— Но мне кажется, что нам кое-чего не хватает, — продолжил Бруно.
— То есть?
— Ты знаешь, что мы должны лишь казаться влюбленными?
— Да, — она помолчала и спросила:
— Или ты считаешь, что с этим необходимо покончить? — голос девушки прозвучал с явной печалью.
— Я это твердо знаю. Ты любишь меня, Мария?
— Да, — шепотом, но сразу же ответила она и улыбнулась, глядя на свою руку. — На ней кое-чего не хватает, не так ли?
Кан Дах самодовольно откинулся в кресле.
— Ну, что я вам говорил? Кто-то должен мне выпивку.
— Уверена? — спросил Бруно.
— Только самый проницательный мужчина способен задавать столь глупые вопросы. Разве ты не видишь?
— Думаю, что вижу. Надеюсь, что вижу.
— Я влюблена уже много недель, — она перестала улыбаться. — С самого начала я следила за твоими безумствами на трапеции, затем уходила из зала и переживала. Теперь я не могу находиться в зале, а просто переживаю. Она замолкла и глаза ее увлажнились. — Но я могу еще слушать музыку, твою музыку, и во мне все сразу обрывается.
— Ты пойдешь за меня замуж?
— Конечно, болван! — Мария уже почти кричала.
— Нет нужды в таких вульгарных выражениях. Должен заметить, что Кан Дах, Росбак и Макуэло с крайним интересом наблюдают за этой сценой. У меня такое чувство, что они заключили пари по этому поводу. И у меня такое чувство, что я буду страдать, когда они оставят меня одного.
— Я не могу их видеть, — Бруно протянул ей платок и она вытерла глаза. — Да, вид у них такой, как ты сказал. — Машинально сжав платок в руке, она повернулась к Бруно. — Я люблю тебя и хочу выйти за тебя замуж, если это не старомодно, я готова выйти хоть завтра, но я не могу любить и выйти замуж за величайшего в мире гимнаста и канатоходца. Я точно знаю, что не смогу. Думаю, что и ты это знаешь. Ты хочешь, чтобы я всю жизнь сходила с ума?
— В этом не было бы ничего хорошего для нас обоих. Но я думаю, что обычно шантаж начинается после свадьбы.
— Ты живешь в странном мире, Бруно, если думаешь, что честность и шантаж одно и то же.
Бруно, казалось, задумался.
— Ну, в конце концов, ты всегда можешь выйти замуж за величайшего в мире экс-гимнаста и экс-канатоходца.
— Экс!?
— Нет проблем! — Бруно сделал правой рукой сокрушающий жест. — Я сожгу свою трапецию.
Она удивленно уставилась на него.
— Как, как это? Ведь это твоя жизнь, Бруно.
— У меня есть другие интересы.
— Какие?
— Когда тебя будут звать миссис Вилдермен, я скажу.
Брак ей был явно ближе к сердцу, чем будущие увлечения мужа.
— Можно послезавтра.
Она снова уставилась на него.
— Ты имеешь в виду здесь? В этой стране?
— Боже упаси, нет. В Штатах. Официальное разрешение. Мы можем вылететь завтра же первым рейсом. Никто нас не остановит, и у меня достаточно денег.
Ей понадобилось время, чтобы переварить все это.
— Ты сам не знаешь, что говоришь, — произнесла она.
Бруно согласно кивнул.
— Обычно ты права, сейчас — нет. Я знаю, что я говорю, потому что — и это не преувеличение — я знаю, что мы в смертельной опасности. Я знаю, что они вышли на меня. Я почти абсолютно уверен, что они вышли и на тебя.
Сегодня вечером за нами следили, а я не хочу...
— Следили? Откуда ты знаешь?
— Знаю. Об этом потом. А сейчас я не хочу, чтобы ты погибла. Какое-то время он задумчиво потирал свою щеку. — Более того, я очень не хочу погибнуть сам.
— Ты оставишь своих братьев? Ты оставишь мистера Ринфилда и цирк? Ты отказываешься от святого дела?
— Я брошу все на свете ради тебя.
— Ты напуган, Бруно?
— Вполне вероятно. Пойдем прямо сейчас в американское посольство и все там уладим. Правда, уже поздновато, но не оставят же они в беде своих соотечественников.
