Как и следовало ожидать, ни в отношении Белецкого, ни в отношении других проверка ничего нового не дала. Иванов жил с матерью и маленькой племянницей и занимался на заочных курсах иностранных языков; у Когана была только жена, нигде не работавшая пустая женщина, тратившая деньги мужа на свои туалеты; муж Основской был фоторепортером и постоянно находился в разъездах, а сама она делила все свое время между службой и сыном. Это были обыкновенные люди, ничем не примечательные и никакими подозрительными знакомствами не обремененные.
Но должен же был кто-то проговориться о вызове Зайцева, и у Пронина не оставалось иного выхода, как подвергнуть этих людей незаметному испытанию.
5. Повторение пройденного
На письменном столе в большом глиняном горшке, покрытом блестящей коричневой глазурью, стоял пышный букет сирени. Нет, это была не чахлая белая сирень из цветочного магазина, осторожно срезанная садовником, с блеклыми бледными листьями, крупные и редкие цветы которой еле пахнут тонким сладковатым ароматом… Иван Николаевич не любил оранжерейные цветы. Это была простая садовая сирень с густыми лиловыми гроздьями бесчисленных мелких цветков, среди которых так часто попадаются пяти— шести— и семилепестковые звездочки — находка их сулит счастье, — сирень, наполняющая комнаты резким благоуханьем, простая и душистая, с темными, крепкими, глянцевыми листьями, безжалостно наломанная где-нибудь в палисаднике, отчего ее кусты будут цвести на следующий год еще обильней и ярче.
— Эге, да здесь настоящая идиллия! — воскликнул Виктор из-за двери, еще в прихожей почувствовав запах цветов. — Тут не делами заниматься, а Блока читать.
Отрекись от любимых творений,
От людей и общений в миру…
Но Пронин лежал на тахте, по самый нос закутанный в синее стеганое одеяло.
Виктор озабоченно взглянул на него и понизил голос:
— Худо, Иван Николаевич?
— Температура, знобит, — пробормотал Пронин из-под одеяла. — Но я тебя слушаю.
Если Пронин сам заговорил о своей температуре, значит, ему всерьез было плохо.
— Врач еще не был? — обеспокоился Виктор.
— Был, был, — сердито пробормотал Пронин. — Не твоя забота. Рабочий день начался, а ты не врач и любительскими делами будешь заниматься после службы. Нашел виноватого?
— Вы и вправду больны, — обиженно произнес Виктор. — Я ведь не маг, а это дело и впрямь загадочно.
— Я хочу твои соображения слышать, — сказал Пронин, поворачиваясь к Виктору. — На мою помощь надежда плоха. Придется, брат, самому узелки распутывать.
Виктор насупился. Запах сирени положительно мешал сосредоточиться. Хорошо Пронину болеть!
— Знаете, — сказал Виктор, — у вас от цветов голова еще сильней разболится.
— Ладно-ладно, — отозвался Пронин. — Ты о деле говори, а не о цветах.
Виктор пожал плечами.
— Я думаю, что виноват Сливинский, — начал он, поворачиваясь спиною к цветам. — Он выполнил поручение, и от него решили избавиться. “Мавр сделал свое дело…”
— Что? — Пронин высунул голову из-под одеяла. — Ну, брат, этого я от тебя не ожидал. Провинциальная школа!
— Позвольте, — возразил Виктор. — Он не изобретатель, он только с боку припека, увязался с товарищем в Москву…
— Ну, знаешь, это и впрямь только Мавра или Агаша такое заключение могут сделать, — съязвил Пронин. — Уж если тебе затрепанные афоризмы полюбились, я тоже тебе напомню: aut bene, aut nihil — о мертвых говорят только хорошее…
Виктор обиделся.
— По мне, прохвост и после смерти прохвост.
— Да ты вдумайся, — возразил Пронин. — Если бы Сливинский хотел похитить чертежи, обязательно увязался бы с Зайцевым в управление. Прохвосты всегда заботятся о своем алиби.
