Из этих трех актов, отделяющихся и различающихся между собою, слагается у нас совместно одна и та же жизнь, в которой действия эти выражаются сколько, с одной стороны, не слитно, столько, с другой, и нераздельно. Для кого доступно это, пусть уразумевает; по крайней мере, дело предлагается каждому: пусть вникнет в себя, пусть поразмыслит внимательно об этом, и, если приподнимется для него завеса этой тайны, пусть уяснит ее и мне. Но если он будет находить в своей тройственности некоторое уяснение для себя и троичности божественной и захочет этим уяснить ее и другим, то пусть не думает, что он постиг уже то Существо, которое превыше всего изменяемого, которого ибытие непреложно, иум непреложен, иволя непреложна". [234] В известном отрывке Юлиана Норвичская рассказывает, как она лицезрела Троицу Божественной Природы, сияющую в феноменальном мире так же, как и в духовном.
"Он показал мне, — говорит она, — небольшой предмет; он лежал на моей ладони, величиной с лесной орех, круглый, как мячик. Я смотрела глазами моего понимания и думала:Что это может быть? И весь ответ был таков:Это все, что сотворено.. . В этой маленькой вещи я увидела три качества. Первое — что Бог создал ее; второе — что Бог любит ее; третье — что Бог хранит ее. Но что для меня воистину есть Создатель, Хранитель и Возлюбленный — я не могу выразить". [235]
Юлиана, простая и скромная англичанка среднего возраста, одиноко обитавшая в своей монастырской келье, была, можно сказать, певцом Троицы. Эту строгую и утонченную догму, о которой средневековые мистики писали со страстью, мало понятной для тех, кто видит в ней "ортодоксию, сведенную к математике", она трактует с интимностью и энергией, исключающими сомнения в том, что она лично и непосредственно постигла теологическую истину, которую стремится описать. "Я созерцала, — говорит она о видении, подобном видению св. Терезы в "Седьмой Обители Души", выражая его с большей ясностью, хотя и с меньшим блеском, — действие всей Блаженной Троицы; и созерцая ее, я увидела и поняла эти три свойства в едином Боге: свойство Отцовства, свойство Материнства, свойство Господства. Мы охранены и блаженствуем во Всемогуществе нашего Отца как истинного обладателя нашей природной Сущности, данной нам изначально, в акте творения. [236] И Вторым Ликом, разумом и мудростью, мы охраняемы во всем, что касается нашего Смысла-души, нашего возрождения и спасения; ибо Он есть наша Мать, наш Брат и Спаситель. И в нашем добром Господине, Святом Духе, мы получаем свое воздаяние и награду — за нашу жизнь и наш тяжелый труд и бесконечное преодоление всех своих желаний — в чудесной и щедрой Его милости. Ибо вся наша жизнь заключена втрех[вещах]: в первой — наше Бытие, во второй — наше Возрастание, в третьей — наше Исполнение; первая есть наша Природа, вторая — Милосердие, третья — Благодать… [237] Высшее Могущество Троицы есть наш Отец, и глубокая Мудрость Троицы есть наша Мать, и великая Любовь Троицы есть наш Господин; и все это есть в Природе и в Субстанциальном Сотворении нас". [238]
И еще один отрывок, написанный с изысканной нежностью: "Как истинно то, что Бог есть наш Отец, так истинно и то, что Бог есть наша Мать; и что явил себя Он во всех [ее откровениях], и более всего в сладостных словах, которые он произносит:Я есмь Сущий . То есть:Я есмь Могущество и Благо Отцовства; Я есмь Мудрость Материнства; Я есмь Свет и Благодать всей блаженной Любви; Я есмь Троица, Я есмь Единство; Я есмь наивысшее Благо всех вещей. Я есмь Тот, Кто создал тебя для любви; Я есмь Тот, Кто создал тебя для стремления; Я есмь бесконечное воплощение всех истинных желаний" . [239]
Так, Кристофер Гервей пишет:
"The whole world round is not enough to fill
The heart's three corners, but it craveth still.
