— Вот именно, — переходя на высокий тон, несколько монотонно заговорил Саймингтон. — За Хаукинзом в нашей стране стоят избиратели, лейтенант. Поэтому-то наш главнокомандующий и выбрал его! Между тем судебный процесс явился бы лишь политическим паллиативом. И если вы полагаете, что Мак Хаукинз не знает этого, то вам не следовало иметь с ним дело!
— Мы готовы к такому повороту событий, генерал, — едва слышно произнес лейтенант.
Бригадный генерал наклонился вперед, не забывая при этом не ставить локти на разбитое стекло.
— Я не понял вас, — проговорил он.
— Государственный департамент, — объяснил лейтенант, — предвидел возможность сопротивления с его стороны. Поэтому мы готовим ответный действенный удар. Белый дом весьма сожалеет о подобной необходимости, но считает, что его действия диктуются сложившимися обстоятельствами.
— Это как раз то, что я и намеревался узнать, — еще тише, чем лейтенант, произнес генерал. — Но объясните мне в таком случае, каким образом вы намерены расправиться с ним?
Лейтенант колебался.
— Прошу прощения, сэр, но речь не идет о какой бы то ни было расправе над генералом Хаукинзом. Мы находимся в весьма щекотливом положении. Ведь Китайская Народная Республика требует сатисфакции, и это в высшей степени справедливо, поскольку генерал Хаукинз совершил грубый, вульгарный поступок. И к тому же отказывается принести публичное извинение.
— Здесь говорится, почему? — взглянул Саймингтон на доклад, который он все еще держал в правой руке.
— Генерал Хаукинз утверждает, что ему подстроили ловушку. Его объяснение — на третьей странице.
Открыв указанную страницу, генерал углубился в чтение. Лейтенант вытащил из кармана носовой платок и принялся вытирать подбородок. Положив аккуратно доклад на разбитое стекло, Саймингтон взглянул на лейтенанта.
— Если Мак говорит правду, то это и впрямь была ловушка. Какова его версия случившегося?
— У него нет никакой версии, генерал: он был пьян.
— Мак говорит, что ему подсунули наркотики, лейтенант.
— Они выпивали, сэр.
— И его накачали наркотиками. Я думаю, Хаукинз знает разницу. Я достаточно много раз видел его поддатым.
— Тем не менее, он не отрицает обвинения.
— Но утверждает, что не несет ответственности за свои поступки. Хаукинз был лучшим стратегом в разведке в Индокитае. Он опаивал наркотиками курьеров и торговцев в Камбодже, Лаосе, в обоих Вьетнамах и, возможно, вдоль маньчжурской границы. И ему прекрасно известно, что это такое!
— Боюсь, что его знания не имеют никакого значения, сэр. Обстоятельства требуют, чтобы мы пошли на уступки Пекину. Торговые соглашения сейчас важнее всего. Скажу вам откровенно, сэр, нам нужен бензин.
— Боже мой! — воскликнул Саймингтон. — А мне и в голову не приходило, что скрывается за всем этим!
Лейтенант, убрав носовой платок в карман, слабо улыбнулся.
— Я понимаю, что требуется гибкость. Как бы там ни было, у нас всего только десять дней на то, чтобы уладить это дело — осуществить решительную акцию и добиться положительного отклика на нее.
Саймингтон уставился на молодого офицера с выражением человека, который вот-вот сорвется на крик.
— Что это значит?
— Это звучит довольно грубо, но генерал Хаукинз поставил свои собственные интересы превыше интересов дела. И мы должны воспользоваться этим, чтобы преподнести всем урок. Для всеобщего блага.
— Воспользоваться? Тем, что он хотел сказать правду?
— У нас высокие цели, генерал!
— Я знаю, — устало проговорил Саймингтон. — Торговые соглашения, бензин...
— Именно так, сэр! Наступают времена, когда символика должна уступить место прагматике. И все понимают это.