Мария в полном недоумении посмотрела на него, затем недоумение сменилось на нечто очень близкое к презрению. Потом это выражение уступило место крайне задумчивому. Неожиданно на ее лице появилась слабая улыбка, и вдруг она рассмеялась. Бруно также задумчиво посмотрел на нее, а троица за соседним столиком была ошеломлена и ничего не понимала.
— Ты невозможен. Мало тебе было одной проверки, так ты затеял еще одну? — сказала она.
Он пропустил это мимо ушей.
— Ты слышала? Я готов бросить ради тебя весь мир. Можешь ли ты это проделать для меня?
— Охотно, но весь мир, Бруно. Ты знаешь, что случится, если мы сунемся в посольство. Завтра я окажусь в самолете, но без тебя. Ты останешься здесь. И не отпирайся. Это написано на твоем лице, хотя ты и считаешься загадочным Бруно Вилдерменом. Все так считают... Вернее, почти все. Трех месяцев оказалось достаточно, чтобы ты перестал быть для меня загадкой.
— Этого я и опасался. Что ж, о'кей. Фокус не удался и меня это не удивило. Только ничего не говори об этом Харперу. Он не только считает меня дураком, но у него возникнут подозрения в моих деловых качествах, он положил деньги на стол. — Пошли! Когда мы подойдем к двери, я вернусь под каким-нибудь предлогом, чтобы переброситься парой слов с Росбаком. А ты тем временем осмотришься вокруг, не проявляет ли кто-нибудь к нам интерес.
Дойдя до двери, Бруно, как и было условлено, вернулся назад. Он подошел к Росбаку и спросил:
— Как он выглядел?
— Среднего роста, темные волосы, черные усы. Темное пальто. Он шел за вами от самого цирка.
— Ваши купе могут прослушиваться. Сомнительно, но чем черт не шутит.
Увидимся.
Они уже шли под руку на улице, когда Мария осведомилась:
— Кто для тебя эти трое?
— Очень старые друзья, и не больше... Но положить головы друзей на плаху... Тот, кто следит за нами, с черными волосами и в темном пальто.
Видела такого?
— Видела двоих, но ничего общего с этим типом. У одного кудрявые светлые волосы, а другой лысый, как пень.
— Это означает, что предыдущий отправился с рапортом к шефу.
— Своему шефу?
— К полковнику Сергиусу.
— Начальнику полиции Крау?
— Никакой он не начальник полиции, он начальник государственной секретной службы.
Она остановилась и удивленно взглянула на Бруно.
— А ты откуда знаешь?
— Я знаю. Я знаю его, хотя он меня не признал. Ты забыла, что это моя родина. Но я отлично знаю Сергиуса и никогда его не забуду. Разве можно забыть этого человека? Человека, убившего мою жену?
— Человека, который... о, Бруно, — Мария примолкла. — Но теперь он наверняка знает о тебе.
— Он знает.
— Но тогда он должен догадаться зачем ты здесь!
— Допускаю и это.
— Завтра я пойду с тобой. Клянусь! — в ее голосе появились истерические нотки. — А этот самолет, Бруно... Ты разве не понимаешь, что не вернешься из этой страны живым?
— Я должен это сделать. И, пожалуйста, говори потише. Кучерявый подошел к нам достаточно близко.
— Я боюсь... я боюсь...
— Это схватка мужчин. Пойдем, дорогая, я угощу тебя настоящим кофе.
— Где?
— В моих апартаментах, которым ты так завидовала.
Какое-то время они шагали молча, затем она тревожно проговорила:
— А ты не думаешь, что если они вышли на тебя, то могли организовать у тебя прослушивание?
— А кто говорит, что мы будем обсуждать государственные тайны?
* * *
А Сергиус в это время глубоко завяз в обсуждении государственных тайн.
— И это все, Алекс? Бруно с девушкой вошел в кафе, быстро поговорил с теми двумя, что пришли раньше, отвел девушку за столик и заказал еду.
Затем появился третий, присоединился к двум другим, а через некоторое время подошел к столику Бруно, попросил у него денег и вернулся на свое место? — Алекс кивнул. — И вы сказали, что вы не знаете эту троицу и никогда не видели их раньше, но один из них такой же гигант, как атлет Анжело?
Алекс взглянул на телохранителя.
— Крупнее, — удовлетворенно произнес он.
