Но кто уверит нас, что оказаться без этого бремени не страшнее, чем влачить по жизни привычные и знакомые кандалы? Только предельный опыт, экстремальные переживания перед лицом смерти могут внести ясность, рассеять тревогу.
На определенном этапе своего развития маг сбрасывает эго — это тяжкая ноша, с ней далеко не уйдешь. С ней не обрести свободы. Не существует третьего пути: либо ты оставляешь ненужный груз и действительно освобождаешься, либо ты прикован к земле навсегда. На пути мага не бывает лазеек. И тем не менее отказ от эго всегда сродни хирургической операции. Вот почему я вспомнил скупой медицинский язык Камю. Он не утешает, да здесь и не может быть утешений, но его строгая и ясная мысль поможет укрепиться в своем намерении, когда зов его уже невозможно заглушить: "Человек — это существо, которое отрицает для того, чтобы утвердить свое бытие и свою особенность. От природного мира самосознание отличается не простым созерцанием, в котором оно отождествляется с миром и забывает себя самое, а вожделением, которое оно может испытывать к миру… Самосознание, таким образом, есть вожделение. Но для того, чтобы быть, самосознание должно быть удовлетворено: удовлетвориться же оно может лишь насыщением своего вожделения.Поэтому, чтобы насытиться, оно действует, а действуя, отрицает, уничтожает то, чем насыщается(Курсив мой — А.К.). Самосознание есть отрицание. Действие — это уничтожение, рождающее духовную реальность сознания… <Однако> потреблять — еще не значит быть сознательным. Нужно, чтобы вожделение сознания обращалось на нечто отличное от бессознательной природы. Единственная в мире вещь, которая отличается от такой природы, — это самосознание. Следовательно, необходимо, чтобы вожделение обратилось к другому вожделению и чтобы самосознание насытилось другим самосознанием. Проще говоря, человек не признан другими и сам себя не признает человеком, пока он ограничивается чисто животным существованием. Он нуждается в признании других людей…
<…> Для признания другим сознанием человек должен быть готов рисковать своей жизнью и принять возможность смерти.Фундаментальные человеческие взаимоотношения, таким образом, это отношения чисто престижные, постоянная борьба за признание друг друга, борьба не на жизнь, а на смерть…(Вновь курсив мой — А.К.) Это первобытное и неистовое желание быть признанным, которое совпадает с волей к бытию, утолится только тем признанием, которое, постепенно расширяясь, станет всеобщим. Поскольку точно так же каждый желает быть признанным всеми, борьба за жизнь прекратится лишь с признанием всех всеми, что будет означать конец истории… В шуме и ярости вековкаждое сознание, чтобы существовать, желает смерти другого".
Не правда ли, шокирующее в своей откровенности признание? По мере развития у человека рефлексивного «я», он чаще и чаще сталкивается с неприглядными плодами такого рода «рефлексии». Здесь все спутано в едином клубке, и человек, не склонный к интроспекции, чаще всего не способен разобрать природу того изначального зловредного импульса, что запускает программы тотального уничтожения, предельно логическое завершение любой из которых (как это ни парадоксально) — самоуничтожение.
Дискурсивный разум человека в своем прямолинейном движении неминуемо достигает абсолютного предела — абсолютное доказательство собственного эго требует уничтожения любого иного эго, и порочный круг замыкается, поскольку положение становится равным изначальному: единственное эго более не актуально, ибо лишено взаимодействия с иными самосознаниями. То есть убей соперника, чтобы доказать свою самость, и утратишь самость вместе с соперником. Логическая мысль здесь находит тупик, отчаяние и мрачную эсхатологию.
Требуемые условия для торжества индивидуального эго неисполнимы, поскольку одновременно устраняют само эго, породившее самоубийственную экспансию.
Рассуждения Камю не утратили актуальность, поскольку экзистенциальный кризис, породивший их, разворачивается и по сей день. Быть может, именно здесь, а не в демографическом взрыве и не в "ядерной зиме" заключена самая серьезная причина для наступления Апокалипсиса.
Метапсихология, разработанная различными школами духовной мысли, пытается развернуть порочный круг и раскрыть "первородное зло". Еще Будда выразил необыкновенно простую истину, до сих пор многими воспринятую как бесплодная тавтология азиатского ума: "В чем причина смерти, о монахи? Причина смерти — в рождении". Проницательный разум Гаутамы не изощрялся в логических вывертах — он просто указал, что причина любого конца лежит в его начале. Возникновение и развитие эго — процесс для животной психологии патологический, а поскольку человек все еще разумное животное, то данная патология для него чревата летальным исходом.
Рождение и смерть — вот две пропасти, меж которых суждено обитать непробужденному эго (если оно вообще способно пробудиться, а не исчезнуть при пробуждении, как сон, ведь именно так считал Будда Гаутама).
Если мы отвлечемся от теории реинкарнаций, то акт рождения еще ничем не запятнан — оковы эго скуют его несколькими годами позже, — а вот смерть, величайший страх, непрестанное бегство, неосознаваемое и мучительное, следует за нами по пятам с того самого момента, как рефлексия разума вступает в свои права. Страх смерти — оборотная сторона вожделения, нескончаемой битвы с себе подобными, «вожделения», за которым стоит неутолимая жажда экспансии. Позади этого чудовищного отростка ментальности горы трупов соплеменников, безумные деяния, нескончаемые разочарования и мимолетные триумфы — от самых мелких до грандиозных взлетов творчества, рассудка и общечеловеческой бойни. Бессмертный Шекспир, бессмертные пирамиды фараонов, бессмертие Римской империи, Наполеона, Эйнштейна, Гитлера — какое разное «бессмертие»! На самом краю этого психолого-исторического дискурса родилось термоядерное оружие — как своеобразный восклицательный знак, где бессмертие гениального эго недвусмысленно угрожает своему творцу зримым и ощущаемым концом патологического развития собственного праотца. Хронос, пожирающий собственных детей, — эгоистическая цивилизация, добившаяся своего: вот, казалось бы, логический конец единственного дискурса разума, вот рефлексия, достигшая ядовитым жалом собственного сердца.
Две с половиной тысячи лет назад Будда знал, что говорил: кольцо замыкается, и мнится уже, что никакое запоздалое трезвомыслие не изменит самоубийственную трассу — больно уж велика инерция. Для однозначного, линейного дискурса два с половиной тысячелетия — достаточный срок, чтобы завершить цикл и все начать с начала…
Но что? Еще один цикл? Еще одно восхождение через сотни веков дикости с каменным топором в руках и апокалиптическими всадниками Небесного Воинства на одряхлевшем и утомленном от однообразия закате? Белка в колесе, путь которой не имеет конца и точно так же не имеет цели. Взнуздаем ли мы еще раз коня бледного, пришедшего из мрака и подарившего нам суицидальные сумерки тысячелетней маеты, а может, безжалостно отсечем его драконью голову и станем жить как трава, как молчаливые люди Дао, добровольно отрекшиеся от нашей жизни и от нашей смерти, от нашей трагедии взаимного пожирания? А если да, то останемся ли мы тогда людьми?
И все же человек склонен к переменам. Биологически он не мутирует по крайней мере 40 тысяч лет.