, – настойчиво и словно бы несколько удивленно повторил он, – я до сих пор жив.
Он сделал еще глоток. Потом еще. Похоже, воспоминания вызывали у него жажду.
– На самом деле, – сказал он, – никто никогда не старался погубить именно Сантьяго Фистерру. Никто.
Каньяботе и тем, на кого он работал, просто нужна была приманка – тот, кто отвлек бы на себя внимание, пока настоящий товар выгружается в другом месте. Такие вещи проделывались постоянно; в тот раз выбор пал на него, как мог пасть на кого угодно другого. Ему просто не повезло. Он был не из тех, кто болтает, когда его сцапают. А кроме того, нездешний, работал сам на себя, ни друзей, ни сочувствующих… Но главное – у того жандарма был на него зуб. Так что они решили подставить его.
– И ее.
Он снова поскрипел стулом, устремив взгляд на лестницу террасы, как будто там вот-вот могла появиться Тереса Мендоса. Помолчал. Отхлебнул. Потом поправил очки и произнес:
– К сожалению. – Вновь помолчал. Отпил еще глоток. – К сожалению, никто не мог вообразить, что Мексиканка станет тем, чем стала. Но я настаиваю: я не имел ко всему этому никакого отношения. Доказательство… черт побери. Я уже сказал.
– Что вы до сих пор живы.
– Да. – Он взглянул на меня с вызовом. – Это доказывает мою порядочность.
– А что потом сталось с ними?.. С Каньяботой и сержантом Веласко.
Вызов длился три секунды. Альварес отступил. Ведь тебе это известно не хуже, чем мне, говорил его недоверчивый взгляд. Это же известно любому, кто читает газеты. И если ты думаешь, что я нанялся просвещать тебя на этот счет, ты крупно ошибаешься.
– Мне об этом ничего не известно.
Он сделал движение рукой, словно застегивая рот на молнию, и на его лице появилось недоброе, удовлетворенное выражение – выражение человека, которому удалось удержаться на ногах дольше, чем другим, кого он знал. Я заказал еще кофе для себя и коричневый напиток для него. От города и порта доносились приглушенные расстоянием звуки. Ниже террасы шумно карабкался в гору, вверх по Скале, автомобиль, за рулем которого мне удалось разглядеть светловолосую женщину, а рядом с ней – мужчину в морском кителе.
– Как бы то ни было, – продолжал, помолчав, Эдди Альварес, – все это произошло позже, когда ситуация изменилась и ей представился случай свести счеты… И, знаете, я уверен, что, выйдя из Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, она думала только о том, чтобы исчезнуть из мира. Думаю, она никогда не была честолюбива и не предавалась мечтам… Могу пари держать, что она даже не была мстительна. Она просто жила себе, и все. Но бывает, что судьба, подставив человеку много подножек, в конце концов как бы раскаивается в содеянном и вознаграждает его по-королевски.
За соседний столик уселась группа гибралтарцев.
Эдди Альварес знал их и пошел поздороваться. Я смог понаблюдать за ним издали: как он льстиво улыбается, слушает с преувеличенным вниманием, как держится.
Да, точно – изо всех сил старается выжить, подумал я.
Один из тех сукиных сынов, которые готовы ползать на брюхе, лишь бы выжить: так мне описал его другой Эдди, по фамилии Кампельо, тоже гибралтарец, мой старый друг и редактор местной еженедельной газеты «Вокс». Да у этого приятеля кишка тонка даже для того, чтобы предать, сказал Кампельо, когда я спросил его об адвокате и Тересе Мендоса. Засаду на Пунта-Кастор организовали Каньябота и жандарм. Альварес же ограничился тем, что прибрал к рукам денежки галисийца. Но этой женщине было плевать на деньги. Доказательство – потом она разыскала этого типа и заставила работать на себя.
– И обратите внимание, – сказал Эдди Альварес, вернувшись к нашему столику. – Я бы сказал, что Мексиканка и по сей день не стала мстительной. Для нее это было… не знаю. Пожалуй, своего рода вопросом практическим, понимаете?.. В ее мире дела не оставляют недоделанными.
И тут он поведал мне кое-что любопытное.
– Когда ее посадили в Эль-Пуэрто, – сказал он, – я поехал в тот дом, что был у нее с галисийцем в Пальмонесе, чтобы ликвидировать все и запереть его. И знаете что? Она ведь вышла в море, как обычно, не зная, что этот раз окажется последним. Однако все у нее было разложено по ящичкам, все на своем месте. Даже вещи в шкафах лежали так аккуратно, как будто она собиралась проводить инвентаризацию… По-моему, в Тересе Мендоса, – говоря это, Эдди Альварес кивал готовой, как будто шкафы и ящики объясняли все, – гораздо больше, чем безжалостный расчет, честолюбие или мстительность, всегда было развито чувство симметрии.
* * *
Она закончила подметать деревянные мостки, налила себе стакан текилы пополам с апельсиновым соком и, присев на краешек досок, закурила сигарету, зарыв босые ноги в теплый песок. Солнце еще стояло низко, и его косые лучи исчеркали пляж тенями – от каждой ямки, от каждого следа, словно лунный пейзаж. Между домиком и берегом все было чисто, приведено в порядок и ожидало купальщиков, которые обычно появлялись позже: под каждым зонтом по два топчана, аккуратно установленных Тересой строго параллельно и накрытых полосатыми бело-голубыми матрасиками, которые она как следует вытряхнула и расправила.
Стоял штиль, море было безмятежно спокойно, вода не плескала о берег, и средиземноморское солнце окутывало своим оранжево-металлическим блеском силуэты редких пешеходов: пенсионеры совершали утреннюю прогулку, молодая пара играла с собакой, одинокий мужчина сидел, устремив взгляд в море, рядом с воткнутой в песок удочкой. А дальше, за пляжем и этим блеском, за соснами, пальмами и магнолиями, в золотистой дымке вытянулась к востоку Марбелья с черепичными крышами своих вилл и башнями из стекла и бетона.
Тереса с наслаждением курила сигарету, которую выпотрошила и снова свернула, как обычно, добавив к табаку немного гашиша. Тони, управляющий пляжным заведением, не любил, чтобы она курила что-то, кроме табака, когда он рядом; но Тони пока не было, и до прихода купальщиков оставалось довольно много времени – сезон только начинался, – так что она могла покурить спокойно.