Анжело не хватало добродушия Кана Даха, и это не делало его привлекательным. Он зловеще нахмурился, но никто не обратил на это внимания, вероятно потому, что трудно уловить разницу между его зловещим и нахмуренным обычным выражением лица.
— Ладно, кто это мы знаем. Вы узнаете этих мужчин по фото?
— Несомненно, — обиделся Алекс.
— Анжело, скажи Николасу, чтобы принес фотографии.
Анжело вернулся с Николасом, у которого было с собой около двадцати фотографий. Сергиус молча протянул их Алексу и тот принялся быстро их просматривать.
Наконец, он положил одну на стол.
— Это девушка.
— Мы знаем, что это девушка, — сдержанно буркнул Сергиус.
— Прошу прощения, полковник, — Алекс отобрал еще три фото. — Эти.
Сергиус собрал их и протянул Модесу, который, бросив на них взгляд, произнес:
— Кан Дах, метатель ножей — Макуэло и Росбак — специалист по лассо.
— Точно, — Сергиус саркастически улыбнулся. — За ними следить постоянно.
Модес выразил сомнение в этом распоряжении:
— Присутствие этой троицы могло быть случайным. Все они входят в число ведущих артистов цирка и их дружба естественна. Кроме того, «Черный Сван» — ближайшее к цирку кафе.
Сергиус вздохнул:
— Увы, все это так. Фактически, мне одному приходится заниматься всем: принятием основных решений, всем необходимым анализом у нас занимается старший офицер, то есть я, — ложная скромность не была единственным пороком Модеса и особенно Сергиуса. — Наш Бруно Вилдермен умен и, возможно, способен рискнуть. — Немного подумав, он добавил:
— Он подозревал, не знаю по каким причинам, что находится под наблюдением и проверил свои наблюдения. Этот его Росбак должен был следить за тем, кто мог следить за Бруно. Это делает Росбака, а возможно и тех других нечто большим, чем просто другом. Итак, Росбак следил за Алексом. Он подошел не за деньгами, а чтобы проинформировать Бруно, что за ним следит человек с определенными приметами — человек в черном пальто, с черными усами и очень глупый. — Он наградил агента взглядом, полным сожаления. — Я не уверен, Алекс, что вам пришло в голову оглянуться через плечо хотя бы раз.
— Виноват, полковник.
Сергиус бросил на него свирепый взгляд.
Глава 7
Цирк отправился в Крау в среду вечером. Предстоящая поездка решала все. Перед отъездом Бруно заглянул в купе к Харперу. Для человека с таким воображением, стоящего перед лицом безусловно решающего момента своей профессиональной карьеры, Харпер был необычайно спокоен и расслаблен.
Этого нельзя было сказать о Ринфилде, который сидел тут же со стаканом в руке и с выражением глубокого уныния на лице. Ринфилд собрал все мужество в кулак, но сейчас у него был вид человека, вбившего себе в голову, что все вокруг него рушится.
— Добрая компания собралась. Что будешь пить, Бруно?
— Благодарю, ничего. Я позволяю себе лишь стаканчик в неделю и оставлю это на следующий раз.
— С прелестной мисс Хопкинс, надеюсь?
— Совершенно верно.
— Почему ты не женишься на ней? — угрюмо спросил Ринфилд.
— В том состоянии, в каком она сейчас, пользы от нее мало: целыми днями то хандрит, то мечтает.
— Я собираюсь сделать это. Вероятно, она беспокоится и нервничает, как и вы, мистер Ринфилд.
— Что собираетесь сделать? — осведомился Харпер.
— Жениться на ней!
— Боже милостивый!
Бруно не обиделся.
— Женитьба — это обычное явление.
— А она знает об этом? — Ринфилд искренне заботился о девушке, и в последнее время особенно, после смерти Генри. Он начал обращаться с ней, как с дочерью, которой никогда не имел.
— Да, — улыбнулся Бруно. — И вы это знали бы, если бы держали глаза открытыми. Вечером за столом она сидела рядом с вами.
Ринфилд хлопнул себя рукой по лбу.
— У нее на руке было кольцо, а до этого она не носила его, — он остановился и с трудом продолжил:
— Обручальное кольцо с камнем.
— Вы должны были сообразить, сэр.
— Ну, поздравляю. Когда поезд отъедет, мы должны будем собраться и поднять тост за счастливую пару, — Бруно вздрогнул, но ничего не сказал. Эй, Харпер!