— Хорошо... Только вам не удастся сбить Мака с ног и заставить его играть роль разжалованного символа.
А что это за акция, которую вы собираетесь осуществить?
— Дело Хаукинза передано в генеральную инспекцию, — проговорил лейтенант с брезгливым выражением лица, с каким студент биологического факультета держит в первый раз в руках разрезанного солитера. — Мы внимательно изучаем его прошлое. Нам известно, что он занимался весьма сомнительной деятельностью в Индокитае. У нас есть все основания полагать, что он нарушал там принятые во всем мире нормы поведения.
— Вы можете совершенно безбоязненно выставить на пари собственную задницу, утверждая это! — воскликнул генерал. — Ведь Хаукинз был в Индокитае одним из лучших!
— Впрочем, твердого определения этих норм нет. Между тем у специалистов и генеральной инспекции до черта материалов о деяниях генерала, которые официально не входили в круг его служебных обязанностей.
Лейтенант улыбнулся. Это была искренняя улыбка. Он был счастлив.
— Значит, вы собираетесь повесить на него секретные операции, о которых половине начальников штабов и большинству сотрудников ЦРУ известно лишь то, что они принесли бы ему огромное количество благодарностей, если бы о них можно было рассказать. Ублюдки, вы убиваете меня! — Саймингтон кивнул головой в знак согласия с самим собой.
— Мы рассчитываем, что вы поможете нам сэкономить время, генерал. Не смогли бы вы ознакомить нас кое с какой спецификой?
— Ну уж нет! Если вы намерены распять этого сукиного сына, то готовьте крест для него сами!
— Да осознаете ли вы, какова ситуация, сэр? Отодвинувшись вместе со своим креслом немного назад. Саймингтон ударом ноги отбросил осколки стекла в сторону.
— Ну что ж, я скажу вам кое-что, — произнес генерал. — Я ничего не понимаю в том, что происходит после тысяча девятьсот сорок пятого года. — Он внимательно посмотрел на молодого офицера. — Я знаю, что вы работаете на службу «Тысяча шестьсот». Но вы ведь кадровый офицер?
— Нет, сэр, — покачал головой лейтенант. — Я из резервистов, работаю по временному контракту, получив отпуск от «Уай, Джей энд Би». Надо тушить пламя прежде, чем оно сожжет флагшток.
— «Уай, Джей энд Би»... Я не знаю такого подразделения.
— А это не подразделение, сэр... "Янгблад, Джейкел энд Блоуо, Лос-Анджелес. Мы представляем самое крупное рекламное агентство на побережье!
Выражением лица генерал Арнольд Саймингтон напоминал чем-то очень сильно огорченного бассета.
— А форма у вас прекрасная, лейтенант, — проговорил он и, немного помолчав, покачал головой. — Да-да, именно после тысяча девятьсот сорок пятого...
* * *
Майор Сэм Дивероу, оперативный следователь канцелярии генеральной инспекции, взглянул на висевший на противоположной стене календарь. Потом, поднявшись со стоявшего рядом со столом кресла, подошел к нему и отметил тот день, когда спустя один месяц и три дня он снова должен был стать гражданским.
Он никогда не был солдатом — ни фактически, ни тем более в душе. Он стал своего рода жертвой несчастного случая, усугубленного его собственной ошибкой, вследствие которой ему продлили срок службы. Впрочем, у него имелся выбор весьма простой: либо армия, либо Ливенуорс. [4]
Сэм был прекрасным специалистом по уголовному праву. В течение ряда лет он получал отсрочки от службы в армии. Сначала — в Гарвардском колледже и Гарвардском университете, где он учился на факультете права, затем — когда на протяжении двух лет учился в аспирантуре и работал мелким чиновником и, наконец, — в те четырнадцать месяцев, которые он посвятил прохождению практики в престижной юридической фирме Арона Пинкуса и его компаньонов.
Армия висела над его жизнью нечеткой, неприятной тенью. Но он забыл о полученных им отсрочках.