Карлсен, собравшись с духом, задал вопрос:
– У вас город по какой-то причине построен на озере?
– Безусловно, – обернулась женщина удивленно. – Оборона.
– Вы уж простите мою наивность, но я, видите ли, совершенно незнаком с вашей планетой.
– Понятно, – (тон вежливый, дружелюбный, хотя чувствуется, что собеседник интересен ей постольку поскольку). – Но ты, должно быть, в курсе, что мужчины и женщины здесь живут в разных полушариях?
– Даже этого не знаю.
Они шли по широкому – вроде больничного – коридору, когда из неожиданно распахнувшейся двери чуть ли не выскочил человек в серой тунике (Карлсен едва успел увернуться).
– Ой, извините, – вздрогнув, спохватился тот, округлившимися глазами уставясь на Карлсена. – Вы кто?
– Я с Земли.
– Ой, а вы мне вообще показались прозрачным.
Да, действительно, сходство с мужчиной чисто условное. Лицо человеческое, только голова грушевидной формы, как бы с обрезанной верхушкой, и едва заметным подбородком. Серый нарост вверху напоминал скорее гриб, чем волосы. Странной деталью внешности смотрелись зеленоватые глаза – можно сказать, вообще без углов, овальные как прорези в капюшоне. Пол определить затруднительно: голос мягкий, женственный, а черты (в особенности узкая щелка рта) будто специально лишены половых признаков. Но самое необычное – это огромный лоб, плоский и совершенно гладкий, словно вытесанный из куска мрамора, с лицом до странности вытянутым, как подтаявший воск.
– С Земли? Откуда именно? – спросил человек, улыбнувшись с грустной добротой, с какой старушка улыбается малому дитю.
– Из Нью-Йорка.
– Вы знаете Иммануэля Грауна?
– Слышал о нем (Граун считался одним из самых выдающихся математиков в мире). – Карлсен сделал вывод, что перед ним сейчас один из тех самых «каджеков», о которых упоминал Крайски.
Ригмар молча ждала, хотя чувствовалось ее нетерпение. Каджек этого, похоже, не замечал.
– Вы понимаете его «теорему Геделя»?
Глаза у него при разговоре периодически подергивались полупрозрачной пленкой – судя по всему, что-то сродни морганию.
– В принципе, понимаю…
– Вам никогда не казалось, что его трактовка метаматематики относится также и к метафизике?
– Граун недавно то же самое сказал на математической конференции.
– В самом деле? – лицо расплылось в поистине обаятельной улыбке. – Я бы с удовольствием с вами побеседовал. Вы что сейчас делаете?
– Вообще-то я пыталась показать ему лабораторию, – вмешалась Ригмар.
– Чудесно. Превосходная идея. Может, я этим займусь?
Секунду казалось, что она уступит, но нет – покачала головой.
– Лучше я.
– Ладно, ладно, – досадливо согласился каджек. И тут же, преобразившись от яркой улыбки: – Рад познакомиться. Увидимся. – Повернувшись, он шагнул обратно в дверь, через которую вышел, вслед за чем появился снова, забыв, очевидно, куда направлялся.
Карлсена случайная встреча порадовала: каджек чем-то напомнил ему университетского преподавателя философии в Оберлине, известного своей редкостной рассеянностью. Да и Ригмар как-то подобрела.
– Меня что, насквозь видно? – поинтересовался он.
– Насквозь.
Он оглядел собственное тело: совершенно не просвечивает.
– Хочешь узнать, коково здесь жить?
– Д-да, – кивнул Карлсен без особой уверенности.
– Идем.
Она завела его в помещение – по виду лаборатория (внешне оборудование мало о чем говорит) с кушеткой, изголовье которой снабжено циферблатами. Вдоль стен по верху светились синим стеклянные трубки, от которых книзу ответвлялись гибкие отростки, смыкаясь с приборами на серебристых металлических скамьях. Прибор разом и привлекал и настораживал: ажурное переплетение изящных стеклянных трубок придавало ему сходство с произведением абстракциониста.
– Это энергия? – указал Карлсен на одну из потолочных трубок.