— Конечно.
— Спасибо. Но я пришел поговорить не об этом, а о компании, которая присутствовала при его покупке. Боюсь, что и сейчас кто-то следит за мной.
Два дня назад я был с Марией в кафе. Так получилось, что сразу после нас туда зашел Росбак. Он сообщил, что его заинтересовало поведение одного типа, появившегося из тени возле цирка, когда мы проходили мимо. Он явно следил за нами до самого кафе, а потом занял место на противоположной стороне, когда мы вошли внутрь кафе. Это могло быть совпадением и живым воображением Росбака. Прошлым вечером и мне показалось, что за нами следят, но я не был в этом уверен. Сегодня днем я уверовал, так как все происходило при дневном свете. И не один хвост, а два. Они работали по очереди. Один с искусственно завитыми светлыми волосами, другой совершенно лысый. Мы бесцельно бродили, как пара туристов, идущих куда глаза глядят, а они всюду следовали за нами.
— Мне это не нравится, — заявил Харпер.
— Благодарю, что не взяли под сомнение мои слова, мне это тоже не нравится и я в недоумении. Я ничего не сделал, абсолютно ничего, чтобы могло привлечь ко мне внимание. Может быть, это потому, что моя фамилия Вилдермен и Крау мой родной город. Но это лишь догадка. А может быть, и другие артисты находятся под таким наблюдением? Кто знает!
— Очень печально, — промямлил Ринфилд, — очень печально... Что ты собираешься делать, Бруно?
— Что я могу делать? Продолжать все по-прежнему, вот и все. Играть, как получится. В одном я уверен: ночью они сделать этого не смогут и не будут.
— Ночью?
— Разве Харпер не говорил вам?
— А... во вторник. Хотел бы я знать, где мы все будем тогда.
Поезд лязгая и вздрагивая, стал набирать ход.
— Я знаю, где я буду. До скорого свидания, — Бруно повернулся, чтобы уйти, затем остановился, заметив миниатюрный передатчик на столе Харпера.
— Скажите-ка мне, меня это часто интересовало. Как это получается, что таможенники разных стран проверяют чуть ли не все пломбы в ваших зубах, а вам удается проскочить с этим передатчиком?
— Передатчиком? Каким передатчиком? — Харпер надел наушники на голову, приложил микрофон к груди Бруно, включил питание и передвинул рычажок назад. Машинка зажужжала и из нее выползла узенькая полоска бумаги. Через десять секунд Харпер выключил устройство, оторвал несколько дюймов ленты и протянул Бруно. По самой середине шла тонкая извилистая линия. — Это кардиограф, мой дорогой Бруно. Такой необходим каждому путешествующему врачу. Вы не представляете, как я забавлялся, предъявляя кардиограф таможенникам.
— Что-то они подумают на очередной границе? — Бруно вышел, прошелся по коридору поезда, вытащил Марию из своего купе, отпер двери и впустил девушку.
— Не послушать ли нам музыку? Потом по стаканчику моего сухого мартини, чтобы отпраздновать, если можно так назвать, мое попадание в рабство.
Он включил проигрыватель, установил тихое звучание, смешал две порции мартини, поставил их на стол, сел на диванчик рядом с ней и вдавил свое лицо в темные волосы приблизительно там, где должно было находиться ее ушко. По выражению ее лица — сначала испуг, затем крайнее недоверие стало ясно, что у Бруно было свое представление о сладких пустяках, с которыми она прежде не сталкивалась.
* * *
До Крау было всего около двухсот миль, поэтому даже для медленно идущего поезда с двумя промежуточными остановками — рейс был коротким. Они выехали в темноте и приезжали в темноте, и было еще темно, когда они разгружались. И еще было очень холодно. Первым ошеломляющим впечатлением от Крау было его суровое гостеприимство. Но когда запасные пути, особенно в темноте и холоде, были где-нибудь гостеприимными местами? Запасной путь, куда они прибыли, пролегал не слишком удобно: в трех четвертях мили от здания цирка, но все сработало с четкой эффективностью и целая армия грузовиков, автобусов и частных машин была уже наготове.
Бруно направился вдоль поезда к группе артистов, стоявших под фонарем и пожал им руки. Затем он осмотрелся в поисках своих братьев, но не увидел их. Тогда он обратился к стоящему рядом Мальтусу: