Мы поднялись по каменной ступенчатой дороге в маленькое сверкающее кафе. Ярко раскрашенные металлические стулья протестующе визжали, когда Гэрри Кондит выставлял их на тротуар. К этому времени Гэрри Кондит взял под свое крыло Шарлотту. Он быстро выяснил, что школьные друзья называют ее Чарли. И теперь уже никто больше не называл ее иначе.
Гэрри Кондит не страдал скромностью, рассказывая о себе:
– Я сказал себе: Гэрри тебе скоро стукнет пятьдесят, а что ты собой представляешь? Мелкий издательский работник, зарабатывающий двадцать пять тысяч в год, и у тебя очень мало шансов, что эта цифра перевалит за тридцать. Что ты имеешь за это? Три недели во Флориде в год и, если повезет, поездку на охоту в Канаду, повторяю, если повезет. Итак, что я сделал?
Я заметил, что Чарли старается пересчитать в уме двадцать пять тысяч долларов в год на фунты в неделю.
– Вы что, служили здесь в армии, мистер Кондит? – прервала она его рассказ с женским невниманием.
– Нет, не здесь. Вы помните, как генерал Макартур сказал жителям Филиппин: «Я вернусь!» Так я вернулся на восемь часов раньше, чем он. Они ждали на берегу с сухими штанами, пока я справлялся с прибоем. Ну что же, сэр, вы не пьете! Я закажу еще вина! Шеф!..
Я видел, как молодой официант удивленно взглянул на Ферни, который со странным произношением изрек помпезную книжную фразу по-португальски. Нам принесли вина.
Мы отправились к Гэрри Кондиту, чтобы выпить еще перед обедом. Он жил довольно далеко на Прака-Мигель-Бомбарда в простом доме с холлом, выложенным красной и белой плиткой. Темная мебель плясала, когда мы проходили по неровному дощатому полу. От входа прямо насквозь через дом виднелось светло-серое море, темные облака и выбеленный балкон, который висел как национальный флаг над задней дверью. Из кухни доносился аромат оливкового масла, лука, красного перца и сепии. Там хлопотала высохшая женщина лет шестидесяти, по-видимому служившая у Гэрри Кондита. Женская рука чувствовалась в том, что вокруг в терракотовых горшках стояли гортензии.
– Привет, Мария! Проходите сюда, – обращаясь к нам, пригласил Гэрри. – Я единственный американец в мире, у которого нет холодильника.
Патио в его доме украшали зеленые растения, и на нем стоял зонт. С балкона открывался вид на строившийся отель. Гэрри Кондит с грустью покрутил свой стакан с напитком и заметил:
– Боюсь, что, когда эту крошку достроят, она будет мне не по карману.
Ферни, молчавший до сих пор, попросил у Джорджо сигарету, и тот протянул ему черную сигару. Те несколько слов, которые мы услышали от Ферни, были произнесены на четком беглом итальянском, и Гэрри Кондит заметил, что я прислушиваюсь.
– Этот парень говорит по-немецки и по-испански так же, как ты и я говорим на своем родном языке, правда, Ферни? – Гэрри любовно похлопал его по плечу. – Он имел три собственные лодки, но власти отобрали их у него. Однажды утром отправляется на причал и видит на дверях своего офиса замок, и два человека в сером стоят у его лодок. Никакого решения суда, ничего – просто взяли и отобрали.
– А как они это объяснили? – спросил Синглтон.
– Никак, – усмехнулся Гэрри.
– Но они должны были что-то сказать!
Гэрри Кондит рассмеялся.
– Ты, сынок, не жил долго в Португалии. Здесь правительство будет давать объяснения, лишь когда мужья начнут рассказывать своим женам, где они провели ночь. Нет, сэр, в этой стране ничего подобного не бывает.
– Но какая-то причина все же существовала, как ты думаешь? – спросил Синглтон.
– Я? Ну, это совсем другое дело. Я уверен, что все произошло потому, что Ферни воевал в Испании против сукиного сына Франко. Он участвовал в осаде Малаги.
– Да? – вклинился я в разговор.