Only the Trinity that made it can
Suffice the vast triangle heart of Man".
[240]
Опыт подтверждает, что любая попытка определения Бога, не учитывающая эти три аспекта, оказывается несостоятельной. Они задают ориентиры для сердца, интеллекта и воли, поскольку они предлагаютЯ предмет для его высочайшей любви, глубочайшей мысли, для его акта высшего воления. Подобно родственным платоновским понятиям Блага, Истины и Красоты, они представляют божественный источник и его воплощение в Этике, Науке и Искусстве — трех высших сферах человеческой деятельности. Так идеалы художника, исследователя и филантропа, ищущих одну и ту же реальность различными путями, собираются в мистическом Едином, подобно тому как паломничество трех царей привело их к одной Звезде.
"Что есть Бог? — спрашивает св. Бернард. — Длина, ширина, высота и глубина. "Что же, — скажете вы, — и после всего ты действительно открыто исповедуешь четверичное Божество, которое было отвратительно тебе?" Нет, ничуть. Бог называется Единым для удобства нашего понимания, но не для описания его природы.Его природа способна к делению, Он Сам — нет . Слова различны, пути многочисленны, но имеет значение лишь одно — все пути ведут к одному Лику". [241]
Все возможные пути постижения этого Единого Лика во всей Его жизненной полноте, оказывается, ведут к трем ипостасям. Этот Лик есть "надо всеми, и через всех, и во всех", — говорит св. Павел [242] в момент мистического прозрения, предвосхищая догматы Церковных Соборов и давая ранней христианской Церкви самое короткое и самое прекрасное определение триипостасного Бога. Бытие, находящееся надо всем, проявляет себя как Становление, как динамичное и вездесущее Слово Жизни. Божественная Любовь, имманентная сердцу и миру, исходит прямо из Абсолютного Единого и возвращается к Нему. "Ты, мой Бог, который есть Любовь, — говорит Николай Кузанский, — есть Любовь, которая любит, и любимая Любовь, и Любовь, объединяющая их обе". [243] Так завершается "Вечный Круг от Божества, через Божество, к Божеству". Правда, этим трем основным аспектам постигаемого Божества — Бытию, Становлению и Желанию, для которых мирам требуется время, — мистики дали много различных имен, поскольку в обращении с возлюбленной ими Реальностью они обладали некоторой свободой истинной близости. К ним всегда взывали те символы Абсолюта, которые порождены великими и бесформными силами универсума, а не ортодоксальным и поневоле антропоморфным человеческим воображением. Их ревностное постижение Духа, кажется, находит в подобных терминах более адекватное и свободное выражение, чем в тех, которые основаны на понятии пространства или которые предлагают разуму конкретную картину. Хотя они знают так же хорошо, как и философы, что "всегда должно быть нечто символическое в нашем способе выражения духовной жизни", поскольку "эта непостижимая бесконечность, духовная сущность которой впервые познается в нашем человеческом опыте, все же не может открыть себя полно и свободно в пределах нашего ограниченного земного опыта", [244] — тем не менее они, как и художники, вечно ищут некоторый новый живой образ, отнюдь не из запасов необеспеченной валюты формальной религии, но образ, сохраняющий первозданную способность зажигать воображение живой жизнью.
Так, пишет Лоу,
"Небесное Царство заключено в этой тройственной жизни, где три есть один, поскольку она есть проявление Бога, Который есть Три и Один; Отец имеет Свое отдельное проявление в Огне, всегда производящем Свет; Сын имеет Свое отдельное проявление в Свете, исходящем из Огня; Святой Дух имеет Свое проявление в Духе, Который всегда происходит из Обоих и всегда един с Ними. Это Та вечная безначальная Троица в Единстве Огня, Света и Духа, которая составляет Вечную Природу, Царство Небесное, святой Иерусалим, Божественную Любовь, Прекрасное Видение, величественную Славу и Присутствие Бога.