Конечно, дон Хуан применял это упражнение в первую очередь для того, чтобы избавить Кастанеду от "чувства собственной важности", но хитрость имела и другую сторону: Карлос понемногу научался относиться к растению совершенно непривычным способом, что вызывало изменения в его инвентаризационном списке и исподволь подтачивало его "описание мира".
В других случаях дон Хуан применяет страх перед неизвестным таким образом, что и это служит постепенному «усмирению» тоналя. Например, после обеда на охоте, когда они с Карлосом съели только двух перепелов из пяти пойманных (оставшихся дон Хуан выпустил), Кастанеда посетовал, что не смог приготовить из всех птиц очень вкусное жаркое. На что дон Хуан возразил: "Если бы ты все это проделал, то, возможно, нам не удалось бы уйти отсюда целыми и невредимыми." И пояснил: "Кусты, перепела, все вокруг восстало бы против нас." Кастанеда, как положено, усомнился в таком чрезвычайно странном заявлении, на что получил возмущенную отповедь учителя: "Почему мир должен быть таким, каким ты его считаешь? Кто дал тебе право так думать?" (III, 511)
Дон Хуан переиначивает знаки, переосмысливает явления окружающего мира с тем, чтобы окончательно запутать ученика, сбить его с толку, вызвать неуверенность не только в интеллектуальных его способностях, но и принятой им системе интерпретаций, даже в самом умении верно воспринимать происходящее. Нам трудно сказать наверняка, где заканчивается конкретный урок, упражнение в магии, и где начинается импровизация, свободная игра фантазии, в которой необъяснимые происшествия, пугающие звуки и леденящие кровь предостережения — только мастерски сочиненный миф "на злобу дня", комедия, разыгрываемая для того, чтобы рухнул очередной бастион разума. Но и в этом случае дон Хуан всегда следит, чтобы ученик не принимал его странные спектакли за шутку, ибо тогда они теряют свой дидактический смысл. Например, когда над Карлосом с шумом пролетела ворона, он испугался и от испуга захохотал. Дон Хуан довольно резко заставил его успокоиться, на что Кастанеда разозлился. "То, что ты видел, не было согласием мира. Летящая, да еще и каркающая ворона никогда не выражает согласие мира. Это был знак!
— Знак чего?
— Очень важный знак. Он касается тебя, — ответил он загадочно. В это мгновение прямо к нашим ногам упала сухая ветка, сорванная ветром с куста.
— А вот это — согласие! — дон Хуан взглянул на меня сияющими глазами и рассмеялся грудным смехом.
У меня возникло ощущение, что он просто дразнит меня, на ходу выдумывая правила своей странной игры так, чтобы ему можно было смеяться, а мне — нет. Раздражение мое вспыхнуло с новой силой, и я все это ему выложил." (III, 468)
И еще более пугающий эпизод, где разрушение системы знаков было осуществлено с особым успехом. В нем на первый взгляд нет ничего сверхъестественного, но он, тем не менее, вызывает у Карлоса полное смятение духа. Быть может, впервые в жизни он теряет способность однозначно воспринимать самые обычные явления природы и впадает в изумленный ужас, который, наверное, испытывал первобытный человек в эпоху слабого тоналя. Мы напомним вам основные моменты этой виртуозно сделанной сценки о "ветре".
"Вдруг он оживился и левой рукой указал на темное пятно среди кустарника внизу.
— Вот оно, — сказал он, словно ждал появления чего-то, и это что-то вдруг появилось.
— Что это? — спросил я.
— Вот оно, — повторил он. — Смотри! Смотри!
Но я не видел ничего, кроме кустов.
— А теперь оно здесь, — настойчиво сказал он. — Оно здесь. В это мгновение меня ударил порыв ветра, в глазах появилась резь. Я смотрел на то место, куда показывал дон Хуан. Там не было абсолютно ничего необычного.
— Я ничего не вижу, — сказал я.
— Ты только что это почувствовал. Только что. Оно попало тебе в глаза и мешает смотреть.
— Что «оно»? О чем ты говоришь?
— Я специально привел тебя на вершину холма, ответил он. Здесь мы заметны, и нечто пришло к нам.
— Что «нечто»? Ветер?
— Не просто ветер, — сурово произнес он. — Тебе может казаться, что это ветер, потому что ветер — это все, что тебе известно." (III, 512)
После такого интригующего предуведомления дон Хуан нарвал веток, уложил Карлоса на землю и прикрыл его ими, а сам лег рядом.
"В какой-то момент ветер, как и предсказывал дон Хуан, действительно утих, что весьма меня изумило. Переход был настолько плавным, что я вряд ли бы заметил перемену, если бы специально за этим не следил. Какое-то время после того, как мы спрятались, ветер еще шуршал листьями над моим лицом, а потом все вокруг нас постепенно стихло.
Я прошептал дону Хуану, что ветер стих, и он шепотом ответил, что нужно лежать неподвижно и не шуметь, поскольку то, что я называю ветром — не ветер вовсе, а нечто, обладающее собственной волей и самым натуральным образом способное нас узнать. <…>
Дон Хуан неотрывно смотрел на юг.
— Опять идет! — громко воскликнул он.
Я непроизвольно подпрыгнул от неожиданности, едва не потеряв равновесие, а он громко приказал мне смотреть.
— Но что я должен увидеть? — в отчаянии спросил я.
Он ответил, что оно — чем бы там оно ни было — ветром или чем-то другим — похоже на облако, на вихрь вдалеке над кустами, который подбирается к вершине холма, на которой мы стоим.
Я увидел волну, пробежавшую по кустарнику на некотором расстоянии от нас.
— Вот оно, — сказал дон Хуан. — Смотри, как оно нас ищет. Сразу вслед за его словами мне в лицо в очередной раз ударил устойчивый поток ветра. Но реакция моя теперь была иной — я пришел в ужас." (III, 513–514)
Нам никогда не узнать, преследовало ли что-то Кастанеду под видом ветра или это фокуснический трюк шамана, который, импровизируя, пытается заставить ученика воспринять хоть что-то, находящееся за пределами «острова» тональ. Так или иначе, спектакль был разыгран блестяще. Любой психолог-практик отметит, что было учтено максимальное число факторов, влияющих на перестройку восприятия: незнакомая местность, сумерки, игра света и тени, холмы, среди которых скрывается неведомо что, впечатляющий облик мага, призывающего потустороннее, его настораживающие намеки, не говорящие ничего по существу, странный ритуал с ветками и т. п. Все это, в конечном счете, разрушило основные ориентиры рационального внимания Кастанеды. Его «делание» оказалось в крайне затруднительной ситуации, и для разрешения ее пришлось максимально расширить чувствительность по всему полю восприятия (так как ориентиры утрачены), обострить внимание до возможных пределов. В таких условиях есть шанс перевести сознание в иной режим восприятия. До этого не дошло, но ветер как пункт инвентаризационного списка тоналя прекратил свое знаковое существование, он обратился в нечто — в кусочек Реальности вне нас. Долго еще «преследовал» ветер бедного Карлоса, навсегда, возможно, изменив его отношение к метеорологии.
Такими надувательствами (или не надувательствами?) первые книги Кастанеды просто переполнены. Дон Хуан отказывается их разъяснять, а через некоторое время вовсе перестает вспоминать о них. В других же случаях он предлагает Кастанеде целую кучу подробностей, заставляет запоминать сложные колдовские ритуалы, рассказывает причудливые «магические» истории
— и это тоже исчезает неизвестно куда, словно выполнив уже свою загадочную роль; сходит со сцены, чтобы больше никогда не вернуться.