Расскажите мне ещё раз, какое впечатление он на вас произвёл. Я хотел бы иметь более ясное представление о его личности.
— Мне кажется, он авантюрист. Цицерон тщеславен, честолюбив и достаточно умен, что и позволило ему подняться над своим классом. Вместе с тем, он не смог проникнуть и в привилегированный класс, который он ненавидит, но перед которым преклоняется. Быть может, Цицерон сам осознает противоречивость своих чувств. Люди, потерявшие связь со своим классом, всегда опасны. Таково моё мнение о Цицероне.
— Допустим, что все это так, — сказал Кальтенбруннер, — но разве не может он работать на англичан?
— Возможно. Но у меня на этот счёт есть предубеждение. Я нисколько не сомневаюсь, что если даже Цицерон работает на англичан, то в один прекрасный день он выдаст себя. До сих пор я не заметил ни малейших признаков этого. Я уверен, что он тот, за кого себя выдаёт. Особенно убедили меня случайно вырвавшиеся у него слова о том, что его отец был застрелен англичанином.
— Что?! Отец Цицерона был застрелен англичанином? Почему же вы раньше не сказали об этом? Ведь такой факт может стать ключом к решению всего дела!
— Но я уже сообщил об этом в своём последнем донесении, которое было отправлено дипломатической почтой в министерство иностранных дел.
Кальтенбруннер бросил на меня злой пронзительный взгляд. Каждый мускул его лица, покрытого многочисленными шрамами, был напряжён. В этот момент я не хотел бы быть его противником.
— Когда ваше донесение было отправлено из Анкары? — почти прокричал он.
— Позавчера.
— Значит, Риббентроп намеренно скрыл его от меня, — процедил он сквозь зубы и резким жестом бросил в пепельницу недокуренную сигарету. Зловещие огоньки появились в его глазах, и я подумал, что он с наслаждением задушил бы Риббентропа собственными руками. Он вскочил, и мне пришлось встать. Я был поражён и испуган этой внезапной потерей самообладания. Мне показалось, что гнев Кальтенбруннера направлен отчасти и на меня.
— Так что же вы знаете о смерти отца Цицерона?
— Когда я последний раз видел Цицерона (это было 5 ноября), я спросил его, почему он ненавидит англичан. Он не ожидал подобного вопроса, и ответ его прозвучал вполне искренне. Он сказал: «Мой отец был застрелен англичанином».
— Но ведь это очень важно, так как представляет Цицерона в совершенно ином свете. А Риббентроп скрыл от меня такую новость!
Он ударил кулаком по столу. Затем, немного успокоившись, снова повернулся ко мне.
— Вы не спросили Цицерона о подробностях смерти его отца?
— Нет. Я был поражён его неожиданным ответом и решил пока не спешить с расспросами. Если Цицерон говорил правду, моё молчание должно было показаться ему выражением сочувствия. Всякое же проявление любопытства в тот момент могло бы заставить его насторожиться.
— Постарайтесь разузнать все подробности о смерти его отца. Не упустите из виду ни одной детали. Что касается меня, то я, конечно, спрошу господина Риббентропа, почему он утаил от меня ваше последнее донесение.
Кальтенбруннер подошёл к окну и своими сильными пальцами начал барабанить по стеклу. Самообладание, наконец, целиком вернулось к нему.
— Кстати, вам небезынтересно будет узнать, что перед вашим приездом я разговаривал с одним нашим дипломатом, который хорошо знает сэра Хью Нэтчбулла-Хьюгессена. Перед войной они оба были в Китае. Он охарактеризовал Нэтчбулла как прекрасного дипломата и исключительно обаятельного человека. Он рассказал также, что сэра Нэтчбулла очень ценят в министерстве иностранных дел Великобритании и считают там одним из лучших специалистов по Среднему и Дальнему Востоку. Если англичане послали в Анкару такого опытного дипломата, значит, они отводят Турции важную роль.
Вы должны рассказать об этом фон Папену и предупредить его, чтобы он был настороже. Представляю себе, сколько заплатили бы англичане за возможность взглянуть на содержимое сейфа германского посла.
Я не стал объяснять Кальтенбруннеру, что в Анкаре каждый прекрасно понимает, какой важный пост занимает сэр Хью, но поблагодарил его и обещал все это передать фон Папену. Кальтенбруннер снова подошёл к своему столу, взял пачку фотографий и вместе с фотоплёнками передал мне. Я взял их и сразу же начал пересчитывать, боясь, как бы у меня снова не пропал снимок.
Кальтенбруннер посмотрел на меня со злобной усмешкой. Очевидно, ему показалось странным, как я осмелился подумать, что один из моих драгоценных документов мог затеряться — и где? — в этой комнате! Тем не менее он не сказал ни слова, пока я не кончил считать.
— Когда Риббентроп пошлёт за вами, скажите ему, что вы уже были у меня. Что касается ваших будущих сообщений об операции «Цицерон», то вы получите мои личные указания по этому поводу, как только вернётесь в Анкару. Кстати, когда вы уезжаете?
— Не имею представления. Очевидно, это будет зависеть от министра иностранных дел — ведь именно он вызвал меня в Берлин.
Уходя от Кальтенбруннера, я попросил его позвонить Риббентропу и узнать, когда он желает видеть меня. Если Кальтенбруннер при этом сам скажет министру иностранных дел, что сначала я посетил его, у меня, вероятно, будет гораздо меньше неприятностей. Он исполнил мою просьбу. Мне было сказано, что Риббентроп ждёт меня завтра в семь часов вечера.
Итак, в моем распоряжении оставалось много времени. Портфель с секретными фотодокументами я оставил у Кальтенбруннера, который запер его в своём письменном столе. Я решил, что там снимки будут в большей безопасности, чем у меня в номере.
— Я надеюсь, ваше превосходительство, что у вас нет камердинера, — рискнул я немного пошутить.
Но Кальтенбруннер был лишён чувства юмора. Он нахмурился и, бросив на меня пронизывающий взгляд, холодно проговорил:
— Ваши документы будут здесь в полной безопасности.
Он проводил меня до двери.
— Желаю вам удачи. Вам следует пожелать удачи. Помните: доставляемые вами сведения могут иметь огромное значение для будущего Германии.
Я бы не сказал, что был в отличном настроении, выходя, наконец, из мрачного здания имперской разведки.
На следующее утро мне сообщили по телефону, что портфель мне принесут в гостиницу без четверти семь вечера.
В назначенное время я дожидался посыльного с документами в зале отеля «Кайзерхоф». Однако принёс их не посыльный, а два очень солидных господина.
— Нас прислал генерал войск СС Кальтенбруннер. Мы должны проводить вас к министру иностранных дел и присутствовать при вашем свидании с ним.
Ровно без одной минуты семь я в сопровождении двух ищеек Кальтенбруннера входил в министерство иностранных дел на Вильгельмштрассе. В небольшом кабинете нас ожидали заместитель министра иностранных дел фон Штеенграхт и господин фон Альтенбург.
— Вы принесли с собой документы Цицерона? — спросил господин фон Штеенграхт.
— Они здесь, — ответил я, указывая на свой объёмистый портфель.
— Разрешите мне, пожалуйста, взглянуть на них.
Сто двенадцать совершенно секретных английских документов перешли к новому хозяину. Просматривая снимки один за другим, Штеенграхт затем передавал их Альтенбургу. При этом оба они качали головами, говоря вполголоса, как в своё время фон Папен:
— Невероятно… невозможно!…
Затем они объявили мне, что, по мнению министра иностранных дел, Цицерона нам подсунули англичане.
— На первый взгляд, — сказал фон Штеенграхт, снова перебирая фотографии, — документы кажутся подлинными.