– В Испании воевало очень немного португальцев.
– Они воевали везде, эти португальцы, – уточнил Гэрри Кондит. – Знаешь, что мне кто-то сказал? Бог дал португальцам маленькую страну в качестве колыбели и весь мир в качестве могилы.
Ферни Томас не подал виду, что понимает, о чем идет речь.
– Если он воевал в Испании, это, пожалуй, может послужить объяснением, – согласился Синглтон, заинтересованный беседой.
– Объяснением? – воскликнул Гэрри. – Ты хочешь сказать, что тогда это понятно?
– В какой-то мере понятно, – уточнил Синглтон.
– Позволь мне возразить тебе, мальчик, – начал мягко Гэрри Кондит. – Очень много моих друзей сражалось в бригаде Авраама Линкольна но они не были коммунистами. Эти простые парни шли на смерть, чтобы ты не носил черную рубашку и не бил стекол в еврейской кондитерской по пути в школу. «Наша война» – так говорят в Испании, но это не только их война. Это была его война, моя война и, знаешь ли ты или нет, твоя война, война тех, кто стоял на стороне государства и вдруг обнаружил, что есть люди, которые хотят поступить с ними так, как соотечественники Ферни поступили со своим народом или еще хуже. Но им это не удалось, к счастью для всех, потому что те, кто в 1942 году готовил гробы для фашистов, снова вышли на арену. Поэтому нельзя быть таким терпимым и понимающим; кто знает, когда придется сойти со сцены.
Гэрри Кондит продолжал говорить тихо и спокойно, но все прочие разговоры прекратились. Вечерний северный ветер начал шевелить листья маленького пальмового дерева. Гэрри покровительственно дотронулся до плеча Синглтона и произнес уже шутливым тоном:
– Мы становимся чересчур серьезными, не так ли? Что, если нам еще выпить? Идем, Чарли, помоги мне приготовить выпивку.
Они исчезли на кухне. Ферни беседовал с Джорджо по-итальянски в дальней части балкона.
– Что думаешь об этом? – спросил Джо.
– Запроси Лондон, досье С.8 на него, и еще раз проверь Синглтона. Осторожность не помешает. А Синглтон вызывает некоторое сомнение.
Я смотрел, как волны набегают на берег. Тень каждой из них темнела, пока одна, потеряв равновесие, не вырывалась вперед. Она прорывала белую брешь в зелени океана и, падая, сбивала следующую, а та – следующую, пока белая пена моря не вырывалась из образовавшейся прорези.
Чарли и Гэрри появились из кухни с большим подносом, на котором стояли стаканы и кувшин, украшенный изображением девушек, танцующих канкан, и золотой надписью: «Да здравствует неравенство!»
Когда они проходили через дверь, Гэрри Кондит говорил:
– ...это единственное, чего мне не хватает из нью-йоркской жизни.
– Но я сделаю это для тебя, – пообещала Чарли.
– Правда, золотко? Я буду тебе очень признателен. Один раз в неделю было бы чудесно! Моя девушка может хорошо гладить хлопчатобумажные, но синтетическое волокно плавится. У них здесь слишком горячие утюги.
Затем Чарли громко произнесла:
– Мистер Кондит, я хочу сказать, Гэрри, приготовил для нас мартини, и, кроме того, у него все же есть холодильник!
– Ты же обещала, что это будет наш маленький секрет, – шутливо упрекнул ее Гэрри и ущипнул за зад.
– А вот это не по-американски! – воскликнула она.
– Конечно нет! – засмеялся Гэрри. – Увы, так мало осталось того, что приходится делать руками!
Волны катились, опрокидывались и обрушивались на пенистые гребни своих погибающих предшественниц. Я подумал – а скоро ли нам предстоит то же самое?
Глава 15Реакция на рынке
Понедельник выдался жарким и солнечным. Я оставался в доме, который Чарли называла «уютным». Я заметил ей, что, по-моему, у нее все руки заняты только Гэрри Кондитом, а Джорджо и она ответили – откуда мне известно, что не наоборот? Я не знал.