Он и до этого и после этого имел тысячи возможностей снять копию, и уж если и совершил бы кражу, обязательно подстроил бы так, чтобы произошла она в присутствии товарища, заставил бы Зайцева разделить с ним ответственность. Наоборот, он не поехал в управление только потому, что оказался хорошим и деликатным человеком. Сливинский не считал себя изобретателем и не хотел делить с Зайцевым славу. Так что об этом покойнике — или хорошее, или ничего.
Пронин не часто заступался за незнакомых людей, и это означало, что он очень тщательно продумал поведение Сливинского.
— Но кто же тогда? — задумчиво спросил Виктор, глядя на разгоряченное лицо Пронина.
— Вот это и предстоит тебе решить, — отозвался Пронин, прячась снова под одеяло. — У меня температура, вон под сиренью и бюллетень лежит, мне думать врач запретил.
Виктор с удивлением взглянул на Пронина и смущенно отвел глаза в сторону.
— Значит, это дело… Вы хотите это дело передать… — произнес он запинаясь и еще раз недоверчиво посмотрел на Пронина. — Передать это дело другому следователю?
— Э, нет… — Пронин опять оживился. — Это, брат, было бы стыдно…
— Значит… — Виктор заметил в глазах Пронина насмешливую искорку и тоже повеселел. — Неужели вы доверите это дело мне, Иван Николаевич?
Пронин натянул одеяло чуть не до самых глаз.
— Там посмотрим, посмотрим, — пробормотал он. — Пока что никому ничего передавать не надо. Работай.
Виктор поглубже сел в кресло.
— Посоветуйте хоть с чего начать!
— Начать? — озабоченно переспросил Иван Николаевич. — От какого угла танцевать? С середины! Все углы обойти надо. Поезжай к Евлахову. Начнем со сказки про белого бычка. Хорошо, если бы история с документом повторилась. Попроси его…
Иван Николаевич никогда не выхватывал из запутанного клубка какую-нибудь одну нить, он считал необходимым одновременно распутывать все нити, — в этом и заключался смысл его советов, хотя врач и запретил ему думать. Раз уж случилось преступление, следовало проверить всех, кто имел хоть какую-нибудь причастность к злополучным чертежам.
Пронин позвонил Евлахову, посетовал на болезнь, сообщил о том, что расследование поручил вести Железнову, попросил ему во всем довериться и на этом успокоился.
— Ты меня пока не тревожь, — сказал он на прощанье Виктору. — Действуй самостоятельно. Хочу воспользоваться болезнью и перечесть статьи Энгельса о войне, обещал нашим комсомольцам доклад сделать. Но для тебя мои двери не заперты. В крайнем случае — заходи.
Пронин впервые предоставлял Виктору полную самостоятельность. “В крайнем случае” значило: “Приходи, если не справишься”. Виктор гордился доверием и побаивался ответственности. Но отступать Пронин его не научил. Поэтому в разговоре с Евлаховым Виктор держался и резче, и увереннее, чем это следовало, точно тот очутился у него в подчинении.
— Скажите, кому известна дислокация заводов, подведомственных вашему управлению? — решительно спросил Виктор.
— У нас в управлении? — переспросил Евлахов. — Мне и отчасти Белецкому.
— Товарищ Пронин просил поступить следующим образом, — сказал Виктор. — Написать что-нибудь вроде докладной записки, из которой явствовала бы производственная мощность этих заводов. Какие-нибудь намеки на будущее. Разумеется, приближаться к истине не надо, но выглядеть записка должна достоверно. Ценность документа не должна вызывать сомнений. Что-нибудь вроде производственной программы, какие-нибудь цифры, распределение заказов…
— Знаете, это нелегкая задача, — предупредил Евлахов. — Боюсь, не получится из меня беллетрист.
— А вы попробуйте, — холодно возразил Виктор. — И обязательно коснитесь в записке производства бесшумных моторов.