– Энергия.
Только на Земле вы используете электричество, а мы здесь – биоэлектричество.
Ригмар подвела его к прозрачному розоватому конусу футов семь высотой. Прикосновение к пульту на соседней скамье, и конус сам собой поднялся в воздух. – Становись вон туда.
Когда он занял место, конус снова опустился. Ригмар, повернувшись к скамье, склонилась над пультом. Внезапно Карлсена объял синеватый, до странности холодный, свет, пронизавший кожу холодными искрами – даже в волосах зачесалось. Чем дальше, тем сильнее пробирало: глянув себе на грудь, он оторопело увидел на ней слой инея. Он тщетно попытался поднять руку, чтобы постучать по стеклу – губы, и те онемели.
Тело на миг перестало ощущаться вовсе, будто под наркозом. Теперь от холода окаменели и глаза, а губы вообще сковало металлом. Карлсен подумал было, что сейчас остановится сердце, но тут свинцовость пошла вдруг на спад. Одновременно с тем облегченно почувствовалось, что сердце по– прежнему бьется.
Когда конус поднялся снова, столбняк сошел. Но все равно что-то не так: нервы, все равно что колкие спицы, а туловище – колода железного дерева. В попытке удержаться он оперся о стену.
– Что это со мной? Как будто кто свинцом залил.
– Это твоя нервная система фокусничает. Попробуй-ка, пройдись.
Неприятное покалывание прекратилось, сменившись несусветной тяжестью. Отяжелело все: ступни, ладони, вплоть до век. Шагнуть удалось, но ощущение при этом было как в средневековых доспехах. Карлсен уже привычным усилием сдержал вспышку паники.
– Вот так вы себя и ощущаете?
– Ощущать не ощущаем, а просто весим втрое больше вашего.
– О Господи! – несколько шагов он сделал уже без малого со смехом, забавляясь самим весом своих конечностей.
– Я присяду, ничего?
– Пожалуйста, – она указала на стул.
– Впрочем, обойдусь. А то потом, не ровен час, не встану.
От этих слов она почему-то рассмеялась (впервые за все время).
– Ковыляй-ка лучше обратно.
На это он и надеялся. Конус снова опустился. Сразу же начало прерывисто колоть, только теперь так глубоко и резко, что Карлсен чуть не вскрикнул. Хорошо, что тело опять сковала немота, – постепенно, от скул и ниже, ниже. На миг сделалось дурно, и обдало волной болезненного жара. Странно: сознание, как бы вот-вот готовое раствориться, вдруг с ошеломляющей внезапностью выправилось. Карлсен с невыразимым облегчением опять стал собой.
– Теперь ты уяснил, что именно на Земле обстоит не так, – сказала Ригмар, когда он выходил из-под конуса.
– В каком смысле? – не понял он.
– Ваша гравитация слишком слаба. Уровень эволюции на планете всегда примерно равен силе ее гравитационного поля. Представляешь, каково бы жилось на нашей планете вам? Встать поутру – и то бы не хотелось. Волоклись бы кое-как, напрочь вымотанные. От любой нежелательной мелочи впадали бы в отчаянье. Согласен?
Карлсен с угрюмым пониманием кивнул.
– Похоже на то.
– Так вот, все на этой планете училось тому, как справляться с высокой гравитацией. Потому все здесь наделено повышенной жизненностью. Растительный мир у нас по уровню ближе к животному, минералы приближены к уровню растений. Почва, и та насыщена более сильной жизненной энергетикой в сравнении с Землей.
– Получается, по-вашему, эволюция на Земле достигла мертвой точки?
– С окончательным выводом я бы не спешила, но, похоже, близко к тому. Особи в основном завершают свое развитие на уровне одолеваемых препятствий.
– А как же эволюция разума?
– Разум не может развиваться в вакууме. Ему нужны свои препятствия. Каджеки у нас изучали историю мысли на Земле и уверяют, что всякий поступательный шаг разума у вас делался в рамках своей эпохи.
– Но существуют же, наверное, и другие пути, по которым можно эволюционировать.